Полицейские уже отправились к Мэри, но я не знала, арестовали ли они кого-нибудь, выжил ли Аарон. Наконец вышел врач и сообщил, что состояние Робби стабилизировалось и он отвечает на лечение. Его переведут из реанимации в отделение интенсивной терапии и начнут обследования. Мне позволили заглянуть к брату, но из-за болеутоляющих его клонило в сон, и мы не поговорили. Я подержала его за руку и сказала, что все будет хорошо, а он слабо улыбнулся в ответ.
Пока я ждала, позвонил Кевин — его встревожило, что я не пришла на собрание персонала, о котором я, кстати, совершенно забыла. Я сказала, что у моего брата сердечный приступ. Он принес мне кофе и увидел у палаты полицейских — пришлось рассказать все. Я продолжила нервно мерить шагами коридор, а он сидел и листал журнал. Мои мысли бились в такт шагам: «Выживет ли Робби? Что с Лизой? Что происходит в коммуне?»
Ко мне снова вышел врач.
— Похоже, у Робби сужение артерии. Утром мы сделаем ему операцию и поставим стент. Если все будет хорошо, завтра вечером его можно будет навестить, а через пару дней забрать домой. Возможно, это старая проблема — хорошо, что вы оказались рядом.
Я схватилась за сердце и упала на стул. Кевин погладил меня по плечу.
— Не волнуйся. Андерсон — один из лучших кардиологов в стране.
— Спасибо, — улыбнулась я. — И спасибо, что посидел со мной.
— Не за что. Хочешь еще кофе?
— Не надо. Тебя наверняка ждут больные. Не хочу тебя задерживать. Тут еще надолго.
Он кивнул.
— Я могу сдвинуть расписание. Мне бы хотелось побыть с тобой.
— Правда не надо. Я прекрасно посижу одна.
Он снова перелистал свой журнал.
— Меня очень напугал твой рассказ.
— Все в порядке. У меня будут синяки, но все нормально.
— Хорошо. И я кое-что понял.
— Что?
— Мне не хочется снова пережить потерю, но я хочу отношений. Это стоит того, чтобы рисковать. Ты стоишь такого риска.
— Прости, Кевин, я же сказала. Сейчас это невозможно.
— Да, ты сказала, но мне показалось, что это не так.
— Это так. — Наши взгляды встретились, и я отвернулась. — За последние сутки много всего произошло. Мне надо побыть одной и подумать.
— Хорошо. Если понадоблюсь…
— …я знаю, где тебя найти, — с улыбкой, но твердо сказала я.
Он отложил журнал, улыбнулся и ушел к лифту. Я полистала журнал Кевина, взглянула на остывший кофе и вспомнила его слова. Мне хотелось горячего кофе, хотелось, чтобы он был рядом, но я отказалась. Да что со мной такое? Почему я так реагирую?
Мне вспомнилась Франсин — одинокая старуха, которая бродила по больнице и говорила с людьми из прошлого. В ее жизни были работа, друзья, путешествия, но у нее никого не осталось.
Вечером мне позвонили из полиции. Аарона арестовали и тут же отправили в больницу. Он потерял много крови и сейчас лежал там же, где и Робби, но под стражей. Даниэль и Джозеф сбежали. Полиция не могла обыскать коммуну без ордера, а в данный момент было недостаточно доказательств того, что один из них может там скрываться.
Полицейские связались с представителями властей других стран — на случай, если Даниэль и Джозеф решат скрыться за границей. Мэри арестовали, но она отказывалась давать показания на сына, только признала, что он скрылся на ее машине, а Джозеф забрал грузовик.
На следующее утро Робби сделали операцию. Я не работала, но на всякий случай приехала в больницу и попыталась себя чем-то занять. Наконец доктор Андерсон сообщил, что мой брат приходит в себя. Операция прошла успешно, но у Робби случился еще один сердечный приступ, поэтому его решили на несколько дней оставить в больнице. Я могла его навестить.
Войдя в палату, я медленно подошла к кровати. Робби лежал с закрытыми глазами, и у меня сжалось сердце, когда я увидела, какой он бледный.
Когда я подошла, он открыл глаза и сообщил:
— У меня отняли кепку.
Он смущался, но знал, что я пойму. Робби всегда носил кепку — с непокрытой головой я видела его только на похоронах. А похорон в нашей жизни было немало.
— Я принесу тебе другую, — улыбнулась я в ответ.
К счастью, у него было хорошее настроение. Меня беспокоила возможная депрессия — иногда она случается у мужчин после сердечных приступов. А Робби вдобавок только что потерял собаку. Я представила, как брат возвращается в пустой дом, и мне стало грустно. Словно прочтя мои мысли, Робби сник.
— Мне очень жаль, что Хмель погиб, — сказала я. — Полицейские достали тело из резервуара, и Стив Филлипс отнес его в ветеринарию. Хочешь его кремировать?
Стив проводил все полицейские машины и уехал за ними следом. Нам удалось поговорить всего несколько секунд, но он пообещал присмотреть за телом пса.
Робби кивнул, отвернулся и хрипло попросил воды. Я подала ему стакан и помогла управиться с соломинкой, потом поставила стакан на тумбочку и села рядом. Стараясь не думать о том, что брат лежит передо мной, утыканный трубками, я развязала шарф и сунула его в карман.
— Ты так сделала в машине, — пробормотал Робби.
— Что? — переспросила я, решив, что он бредит.
— Сняла шарф и сунула в карман.
Я прищурилась, пытаясь понять, о чем он, — дорога в больницу вспоминалась как в тумане. Я сняла шарф после того, как у Робби случилась клиническая смерть, и ему начали делать массаж сердца. От страха и жары в машине я чуть не задохнулась.
— Ты был в обмороке…
— Не просто в обмороке, — нетерпеливо перебил он. — Ты же знаешь, что врать я бы не стал. Я тебя видел как будто сверху. Ты так быстро стянула шарф, что у тебя из уха выпала сережка. Она под носилками.
И тут мне вспомнился тихий стук. Тогда я была так сосредоточена на происходящем с Робби, что не обратила на это внимания. В полном недоумении я откинулась на спинку стула. Откуда он узнал?
— Я даже не хочу это обсуждать! Я так испугался, — продолжал он. — Главное, не рассказывай всем подряд. Решат, что я сдвинулся.
— Ладно, — ответила я, продолжая переваривать услышанное.
— Аарон рассказывал о подобных штуках. Я был снаружи, я видел тебя и слышал твои мысли. Тебе было очень страшно — я пытался с тобой заговорить, но не мог. Но мне было очень спокойно.
Видимо, у него были галлюцинации. Я уже хотела объяснить, что подобные видения могут стать неврологической реакцией на недостаток кислорода, но вдруг вспомнила, что в этом случае галлюцинации были бы путаные и дезориентирующие, а не такие мирные образы. К тому же откуда он все-таки узнал насчет сережки? И даже если Робби услышал стук от ее падения, то увидеть, как я снимаю шарф, он все равно не мог.
Робби смотрел в потолок.
— Что-то со мной произошло. Не знаю, что и почему, но теперь мне не страшно умереть. — Он взглянул мне в глаза.
Я вспомнила Пола, мать, отца, вспомнила собственный страх смерти и вдруг поняла, что залезла в резервуар, не колеблясь ни минуты. Победив свой страх в конюшне, я освободилась от него.
Меня одолевали мысли и чувства, с которыми было необходимо разобраться, оставшись наедине с собой.
— Ну, под моим присмотром ты точно не умрешь.
Робби улыбнулся, но тут же посерьезнел.
— Надо было лучше защищать тебя в детстве.
— Ты защищал меня как мог. Тебе было всего шестнадцать, и это не было твоей обязанностью. Это родители должны были нас обоих защитить.
— Ты обвиняешь их во всем подряд! — сердито оборвал меня брат. — Они старались, как могли.
Меня не удивило, что мы так по-разному запомнили детство: в терапии мне не раз приходилось сталкиваться с такими случаями у потомков одних родителей. Это часто происходит в дисфункциональных семьях, где психологическое насилие не обсуждается, а обидчик неизменно выходит сухим из воды. Но при мысли о разделяющей нас недоговоренности мне стало грустно.
— Я тоже их любила, но у них было множество проблем, — сказала я.
— Да откуда тебе знать? Ты же уехала. Это я с ними жил.
Вот оно. Я уехала, а он остался.
Я попыталась успокоиться, чтобы не начать оправдываться за то, что нарушила главное правило нашей семьи — счастлив ты или нет, никогда не говори о том, что тебя волнует. Мое желание найти счастье, избавиться от скандалов, слез и криков было воспринято как худшее предательство. Я узнавала мир, говорила на языке чувств, но, что хуже всего, я сердилась на родителей за то, что они не хотят большего. Не хотят попасть в мой мир. И они все прекрасно чувствовали.
Мне хотелось объяснить, что побег был единственным средством выжить, что наша семья погрязла в боли и отрицании, я больше не могла притворяться и молчать. Но Робби только что перенес операцию, его нельзя было расстраивать, и я снова промолчала, сказав только:
— И ты мог уехать.
— Как, Надин? Как ты себе это представляешь? Чтобы отец забил мать до смерти? Чтобы он как-нибудь ночью свалился с лестницы?
