Кьюба погладила его по плечу и прошептала в самое ухо:
— Скоро все кончится.
Солнце не желало появляться. Стенка палатки не окрашивалась светом снаружи. Мороз не ослабевал. Можно было пролежать так весь день, наслаждаясь теплом Кьюбы и ломая голову над ее бессмысленными загадками.
— Нужно проверить, как там дела, — сказал наконец Хью.
Он выбрался из спального мешка и тщательно прикрыл его за собой. Зеленые глаза девушки не отрывались от него. Точно так же Дизель следил за Энни.
— Хью Гласс, — произнесла она, как будто вновь давала ему имя.
Заледеневшая парка стояла в углу, как гигантская куколка, освобожденная вылупившимся насекомым. Он сбил ладонью ледяную корку, натянул куртку, застегнул молнию до самого горла и накинул на голову капюшон. От прикосновения холодной одежды его кинуло в дрожь, которая, впрочем, прекратилась, как только подкладка из искусственного меха немного согрелась. Парка вновь превратилась в надежный доспех.
Узлы на шнурках, которыми он закрепил боковую стенку, превратились в ледяные комья. Перочинным ножом он, конечно же, легко распутал бы их, но, увы, он уронил его вчера вечером, когда освобождал Кьюбу. Попробовал развязать узелок ногтями — безрезультатно. Тогда он принялся грызть шнурок, как животное. Один узелок удалось развязать. Получился глазок, сквозь который он выглянул наружу.
Вокруг сверкал хрустальный мир. Камень, веревки, металлические детали снаряжения — все было покрыто слоем льда. Глаз, наверно, как и вся долина, погрузился в облака, сквозь которые пробивался холодный голубоватый свет. Все застыло в неподвижности. После ночной бури тишина заставила Хью насторожиться.
В горах и в пустыне случается, что окружающий мир беззвучно, невидимо для глаза накапливает критическую массу. Снег на склоне скапливается до тех пор, пока неосторожный шаг или даже произнесенное слово не превращает его в смертоносную лавину. Ветер наносит песок на гребень бархана, и, когда угол становится слишком крутым, масса песка обрушивается и бархан делает шаг вперед, засыпая твои следы и все то, что могло находиться на его пути. Случайностей не бывает, в этом он мог поручиться чем угодно. В природе не бывает ничего неестественного. Просто механизм приводится в действие, только и всего. Нужно понять причину, и ты справишься с бедой или, по крайней мере, сможешь попробовать уклониться от нее.
Сейчас Хью изо всех сил пытался расшифровать непроглядное безмолвие. Он ощущал, что снаружи что-то затаилось и ждет. Но что именно? Дым сменился туманом, огонь — льдом. Буря одела их убежище стеклом. Рассеянный голубой свет сказал ему, что облака сегодня не разойдутся. Все пребывало в покое. Но это был искусственный покой цветочного горшка, накрытого стеклянным колпаком. Сквозь который можно смотреть. Он чувствовал взгляд. Вот только чей?
— Что ты видишь? — спросила Кьюба.
— Ледниковый период. Мы заперты здесь по крайней мере на сегодня.
— Возвращайся ко мне.
— Немного погодя. — Они подвергались сейчас большей опасности, чем когда-либо. Он не мог дать этой опасности названия, но это было что-то из того, чем населена пустота.
— Куда ты идешь?
— Никуда, Кьюба. Я только смотрю.
Он расширил отверстие и высунулся по пояс. Ноги внутри, туловище снаружи, рука вцепилась в страховочную петлю. Он внимательно рассматривал лагерь. Бездонная яма была почти заполнена синей мглой.
Как ни поразительно, буря не унесла плот Огастина. И сам он находился на нем, рядом с Анди, опутанный серебряной паутиной. Саван из спального мешка облегал труп уже не так туго. Возможно, Огастин ночью залезал внутрь. А может быть, призрак пытался выбраться на свободу. Золотистые волосы девушки как бы струили по камню ровным блестящим потоком. От красных гамаков остались лохмотья.
— Огастин?
Огастин медленно открыл глаза и уставился на Хью. Его лицо было покрыто синими пятнами. Руки, одетые в носки, мертвой хваткой вцепились в веревки.
— Она оставила его в живых? — донесся из палатки голос Кьюбы.
У Огастина двигались одни глаза, все тело оставалось неподвижным. Он несколько раз моргнул. Какое-то время мужчины не проронили ни звука.
Хью всмотрелся в туман. В тридцати футах от него за неподвижной гирляндой флагов, под краем крыши, отороченной сосульками, висел в воздухе, медленно поворачиваясь, Льюис, намертво — вот уж поистине намертво — привязанный к носилкам.
Его тело перегнулось назад и сложилось почти вдвое. Вот он повернулся к Хью спиной и уставился на друга мертвыми глазами, смотревшими с перевернутого лица. Его широко открытый рот был наполовину забит снегом. Снежинки облепили губы, губы поэта, и залетали в горло.
— Христос… Льюис! — прошептал Хью.
Большое сердце, один за всех, все за одного… И все впустую.
Ветер изрядно поиздевался над ним и сумел раздеть до пояса. Его торс был темно-красным, и на нем выделялись ярко-синие вены. Спасателям, конечно, было не до того, чтобы вытаскивать его. Крупное тело с ожиревшими мышцами сейчас походило на говяжью тушу.
Хью вновь обратил взгляд вниз, туда, где лежал Огастин, превращаясь в камень и лед, растворяясь в тумане. Это походило на миф, где люди становились камнями, или деревьями, или животными. Эль-Кэп глотал и переваривал их.
— Мы не можем здесь оставаться, — сказал Хью.
Ни Кьюба, ни Огастин не пошевелились, даже не ответили. Самый воздух казался парализованным. Хью почувствовал, что ему не хватает воздуха.
— Они списали нас, или бросили, или оставили до лучших времен. Все равно. — Он не обвинял их. Берегите собственную жизнь — так гласило первое правило спасателей. — Они вернутся, когда погода исправится. А мы к тому времени наверняка загнемся. К тому все идет.
— Согрей меня, Хью, — шепотом откликнулась Кьюба из спального мешка. — Я совсем замерзла одна.
— Мы должны сматываться отсюда, — объявил Хью. Туман пытался заглушить его слова. — Вы меня слышите?
Полежав еще минуту, Огастин пошевелился. Не без труда оторвал шлем и свою тарзанью шевелюру, примерзшие к стене. Лед осыпался с его плеч. Подвигав челюстью, он сломал моржовые клыки, образовавшиеся из замерзших соплей и инея от дыхания. Изо рта у него вырвалось облачко пара, но слов не последовало. Сделав глубокий вдох, он повторил попытку.
— Как?
Хью еще сам не знал этого. Пока что он лишь пытался высечь искру, которая заставила бы этих двоих вернуться к жизни, и не более того. Ожидать помощи, прислушиваясь к урчанию в животах и скрипу собственных суставов, было бессмысленно. Но был ли хоть кто-то из них способен действовать? Остались ли среди них нормальные? Он и сам был таким же сумасшедшим, как те двое. Но какое это имело значение, пока они страдали одним и тем же видом безумия?
Кьюба в палатке затянула «Ом-мане-падме-хум» — буддистскую мантру, которая становится частью жизни каждого альпиниста, побывавшего в Высоких Гималаях. Но молитвенные флаги не пошевелились. Крылатые кони остановились. И время тоже остановилось.
Прежде всего Хью подумал, нельзя ли спуститься вниз, но на это могло потребоваться несколько дней. А ведь Кьюба сказала ему, что они уже видели вершину вблизи. До нее отсюда рукой подать.
Если бы они могли сдвинуть каменную крышу, нависавшую над головами. Крыша была тупиком. Она защитила их минувшей ночью, а теперь намеревалась погубить. Она угнетала воображение. И убивала надежду.
Решение приходило к Хью постепенно. Их спасение висело здесь, на виду.
— Льюис, — сказал он.
Огастин повернулся к висевшей фигуре. Его шатнуло, он оперся рукой о стену.
— Бесполезно, — проговорил он, стуча зубами. — Слишком далеко. Не выйдет.
Огастин, конечно, думал только о том, чтобы зацепить носилки канатом. В этом отношении он был прав. Даже если бы им удалось удачно кинуть канат и зацепить носилки или тело Льюиса, еще нужно было бы подтянуть его вплотную, чтобы можно было схватиться. Но именно это и не могло получиться. Льюис находился на одной высоте с их лагерем, на тридцать футов ниже крыши, носилки ушли бы вверх по дуге, а это значит, что перебраться на них отсюда невозможно.
— Мы не будем тащить Льюиса сюда, — ответил Хью. — Мы сами отправимся к Льюису.
— Что, полетим?
— Полезем, — поправил его Хью. — Если мы сможем добраться до того места, где веревки прикасаются к стене, нам останется только забраться по этим веревкам.
Огастин задумался, потом вскинул глаза к краю крыши.
— Веревки обледенели. Жумары будут скользить и забиваться льдом. Нам потребуется не один час. Можем не успеть до темноты.
— И что же, оставаться здесь?
Огастин пробормотал что-то невнятное.
— Мы можем это сделать, — сказал Хью.
Разрушить проклятие. Вырваться из потустороннего мира. Увидеть солнце.
