Голова Тони Манкузи была отпилена прямо под подбородком, большая часть шеи осталась нетронутой. Пилили аккуратно, между позвонками, чтобы не ломать их, и очень чисто; патологоанатом считал, что пользовались чрезвычайно острым лезвием без зазубрин, что напоминало нож, которым поработали над Эллой Манкузи. Скорее всего тем же ножом были обрублены и пальцы Тони. Пробные порезы на другой руке предполагают, что убийца собирался и на ней отрубить пальцы, — так сказать, для симметрии.
— Может быть, ему надоело, — предположил Биро. — Или время поджимало.
Окончательное заключение должен был сделать патологоанатом, но медсестра с двадцатилетним опытом работы неофициально обмолвилась, что, похоже, поврежден и подъязычный хрящ. Точечные кровоизлияния в глазах могли быть следствием множества причин, но, учитывая повреждения шеи, вполне пристойно было предположить, что причиной смерти стало удушение. Теперь нужно ждать подтверждения врача.
Майло поискал Алтаир-террас в справочнике Томаса и обнаружил единственный квартал, отходящий от северо-восточного конца Бичвуд-драйв и заканчивающийся тупиком. Это было совсем рядом с ранчо, где можно было взять лошадь покататься и куда я заглядывал, когда работал в Западной детской больнице. От Франклин-авеню можно дойти пешком, но квартал зарос лесом и был опасно тихим. Я помнил, как с поворотов тропинки внезапно открывался вид на сухие плоские холмы и надпись «Голливуд».
— Умираю с голоду, — проворчал Майло и заказал по телефону в забегаловке рядом четыре бутерброда с жареным мясом. Я съел один, он слопал два, а последний протянул Таше, которая заметила:
— Обычно я не ем красного мяса, но пахнет очень вкусно.
К семи часам небо стало серым и быстро стемнело. Мы снова погрузили проститутку в машину.
— Я все еще помню вкус того приятного соуса, — сказала она.
— Веди себя прилично, и сможешь рассчитывать на десерт, — хмыкнул Майло.
— Вы так добры, сэр. Я обожаю эту машину!
Я проехал к Бичвуду и остановился в двух кварталах от Алтаир-террас. Майло отстегнул ремень безопасности:
— Пора немного прогуляться.
— Сэр, идти придется в гору. Вы уверены, что справитесь?
— Твоя забота растрогала меня до слез. Пошли!
— Это точно безопасно?
— О чем ты беспокоишься?
— Он может меня увидеть.
— Почему ты решила, что он здесь?
— Так вы меня туда тащите?
— Это чтобы разбудить твои воспоминания.
— Я ведь уже сказала: это точно то самое место.
— Мы еще даже не попали на ту улицу.
— Но это здесь. Я чувствую.
— Ясновидящая?
— У меня бывают ощущения, — сказала она. — В волосах, они вроде как встают дыбом. Это означает, что я получаю послание.
— Пошла из машины.
Один квартал спустя:
— Не могли бы мы по крайней мере идти помедленнее, сэр? Мои бедные маленькие ножки болят.
— Я же предлагал достать тебе тапки.
— С этим платьем? Ни за что! Можем мы просто идти медленнее?
Майло вздохнул и замедлил шаг. Таша подмигнула мне.
Тьма-тьмущая, никаких тротуаров или фонарей, широкая полоса между участками заросла кустарником и старыми деревьями. Силуэт мира.
Таша сказала:
— Вот дом, где была вечеринка, я уверена. Теперь давайте уйдем.
— Говори шепотом.
— Простите. Это дом, где…
— Я тебя слышал. Который?
— Гм… мы еще не подошли.
— Тогда вперед.
Через несколько секунд Таша воскликнула:
— Вон тот! На самом верху!
— Шепотом, черт побери!
— Простите, простите. Но это он, точно.
Рука с длинными ногтями указала на низкую бледную коробку, пристроенную на самом высоком месте тупика.
Майло жестом приказал нам оставаться на месте, а сам прошел мимо трех домов, затем еще мимо четырех и наконец остановился, чуть-чуть не дойдя до цели. Подождал и рискнул на несколько мгновений осветить фонарем фасад.
Пустая стена с одним-единственным закрытым ставнями окном. Слева гараж с дверью из гофрированного алюминия. Цементная дорожка. Над плоской крышей возвышаются ели и эвкалипты, а перед домом — жалкая кривая пальма и покосившаяся юкка.
Майло вернулся к нам.
— Ты уверена?
Таша закивала:
— Абсолютно, сэр. Об эту идиотскую кривую штуку я порвала чулки. А сзади, если вы туда зайдете, хорошо видна надпись, и именно там мы гуляли с Тони, упокой Господь его душу.
Она оглядела дугу тупика.
— Я сейчас начинаю вспоминать. Вон оттуда доносился весь этот вой койотов. Я так испугалась, сэр, ведь было очень темно, совсем как сейчас. Я ненавижу темноту. Пойдемте отсюда?
— Стой рядом с моим напарником и не двигайся. — Майло снова пошел назад, на этот раз поближе к бледному дому.
— Все это карабканье вверх ему наверняка вредно, — заметила Таша, но я не ответил. — Ему надо заниматься физкультурой… Вы так мало говорите, сэр… Здесь так неприятно, тихо и страшно, вы понимаете, что я имею в виду. Как будто кто-то может выпрыгнуть. Как будто что-то… в тишине всегда таится зло. Дьявол любит тишину. Он хочет, чтобы вы думали, что все мило и тихо, и только тогда выпрыгивает и хватает вас. Это плохая тишина. Даже в Фонтане тишина лучше, чем здесь. Когда все куры засыпают, ты можешь слышать, как идет поезд. Я любила лежать в постели и слушать, как идет поезд, и старалась себе представить, куда он идет… Вот ваш друг снова идет сюда; надеюсь, на этот раз он увидел достаточно и мы сможем убраться куда подальше.
Майло был разочарован.
— Не могу сказать с уверенностью, но такое впечатление, что никого нет дома.
— Мои волосы говорят, — заявила Таша, — что это послание от Бога. Давайте уедем отсюда и найдем место, где есть хоть какие-то звуки.
Пока мы спускались по Алтаир-террас, Майло отдавал по телефону распоряжения относительно графика наблюдений на сегодняшнюю ночь.
У Бичвуда Таша сказала:
— Кажется, ко мне возвращается аппетит. Высадите меня у «Баскин-Роббинс», пожалуйста.
Прежде чем Майло ответил, нас ослепили фары автомобиля. Единственная машина, поднимающаяся в гору с юга.
Майло толкнул Ташу в кусты.
Фары добрались до перекрестка. «Фольксваген» непонятного цвета, трудноразличимого в темноте. Мы услышали скрежет, когда машина свернула на Алтаир-террас.
— У них кончилась жидкость в трансмиссии, — заметила Таша.
Майло выступил вперед, коснулся бока машины, когда она поворачивала, и постучал в пассажирское стекло: одна рука на кобуре, вторая держит жетон.
Машина остановилась. Майло показал жестом, что просит опустить стекло.
С пассажирской стороны оно открывалось вручную. Рука водителя, высунувшегося из окна, так и осталась лежать на ручке, а сам он наклонился к нему ближе.
Молодая женщина лет тридцати или около того, с широко открытыми удивленными глазами и короткими темными волосами. Вся задняя часть фургона заставлена картонными коробками.
— Вы живете на этой улице, мэм?
— Угу. Что-то случилось.
— Ничего такого, чтобы стоило волноваться. Вы знаете людей, который живут в последнем доме, в конце дороги?
— Не очень.
— Нет?
— Я… их там нет.
— Они редко здесь бывают?
Ее глаза перебежали на кузов машины.
— Да.
— Все в порядке, мэм? — спросил Майло.
— Вы меня удивили. Мне нужно ехать. Присмотреть за ребенком.
Закусив губу, она нажала на педаль газа, машина рванулась вперед, едва не переехав ногу Майло. Он отпрянул, еле удержав равновесие.
Мы смотрели, как машина поднимается по Алтаир-террас, а потом Таша сказала:
— Чтоб меня украли, но эта девушка сильно перепугана.
Спрятавшись в темноте, мы смотрели, как машина остановилась между бледным домом и ближайшим соседом.
Я заметил:
— Когда ты спросил, живет ли она здесь, она сказала: «Что-то случилось». Она не спрашивала, а утверждала.
Майло снова вытащил телефон и шепотом отдал приказания.
Машина простояла несколько минут, прежде чем женщина вышла и открыла дверцы. Покачала головой, вроде как в ответ на неслышный нам вопрос. А потом из машины вышел еще один человек. Выше, короткие волосы, рубашка и брюки.
Мужчина.
Он жестом подозвал женщину, и они вдвоем потянули из салона что-то квадратное, скорее всего коробку, примерно фута четыре в длину.
Мужчина отстранил женщину, ухватил коробку поудобнее и поставил на землю.
Раздался хорошо слышный стук.
Он оттолкнул руку помощницы и снова показал, чтобы отошла. Женщина сделала шаг в сторону, где и остановилась, прижав руку ко рту.
Мужчина начал раскачивать коробку. Отпустил.
Женщина рванулась вперед, остановила коробку от падения и поставила ее ровно.
Мужчина уперся руками в бедра, и мы услышали, как он засмеялся.
