Немного погодя сердце мое перестало биться, и я погрузился в темноту.
Я только что посмотрел то, что написал вчера вечером. Вы, несомненно, понимаете, что произошло. Другой рассказчик (незваный гость, злобный делец) вернулся, а я больше не владею своим пером.
Значит, вот оно как.
Финишный рывок.
Неожиданно я открыл глаза.
Я словно пробудился после необычайно яркого и грубого сна. Я чувствовал слабость и головокружение, во рту появился кислый привкус, но симптомы были не хуже, чем можно ожидать с похмелья после умеренных возлияний.
Я все еще сидел привязанный к стулу, но никаких порезов на запястьях не было. Натертые липкой лентой, они больше не кровоточили, я даже царапин на них не увидел. Никаких следов визита Старост тоже не было.
Вдруг оказалось, что лента, которой я был привязан к стулу, легко снимается. Она соскользнула с меня, как обертка.
Я встал на нетвердых ногах, чувствуя легкую тошноту и покалывание в онемевшем теле, но в остальном я был подозрительно целехонек.
Вспомнились слова мисс Морнинг об Эстелле — о том, как ее кожа сразу затянулась, после того как Директорат обескровил ее чуть ли не до смерти. Вспомнил я и ее намеки на историю этой квартиры и задумался над смыслом тех значков и символов, что нашла моя мать в спальне, да и над тем, какие именно операции я перенес в детстве, тоже задумался.
Несколько минут я, как страшный сон или галлюцинацию, гнал от себя все мысли о том, что случилось после ухода Джо и Эбби, но в глубине души знал: со мной что-то сделали, чему-то дан ход. Я даже знал название этого чего-то. Дед позаботился об этом, как и обо всем остальном.
Процесс.
Мы не считаем себя его друзьями, но в конечном счете следует признать, что с Генри Ламбом поступили несправедливо. То, что он позволил сделать с собой, было чрезмерным и бесчеловечным. Однако настоящая трагедия состоит в том, как медленно доходило до него все это.
Даже сейчас, когда конец близок, он не осознает всех своих унижений.
Я вышел из квартиры на улицу. Снегопад наконец прекратился, но Лондон после него стал чужим и незнакомым. Роботы были повсюду. Я не видел их, но я их чувствовал — они шли мимо меня, спешили, торопились в центр города. Казалось, они говорили между собой, и постепенно я стал разбирать — одна и та же песня на каждом углу, в каждом доме, одно и то же слово, повторявшееся снова и снова в мантре исступленной радости.
Левиафан. Левиафан. Левиафан.
Однако впервые за много недель я не испугался. Очень долго страх был моим ежедневным спутником, воем автомобильной сирены, который оказывал влияние на все мои решения, душил мое воображение, угнетал мою нравственность.
Мне и нужно-то было пройти всего несколько метров от входной двери, чтобы увидеть его. Почти полностью занесенное черным снегом, оно все еще оставалось безусловно узнаваемым — по завиткам седых волос, которые торчали, словно необычайно живучее растение, и по носу — длинному, как у какой-нибудь древней статуи, обнаруженной во время раскопок.
Тело моего деда.
Когда я начал понимать, что случилось, я упал на колени как подкошенный, словно кто-то со всей силы пнул меня сзади по ногам. На глаза навернулись слезы. Я не издал ни звука, но принялся почтительно соскабливать с его лица снег, как терпеливый археолог, дюйм за дюймом обнажал его резкие, усталые черты. Потом я услышал крик — уже гораздо ближе, чем прежде.
— Левиафан! Левиафан!
И одновременно я услышал их рваное дыхание и ощутил необычный, резкий запах их пота. Медленно, очень медленно поднял я голову.
Они появились как хулиганы на церковном празднике — человек двадцать, не меньше, все как на подбор с пунцовыми лицами, они угрюмо приближались тяжелой неуклюжей поступью, которая появляется у вас, когда вы выбираетесь из метро в час пик.
— Левиафан… Левиафан…
Я поднялся.
— Неужели вы не можете противиться этому? — спросил я у бородатого здоровяка в форме почтальона, который, казалось, вел толпу.
Он ощерился и выдохнул:
— Левиафан… Левиафан…
Я уже начал думать, что не так это и плохо — окончить свою жизнь рядом с дедом, как вдруг голова почтальона неожиданно взорвалась праздничным красно-розовым фонтаном. Не успев даже ойкнуть, он рухнул на землю, а все, что выше шеи, превратилось в осклизлый остов хрящей и костей.
Я повернулся. Возле моего дома стояла старая коричневая «нова», и из водительского окна высовывался человек, которого я вроде бы узнал. В руке он держал дымящийся пистолет.
— Садитесь! — закричал он. — Садитесь в машину!
При звуке выстрела роботы сжались от страха, но теперь пришли в себя и начали перегруппировываться и уже двигались в мою сторону, у них появился новый вожак — толстяк в полосатом костюме и полосатой рубашке.
Я в последний раз протянул руку и коснулся ладони деда.
— Это мой дед, — крикнул я в ответ. — Я не могу его оставить.
Человек в машине посмотрел на меня как на идиота.
— Вы уже ничего для него не сможете сделать.
— Вы не понимаете. Он… самый важный человек.
— Левиафан!
Живот распирал полосатую рубашку, жирная складка нависала над пряжкой ремня — вожак роботов решительно топал в моем направлении, остальные семенили следом.
— Да бога ради, садитесь вы в машину!
Я посмотрел на то, что надвигалось на меня, сжал руку деда и принял решение.
— Прости, — сказал я. — Прости меня. — Потом встал и повернулся.
Я подбежал к машине и забрался внутрь. Несмотря на изможденный вид, заросшие щетиной щеки и налитые кровью глаза, я тут же узнал своего спасителя.
— Здравствуйте, Генри, — сказал он и рассмеялся высоким нервирующим смехом.
— Вы меня знаете?
— Ведь вы Генри Ламб?
— Да, сэр, — сказал я. — То есть я хотел сказать: да, ваше высочество.
— Я хочу, чтобы вы называли меня Артур, — сказал водитель и, надавив на педаль газа, со скрежетом рванул с места и промчался по груде мешков с мусором, едва не сбив нескольких роботов.
Когда мы оторвались от них, я снова спросил, откуда ему известно мое имя.
— Вы мне снились. Кот мне все рассказал.
— Какой кот?
— Такой маленький, серый. Он научил меня бороться с воздействием амперсанда. Он рассказал мне, как закончить все это.
— Извините, что я вам это говорю, — сказал я. — И кстати, благодарю за мое спасение, но разве вы не враг? Разве мы не воюющие стороны?
— Война сегодня закончится, — твердо сказал Артур Виндзор. — Вы и я, Генри. Мы вместе положим ей конец.
Отъезжая от Тутинг-Бека, мы своими глазами видели падение города. Дома дымились, тротуары устилали горы битого стекла, машины превратились в обгорелые остовы, а все улицы были в красных разводах. Я увидел сплющенную всмятку автобусную остановку и нечто похожее на клочки одежды на дороге, словно на магазин секонд-хенда сбросили бомбу во время благотворительной распродажи.
Повсюду на улицах были люди, выстраивающиеся в импровизированные колонны, они как зомби шли в одном направлении, и нам ничего не оставалось, как только тащиться со скоростью катафалка в этой толпе. В своем неуклонном стремлении к цели те, что посильнее, затаптывали более слабых. Несколько раз я просил принца остановиться и хотя бы попытаться помочь несчастным, но он лишь раздраженно отмахивался, говорил, что у нас нет времени на сантименты, и продолжал ехать дальше.
— Они пытались свести меня с ума, — сказал он. — Вы можете такое представить?
Я посмотрел на спутанный ежик его волос и выпученные глаза и подумал, что представить такое мог бы, пожалуй, без особого труда.
— Они пытались посадить меня на иглу. Показывали мне призраков и обрывки правды. Бог знает зачем, но я думаю, они хотели, чтобы я убил свою жену.
Мы оставили Тутинг и, следуя за толпой роботов, в общих чертах повторяли мой старый маршрут на работу — через Клапам, Брикстон, Стоквел и Ламбет. Чем дальше мы ехали, тем больше улиц были забиты толпами и тем труднее было маневрировать в этом человеческом потоке.
— Кот просил передать вам кое-что, — сказал принц, объезжая перевернутый двухэтажный автобус, который разлегся на дороге, как громадный красный тюлень, греющийся на солнышке.
— Простите?
Артур возбужденно постучал пальцами по баранке.
— Он сказал, что вам понадобится фраза. Для Процесса. Заклинание, чтобы захлопнуть ловушку. Он мне сказал, вы знаете, что делать.
Я задумался на несколько секунд.
— Мне пришла в голову одна хорошая мысль.
Мы повернули за угол — и когда я увидел впереди вокзал Ватерлоо, я наконец понял, куда направляются все эти роботы.
