— Она сама виновата в том, что мы отказались от ее услуг, — обратился голубоглазый брюнет к пожилому мужчине.
— Следовало бы сказать спасибо тебе.
— Мне? Я вас не понимаю.
— Разве? — Пожилой посмотрел на своего собеседника с некоторой иронией. Он хотел добавить еще что-то, но не стал этого делать. Внешность у него была весьма примечательная: волевое лицо прирожденного лидера, умное, обаятельное и хитрое одновременно. Годы уже оставили на этом лице свой отпечаток, только глаза сохранили задор и боевой дух молодости — глаза озорного мальчишки, которому море по колено: он и на самое высокое дерево заберется, и проедет по улице, уцепившись за бампер автобуса, и вообще ему на всех наплевать, как бы ни относились окружающие к его выходкам.
— Когда я был моложе, чем ты сейчас, я значительную часть времени проводил со своими кузенами в Англии, — старик махнул рукой в сторону вишневых деревьев и боярышника, раскинувших ветви над усыпанными розовыми и сиреневыми цветами азалиями, — в этой стране я и научился любить сады.
— Сады, но не садоводство, — отозвался Рассел Слейд, — так звали более молодого мужчину, — а англичане любят сами ухаживать за своими замечательными садами.
— И правильно делают, — согласно кивнул другой, по имени Бернард Годвин. Одежда его отличалась такой же изысканностью и аккуратностью, как и сад: красивая охотничья куртка, тщательно начищенные, сверкающие на солнце ботинки на толстой подошве, причем и куртка, и ботинки были отменного качества. — Даже имея клочок земли, стоит возделывать его как можно лучше. — Годвин пристально посмотрел в глаза Расселу, которому очень важно было выдержать этот взгляд. Если не выдержит — Годвин наверняка расценит это как признак слабости.
— У Америки, Рассел, нет проблем с территорией — места много. Только Советский Союз мог составить нам в этом смысле конкуренцию. И это дает нам большие преимущества перед другими народами.
Бернард Годвин считал, что «советский» и «русский» — разные понятия, что Россия отдельное государство, наряду с прибалтийскими республиками, Грузией и Арменией, Украиной, входившими в состав бывшего Советского Союза. И Годвин, и Рассел Слейд получили изрядное образование в области советской политики и экономики, но пришли к противоположным выводам. Слейд считал, чем острее встанет национальный вопрос перед русскими, тем лучше; чем дольше будут раздирать Россию национальные проблемы, тем выгоднее для Америки. Есть гласность или нет гласности, — значения не имеет, гораздо важнее нестабильная, слабая Россия, которой можно управлять. Попытка помочь ей найти выход из кризиса казалась Слейду чистым безумием.
— Слава Богу, понятие «советский народ» ушло в прошлое, — рассуждал Годвин, обходя с любовью возделанную разноцветную клумбу, — но сейчас там каждая республика хочет стать абсолютно независимым государством, отсюда и хаос, неразбериха, государство развалилось и неизвестно, чем это в будущем грозит нам. Хорошо бы навести порядок в этом бедламе.
— Ну и какую роль в этом ты отводишь Тори Нан? — спросил его Слейд.
Годвин неопределенно махнул женственной рукой:
— С Тори это исключительно твоя затея, с самого начала.
Слейд почувствовал в тоне собеседника неодобрение и поспешил признать свою вину:
— Что ж, я согласен, видимо, тот способ, который я избрал, чтобы вернуть ее в нашу организацию, оказался не совсем удачным.
— Не совсем удачный — это не то слово. Ужасный, особенно из-за Ариеля Солареса.
— Да, безусловно. Жаль, что потеряли такого сотрудника.
— Позволь напомнить тебе, Рассел, что мы не в бейсбол играем, где счет идет на очки. За любой неудачный ход люди расплачиваются жизнью. Смерть Солареса — большая потеря для нас.
«Так вот зачем старик вызвал меня в свою загородную резиденцию, — подумалось Слейду. — Сад, цветы, птицы поют, деревенская идиллия, романтика. Только сам Бернард далек от этой романтики и по-прежнему полон желчи».
Рассел внимательно смотрел на Годвина и мысленно укорял себя: каким он был наивным, надеясь, что, возглавив Центр, обретет долгожданную власть. Старик был живым доказательством противного.
Бернард Годвин, человек, который создал Центр и, несмотря на многочисленные слухи о его плохом здоровье и даже близкой смерти, продолжал здравствовать, постоянно находился в курсе всех дел, по-прежнему оставался у кормила власти, хотя формально главой фирмы стал Рассел.
Рассел Слейд жаждал этой власти больше всего на свете. Используя коварство, вероломство и обман — три довольно сомнительные добродетели, — он неуклонно и быстро поднимался по служебной лестнице, превзойдя всех — за исключением Годвина, конечно, — по работоспособности и уму. Никто лучше Рассела не мог систематизировать беспорядочные, разрозненные сведения, поступающие от оперативных сотрудников, разбросанных по всему свету, и выделить в них главное, определить по ним возможное дальнейшее развитие событий в той или иной ситуации. По нескольким незначительным деталям или одному какому-либо признаку Слейд мог восстановить полную картину. Кроме того, он был талантливым, от Бога, администратором, умел организовать дело таким образом, что люди работали с полной отдачей, на пределе своих возможностей. Все эти достоинства не оставались незамеченными, и Годвин оценил их, дав Расселу возможность занять достойный его пост.
И все-таки Слейд подозревал, что старик ему завидует, завидует его молодости и не желает отдавать власть в его руки. Может быть, Рассел и ошибался, но факт оставался фактом, что Годвин не до конца ввел Слейда в курс своих дел, не раскрыл свои обширные связи, обеспечивающие ему такой вес, что даже президенты вынуждены были с ним считаться.
— Рассел, разреши мне дать тебе маленький совет, — вновь заговорил Годвин, — будь осторожен. Если ты не способен отвечать за жизнь и смерть своих сотрудников, жди беды. Ты можешь здорово промахнуться в будущем.
— Вы говорите так, как будто подобное случилось впервые.
Снова взмах женственной руки.
— Разумеется, нет. Мы теряли людей и раньше. Но в мое время сотрудников приносили в жертву ради более значительных целей. Их смерть имела определенный смысл. Она была продумана, понимаешь меня?
«Какой же все-таки Годвин бессердечный! — подумал Слейд. — Как быстро он избавится от меня в случае необходимости? Может, уже кого присмотрел на мое место? Но я просто так не сдамся, я буду сражаться до конца, чтобы сохранить свое нынешнее положение, клянусь тебе, Господи!»
— Знаете, Бернард, — сказал Слейд, ничем не выдав своих мыслей, — мне кажется, что вы слишком много времени проводите в беседах с представителями нашей верховной администрации. Эти апологеты, называющие себя вспомогательными силами, любят переписывать заново «новейшую историю» нашей организации. Так же, как, кстати, и вы. Я заметил, что потери, которые мы понесли из-за операции КГБ «Бумеранг», вас абсолютно не волнуют.
Годвин холодно улыбнулся:
— Что об этом говорить? Дело прошлое...
— Неужели? Ваше стремление помогать советским диссидентам подробно отражено в наших бумагах. В той операции погибло десять агентов, ставших членами фиктивной, как выяснилось впоследствии, группы диссидентов. КГБ удалось ввести в заблуждение многих, включая вас, эксперта из экспертов во всем, что так или иначе связано с Советским Союзом. А все потому, что вы чересчур доверяете своим советским друзьям.
— Друзья — единственное, что делает человека человеком, Рассел.
— Ив нашем секретном мире тоже?
— В нашем особенно.
У Годвина был на удивление таинственный вид, когда он произносил последние слова. Глаза его смотрели мягко и доверчиво, и трудно было поверить, что на самом деле это очень холодный и циничный человек.
— Видишь ли, Рассел, — продолжал он, — когда дело плохо, я предпочитаю позвонить и обратиться за помощью к другу.
Годвин изобразил на лице такую улыбочку, что Рассел содрогнулся и вежливо произнес:
— Я иногда забываю, что ты ни разу не был в деле и у тебя нет опыта оперативной работы. (Упрек или просто упоминание факта? С Бернардом Годвином никогда не знаешь наверняка.)
— Поверь мне, Рассел, я высоко ценю твои административные таланты, да и другие таланты тоже, но бывают моменты, когда я скучаю по старому доброму времени: тогда работалось проще, но и интереснее.
— Проклятье, Годвин, не настолько я был неправ, используя Солареса для того, чтобы вернуть Тори к нам, в отчий дом, так сказать. Еще немного, и она бы проглотила наживку, ведь после того, как мы обошлись с ней, она вряд ли бы захотела вернуться.
— Разумеется, нет. Но если бы ты, Рассел, вместо того, чтобы держать ее на расстоянии, когда она на тебя работала, стал ее другом, или просто союзником, ничего подобного не произошло. И Соларес был бы жив.
