Оборачиваюсь. Женщина не решается войти. Стоит в дверях. На бледном лице — древний ужас далеких предков. Инстинкт самосохранения.
— В чем дело?
— Я боюсь…
Она и вправду боится. Ее трясет.
Мы словно попали в морг. Так схоже…
— Чего?
Знаю, что она не сумеет найти ответа, но…она находит.
— А вдруг она там? Сидит в своей комнате и не знает, что умерла…
Страх щекочет шею. Пытаюсь разгладить его ладонью.
— Этого не будет, — говорю ей грустным голосом. — Этого никогда не бывает.
Перед глазами плывут красные образы той ночи. Переломанное тело под колесами моей машины. Люди вокруг. Свет фар, бьющий в глаза острыми спицами. Трясущиеся руки. И белая упаковка антидепрессантов на водительском сиденье.
Ей было всего 14. И видит Бог, мне тоже хотелось, чтобы родители, придя домой, обнаружили ее перед телевизором, веселую и живую. Не знающую о своей гибели…Я всю ночь молился об этом. Но увидел наутро только красные глаза ее отца.
— Мне ведь не обязательно идти туда?
Пожимаю плечами:
— Нет.
— Тогда я подожду здесь. Эта квартира…она плохая.
Нет.
Мне искренне жаль, но плохими бывают исключительно люди.
Сверяюсь с часами.
— Скоро приедут эксперты, им нужно будет с вами побеседовать. Не уходите раньше времени.
Вхожу во мрак единственной комнаты. Окно плотно завешано старой шторой. Подхожу ближе. Холод становится невыносимым. Замечаю, что края занавески приклеены к стене рваными полосками скотча. Осторожно берусь за ткань и дергаю. Липкая лента отходит от стены вместе с побелкой. Дневной свет врывается в комнату, оголяя ее скромные околичности. Продавленный диван, замызганный компьютерный столик, горбатый, древний шифоньер. На полу — узорчатый палас, зашарканный ногами до дыр.
Оконное стекло разбито.
Когда убивают проституток, мне приходится выезжать на места преступлений. Я захожу в их съемные квартиры и вижу обстановку, подобную этой.
Места продажной любви. Они выглядят именно так.
— Кем ты была, Оксана? — не говорю. Безмолвно шевелю губами.
На столике стоит раскрытый ноутбук.
Пришло время вновь открывать цветастую коробку.
Включаю его. Жидкокристаллический экран мерцает мягкой синевой. Склоняюсь над компьютером.
Курсор мигает в строке пароля. Еще один стальной крюк в мое тело.
Тенденция моды или действительно, что-то личное? От кого она защищалась этими черными точками? И неужели действительно верила, будто кому-то есть дело до ее глупых, детских тайн?
Ввожу несколько стандартных вариантов — от имени, до возраста. Клавиши скрипят от смеха. Система непоколебима. Она ждет только ее пальцев, ее слов, ее мыслей.
— Она умерла. И не придет к тебе больше.
Ноутбук ждет. Как прирученное животное. До самого конца.
В столе есть ящики. По левую руку от меня. Выдвигаю их один за другим. Пустые. Все. Кроме последнего.
На дне, среди пыли и кожуры от семечек, лежит компьютерный диск в прозрачной коробке.
На пластиковой крышке прыгающие буквы, выведенные фиолетовым фломастером.
МОЙ ДНЕВНИК.
Засовываю болванку в карман пальто. Ноутбук теряет важность. Превращается в мертвые платы и железки. Оставляю его на растерзание экспертам. Пускай грызут обглоданные кости.
Выхожу в коридор. Жирная громадина все так же стоит в дверном проеме, загораживая путь. Выуживаю из пачки последнюю сигарету. Крепко затягиваюсь. Кольца белесого дыма медленно плывут к потолку.
— Вы знаете, что эта квартира была притоном?
Говорю спокойно. Держу ее тройной подбородок в прицеле своих черствых глаз.
Да. Она знала. Но не была причастна. Читаю все это по ее губам, намалеванным красной помадой. Они дрожат.
— Я… — противный глоток соплей. — Я не знаю…
Курю. Задумчиво и с улыбкой. Но не отпускаю лживого монстра из цепких объятий собственного взгляда.
Она не сознается. Мне плевать. Или даже…жаль ее. Корысть убила в ней все человеческое, превратила в безликое создание, мертвое от собственной слепоты к миру. Да, мне очень жаль это странное, несчастное существо.
— Что у вас вместо сердца? — задаю тот единственный вопрос, который может хоть что-то изменить.
Но большие глаза смотрят на меня в недоумении и страхе. И я протискиваюсь в подъезд.
— Дождитесь группу, — кидаю ей через плечо, в то время как мой палец уже вызывает лифт. — Непременно дождитесь…
— Да…да…конечно…
Двери с гулом раскрываются.
— Дождитесь…
Потная ладонь в кармане держит пластмассовую коробку диска. Пускаю дым из носа и захожу в вонючую коробку лифта.
На улице темнеет. Сумерки перемешиваются с гарью предстоящей ночи. Холод тянет тиски все сильней.
Куда ушло время?
Осматриваюсь.
«Мама, что это?..»
Эхо памяти. Детский голос. Удивление и страх маленького сердца.
«Просто снег, сынок»
«Снег…»
Белый мир. Моя первая встреча зимы. Серебряный холод в ладонях.
— Просто снег…
В домах загораются окна. Сотни желтых точек вокруг, как будто где-то здесь, в центре, под моими ногами, кроется сила немыслимого притяжения. Словно вся звездная пыль, все пульсаторы и метеоры стремятся служить ей. Здесь и сейчас. Ей одной. И я…готов.
Иду. Сливаюсь с ночными огнями города. Мимо людей, мимо машин. К китайскому ресторану, что прячет свои двери в одном из многочисленных проулков города. Часы на руке учащают стук каблуков. Я почти бегу.
Она ждет меня у ярко-красных дверей, под вывеской, иероглифы которой горят попеременно и тускло. Красивая женщина, с тонкой шеей и крутыми бедрами. В черной юбке, готовой задраться на талию при первом моем желании.
— Лера… — шепчу на ходу ее имя.
В висках пульсирует кровь. На лбу выступает пот. Я слишком много курю. Тянусь за сигаретой в карман. Но нащупываю только пустую пачку. Сминаю ее в кулаке.
— Антон! — она видит меня и улыбается. Машет рукой.
Подхожу. Облизываю пересохшие губы.
— У тебя нет сигареты?
Она смеется.
— Нет. В жизни не курила. Забыл?
Голос, полный счастья. А я уже сутки ничего не ел.
— Пойдем поужинаем…
Беру ее под руку и тащу в ресторан…
…диван скрипит. В такт нашим плавным, медленным движениям. Я беру ее снова и снова, в темноте съемной квартиры. Ее ноги на моих плечах. Стоны и изгиб спины. Вхожу так глубоко, что ощущаю жар ее внутренностей. Ногти впиваются мне в спину. Она шепчет.
— Еще…
И я даю ей то, чего она так просит. Чужую любовь.
Она вскрикивает, напрягается, и теплая вязкость заливает мои бедра. Ногти срывают кожу со спины, кровь тонкими ручейками струится по телу и падает вниз. На белоснежные простыни, мгновенно въедаясь в их тонкую грань. Я продолжаю двигаться. Продолжаю раздавать свою, обжигающую холодом, любовь.
Диван скрипит. Как лестница. Там. В подвале.
Ее губы у моего уха.
— Любимый…
Сжимаю ее крепкие ягодицы.
— Милый…
Скрипы. Стоны. Чьи-то взгляды.
Лестница.
Кто-то невидимый рядом.
— Боже…
Вырываюсь из горячего плена.
— Антон? — она поднимается на локтях, хватая меня за руку. Ее пальцы испачканы кровью. Скользят.
— Он был там! Этот сукин сын был там!
Натягиваю трусы. Майку, штаны.
— Да что случилось-то, можешь объяснить?!
— Мне нужна твоя машина.
— Ты не можешь так уйти…
Времени на споры нет. Зажигаю ночник.
— Ключи, — раскрытая ладонь тянется к ее лицу.
Она смотрит с непониманием. Обнаженная женщина, ищущая любовь. Готовая на все, ради собственного счастья.
— У тебя нет прав, я поеду с тобой…
Отмечаю складки на ее худом животе. Когда она сидит вот так, согнувшись пополам, демоны и бесы времени оголяют свою суть. Вытаскивают наружу все то, что она прятала. Чего боялась.
И посреди ночного мрака, здесь, в глубинах города, я вижу ее настоящую мечту, которую она принимает за страшный грех. Стать матерью. Любить. И быть любимой.
— Собирайся…Лера.
Быть может когда-нибудь, я пойму, что эти два слова и были той самой, настоящей любовью. И скитания наших одиноких сердец прекратятся. Когда-нибудь…не сейчас.
Она накидывает куртку. Хватает со столика кобуру. Черный ручка пистолета вращается во мраке пространства. Горит желанием влиться в чью-нибудь ладонь.
— Идем…
Я следую за ней прочь из квартиры.
Старая «Тойота» мигает фарами. Садимся в промерзлый салон. Изо рта идет пар.
— У тебя есть лом?
— Да, в багажнике.
Ночь необычайно темна. Не вижу собственной руки, поднесенной к глазам. Лера зажигает в салоне свет. Тусклое свечение, разбрасывающее тени. Дергает ручку скоростей.
— Куда?
Я говорю ей. Свет фар скальпелем вспарывает ночную мглу.
— Расскажешь? — тонкие ручки крутят руль.
