Лилли разделась и торопливо вымылась. Ее влажная кожа покрылась мурашками, хотя она стояла чуть ли не в самом камине. Зубы выбивали неудержимую дробь. Тем не менее она щедро воспользовалась чуть теплой водой, мылом и рукавичкой, быстро вытерлась и оделась, после открыла дверь спальни.
— Готово. Это было чудесно.
Тирни был закутан в одеяло, которое взял с кровати, но все-таки его била дрожь. Он не пустил ее в спальню и закрыл за собой дверь.
— Там для тебя слишком холодно. У тебя может начаться новый приступ.
— Я приняла лекарства.
— Ты туда не пойдешь, — упрямо повторил он. — Один раз я уже видел тебя на грани смерти. Спасибо, с меня довольно.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты лишился своей сухой бани.
— Ни за что. Я не стеснительный.
Тирни вынес ведро с мыльной водой на крыльцо, выплеснул ее и вернулся с новой порцией снега. Пока он ждал, чтобы снег растаял и вода согрелась, Лилли осмотрела их припасы.
— У нас есть кастрюли. Как ты думаешь, мы сможем разогреть банку супа в камине?
— Конечно.
Лилли оглянулась через плечо и увидела, как он снимает свитер в дурацкой, типично мужской манере: сперва через голову со спины вперед, так что волосы встают дыбом, и только потом вытягивает руки из рукавов.
Ей не хотелось думать о нем со снисходительной ласковой усмешкой, как обычно женщины думают о чудачествах противоположного пола, поэтому она подошла к окну гостиной и отдернула занавеску.
— Может, это только мое воображение, — сказала Лили, но вроде бы снегопад ослабевает.
— Ну, значит, синоптики не соврали.
— Да, наверное.
Она услышала, как звякнула пряжка его ремня о каменный пол у камина. Значит, он снял джинсы. Тихий шелест ткани, трущейся о кожу. Тихий плеск воды, когда он сунул в ведро и отжал эпонжевую рукавичку.
Лилли прижала указательный палец к заиндевевшему окну и провела вертикальную черту.
— Вряд ли Датч получил хоть одно из моих посланий.
Она почувствовала, что Тирни замер у нее за спиной и стоит совершенно неподвижно, глядя ей в спину. Так прошло несколько напряженных секунд. Потом до нее снова донесся плеск воды, и она поняла, что он возобновил обтирание.
— Значит, Датч не от меня узнал, что ты Синий. То есть, если не Датч указал на тебя агентам ФБР, значит, они ищут тебя сами. Почему, Тирни?
— Спроси их, когда они сюда доберутся.
— Я бы хотела, чтобы ты мне сказал.
Он так долго молчал, что она перестала ждать ответа. Но в конце концов он заговорил:
— Эта девочка, Миллисент Ганн… Я ее знаю, она подрабатывает продавщицей в магазине спортивных товаров. Я был там, покупал носки… чуть ли не в тот самый день, когда она исчезла. Наверняка они проверяют всех, кто вступал с ней в контакт.
— Это по радио так сказали, что они проверяют всех, кто вступал с ней в контакт? Или назвали только твое имя?
— Может, я последний, кого еще не опросили. Разумное объяснение. Но если оно верно, почему он так расстроен? Да и вряд ли об этом стали бы упоминать по радио, если бы ФБР хотело только опросить его.
— Если бы мне не удалось вырезать твое имя на шкафу, наверно, я написала бы его на оконном стекле.
И вдруг она поняла, что именно это и сделала: написала на стекле его имя, как глупая школьница, машинально выписывающая в тетради имена своих кавалеров.
Смутившись и сердясь на себя, Лилли стерла имя со стекла… а чего добилась? В очищенном от инея участке стекла отразился Тирни. Голый, освещенный сзади камином, с блестящей мокрой кожей.
Ее губы раскрылись в невольном вздохе. Желание, спрятанное где-то глубоко внутри, развернулось и заполнило ее. Не замечая, что Лилли следит за ним, он нагнулся, окунул рукавичку в ведро, отжал ее и начал растирать грудь, плоский живот, темный треугольник внизу…
Лилли закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Кровь тяжко и горячо пульсировала в ее теле. Гул крови в ушах был так громок, что она едва расслышала его слова:
— Ты могла бы это сделать. Наша кожа выделяет жир, который остается на стекле, пока его не смоют.
О чем он говорит? Лилли даже вспомнить не могла. Она подняла голову и, чтобы удержаться от соблазна еще раз на него посмотреть, задернула штору, перед тем как открыть глаза.
— Я почти закончил.
Опять до нее донеслось звяканье пряжки: значит, он поднял джинсы. Через несколько секунд он сказал:
— Все, можешь поворачиваться.
Повернувшись, Лилли не стала смотреть прямо на него, но краем глаза увидела, как он натягивает свитер через голову. Она двинулась в кухню.
— Пойду разогрею суп. — Каким-то чудом ей удалось сдержать дрожь в голосе.
— Отлично. Я ужасно голоден.
Тирни вышел, чтобы выплеснуть ведро. Когда он вернулся и прошел в кухню, Лилли уже вылила банку концентрированного супа в кастрюлю и добавила немного питьевой воды.
— Спасибо за «Южную магнолию», — сказал Тирни.
— На здоровье.
— Ужасно неловко еще раз тебя об этом просить, но не могла бы ты посмотреть рану на голове?
Она должна прикоснуться к нему? Прямо сейчас?
— Конечно.
Как и раньше, он оседлал один из кухонных табуретов. Лилли зашла ему за спину и развела в стороны его влажные волосы. Влажные? У него влажные волосы? Должно быть он вымыл голову, а она и не заметила. К своему стыду она не замечала ничего выше шеи.
— Больше не кровоточит, — объявила Лилли, — но надо, наверное, сменить наклейки из пластыря.
Она промыла рану антисептическими салфетками, потом пришлось пройти через тот же скрупулезный ритуал что и накануне: нарезать пластырь маникюрными ножницами на полоски и заклеить ими рану крест-накрест. Лилли старалась действовать со всем возможным безразличием, но из-за этого ее движения стали неуклюжими. Несколько раз она чувствовала, как он вздрагивает, и извинялась за причиненную ему боль.
Они нагрели кастрюлю на огне камина и съели суп, сидя по-турецки на матраце. Оказалось, что одной банки им мало, и они подогрели вторую.
Посреди второй порции Тирни спросил:
— Лилли, с тобой все в порядке?
Она удивленно подняла голову.
— А почему ты спрашиваешь?
— Ты какая-то ужасно тихая.
— Я просто устала, — солгала она и вернулась к супу.
Они растянули ужин насколько возможно, но, когда все было съедено, у них все равно остался долгий вечер впереди, а делать было решительно нечего. Несколько минут прошли в молчании, нарушаемом лишь потрескиванием поленьев в камине. Наконец он заговорил:
— Если хочешь спать, говори, не стесняйся.
— Я не хочу спать.
— Ты же говоришь, что устала.
— Я устала, но спать не хочу.
— Вот и у меня то же самое. Устал, как собака, а спать не хочу.
— Мы долго спали днем…
— Гм.
Опять наступило молчание. На этот раз его нарушила Лилли:
— Почему тебя растили бабушка с дедушкой?
— Мама и отец погибли в автомобильной аварии. Водитель грузовика превысил скорость, не заметил предупреждающего знака «Ремонт дороги», не смог вовремя затормозить и буквально переехал их. Сплющил их
Пришлось часами вырезать части тел из того, что от нее осталось.
Его спокойно-деловитый тон не обманул Лилли. Ему не удалось скрыть свои эмоции.
— Когда это случилось, подробности от меня, конечно, скрыли, — продолжал Тирни. — Но много лет спустя, когда я уже стал настолько взрослым, чтобы задавать такие вопросы, дедушка позволил мне прочесть, что писали газеты об этой аварии. Они с бабушкой потеряли дочь. Я остался сиротой. А неосторожный водитель грузовика вышел из передряги без единой царапины.
— Сколько тебе было лет?
— Когда это случилось? Восемь. Мама с отцом уехали на долгие выходные — отметить десятую годовщину своей свадьбы, а меня оставили у бабушки с дедушкой. — Тирни взял кочергу и помешал огонь. — После похорон, когда я понял, что это не дурной сон, что они и вправду умерли, я не захотел возвращаться в наш дом. Бабушка с дедушкой взяли меня домой, чтобы упаковать мои вещи, но я устроил истерику во дворе и наотрез отказался даже зайти в дом. Я просто не мог снова увидеть эти комнаты, зная, что мамы с папой там нет и никогда не будет.
— Ты их очень любил, — тихо сказала Лилли. Тирни смущенно пожал плечами.
— Я был ребенком. Все, что они для меня делали, принимал как должное, но… Да, я любил их. Бабушку с дедушкой я тоже любил. Им, конечно, пришлось со мной нелегко, но они никогда не давали мне почувствовать, что я для них обуза. Честно говоря, я никогда не сомневался, что они меня любят.
— Ты так и не вернулся в свой дом?
— Нет.
Лилли положила подбородок на поднятые колени и задумчиво взглянула на его профиль.
— Ты и теперь никогда не бываешь дома. У тебя такая работа,, что ты вечно в разъездах.
Он криво усмехнулся.
— Держу пари, для промывателей мозгов этот факт стал бы просто праздником души.
— Это был подсознательный выбор карьеры? Или сознательный?
