– Итак, приятель. Откуда я тебя знаю? Где-то видел, верно?
– У нас маленький город.
Баррет рассмеялся, будто я пошутил.
– Да, конечно, город маленький. Тут ты в точку попал. Но я тебя знаю. И не говори мне, что тебе неизвестно, кто я такой.
Баррет произнес последние слова так, будто знакомство с ним – это чудесный дар небес.
Да пошел он!
– Угу, Мейси, я тебя знаю. Видел в торговом центре. Ты парень Мэддена.
Он стал еще дружелюбнее.
– Точно. Я работаю на Майка. А ты – в дерьмовом клубе, который называется «Слотц», так? Ты Дэниел Макэвой, я ведь не ошибся? Я видел тебя в деле, но ни разу не слышал, чтобы ты разговаривал.
Он слегка сдвинулся вбок и опустил правую руку.
«Это нехорошо, – подумал я. – То, что он сдвинулся вбок».
– Какой же ты здоровый, Макэвой… Бьюсь об заклад, что ты на раз расправляешься с разными уродами, – заявил Баррет, тряхнув при этом рукавом, а я подумал, что Дэвид Копперфильд из него никакой.
Я не мог поверить, что все это происходит на самом деле и что Баррет собирается прикончить меня только за то, что я сюда пришел. Не то место и не то время для одного из нас. Он быстро вскинул руку вверх, и я увидел у него в кулаке луч света.
То есть это было похоже на луч света – конечно, если только он не Гэндальф.
Своевременная мысль, мгновенно разбудившая мои бойцовские инстинкты, которые тут же пустились в пляс, привела меня в движение.
Я сделал шаг вбок и для надежности впечатал каблук в ковер. Адреналин вскипел в моей крови, точно веселящий газ, и мир вокруг будто замедлил свой ход. Луч света промчался мимо моего глаза, а я вонзил ключ в шею Баррета. Некоторое время я смотрел, как он истекает кровью, а потом сел и задумался над тем, что наделал.
Когда я наконец расстался с армией после своей второй командировки, то довольно быстро понял, что в Дублине мне делать нечего. Каждая минута, которую я проводил в этом грязном старом городе, все дальше загоняла меня в круговорот моего собственного сознания. Я не мог найти там ни одного хорошего воспоминания о том, что не закончилось бы трагедией. А я склонен жить размышлениями. Дерьмо случается, верно? Так сражайся с ним.
Что я и сделал. Воспользовавшись тем, что я родился в Нью-Йорке, я сел в самолет, летевший в международный аэропорт Джона Кеннеди. Я надел форму, которую больше не имел права носить, чтобы зарегистрироваться на рейс, и даже получил приличный билет. Это самая старая уловка из учебников. Занимает второе место после зарядки дробовика чайными пакетиками, чтобы напугать мародеров. Потом выбросил берет и куртку в туалете, откуда вышел в гражданском костюме с билетом первого класса в руках.
Моя мать вроде бы родом из Америки, но, несмотря на то что квартира ее родителей располагалась на верхнем этаже и выходила окнами на Центральный парк, ее нельзя было назвать типичной представительницей этого города, и после приземления я с трудом понимал местный говор. Например, их восклицания, произнесенные скороговоркой, типа «О, господи!» и «Боже мой».
«Это они так выделываются, – думал я, улавливая лишь «бла-бла-бла», и всё! – Дерьмо собачье, никто так сейчас не разговаривает».
Но оказалось, что именно так они и разговаривают, а что еще хуже, мне пару раз крепко досталось только из-за того, что я не понял, что мне сказали. «На что это ты пялиш-ш-шься, долбаный дебил? Вы только гляньте на этого придурка».
В общем, я решил, что лучше не дожидаться, когда со мной кто-нибудь заговорит. Если я видел, что в баре ко мне кто-то направляется, я тут же вырубал его тем, что попадалось под руку. Пепельницей, барным табуретом – годилось все. У меня мастерски получается начинать драки. И я всегда знаю, кто из парней на меня попрет. Этому меня научил Саймон Мориарти, когда мы узнали друг друга получше.
– Я вижу, ты твердо решил вернуться туда, Дэн, так что я дам тебе парочку полезных советов.
– Например?
– Например, о том, когда следует забыть о поддержании мира и начать стрелять.
Саймон объяснил мне, что нужно смотреть в глаза и на плечи. Они доходят до точки, а потом думают: «Да пошло оно все!» Наступает момент, когда последствия перестают иметь значение, так что надо вынимать руки из карманов и как следует размахнуться. Махать руками я умею отлично. Уж этому-то за двенадцать лет в армии я научился. Но всякий раз, когда я замахиваюсь для удара, у меня начинает болеть спина, особенно в холодные темные зимы. И это несмотря на то что врачи клялись и божились, что вынули все фрагменты шрапнели, выпущенной из миномета сторонниками Хезболлы.[20] Они сказали, что это фантомные боли. Но когда мороз затягивает мои окна серебряной паутиной, а поясница начинает болеть так, будто какой-то полоумный лепрекон втыкает в нее острые шипы, ощущения совсем не кажутся мне придуманными.
Я прожил в Нью-Йорке четыре года, работая фасовщиком мяса днем и охранником в клубах по ночам, и уже начал сомневаться, что меня здесь ждет новая прекрасная жизнь; я так и не встретил свою любовь, к тому же у меня начали выпадать волосы. Отец, которого я похоронил десять лет назад, продолжал посылать мне из могилы свои приветы. За четыре года в Нью-Йорке тамошние умники достали меня по полной. Из-за постоянных драк с людьми мои костяшки пальцев стали жесткими, как желуди. Вот именно, с людьми. В Большом Яблоке опасность представляют даже женщины и дети. И если я видел направленный в мою грудь нож, мне было все равно, что его держит в руке существо с косичками и молочными зубами. Однажды промозглым осенним вечером я посмотрел на детское личико азиатской проститутки, которую минуту назад вырубил, и решил, что пора убираться из этого города. Ее ножичек с какими-то китайскими письменами на ручке я прихватил с собой, так что он до сих пор у меня.
Я сложил вещи в свой армейский мешок и доехал на поезде до городка Клойстерса, который находится в округе Эссекс, в пригороде Нью-Йорка. Единственная причина, побудившая меня сойти на этой станции, заключалась в висевшем здесь плакате: Клойстерс. Для тех, кто устал от города. Мне это понравилось.
Впрочем, оказалось, что здесь ненамного лучше, чем там. Стоит начать с того, что в Клойстерсе, куда можно попасть на автобусе, перебравшись через Гудзон, находятся игорные дома. А это значит, что на выходные сюда съезжаются все городские задницы, чтобы потратить свои кровно заработанные, поглазеть на голых девиц и переночевать в отелях, которые тут дешевле, чем в Атлантик-Сити. Не говоря уже о том, что собственных придурков у нас и так хватает. В общем, я прожил в Клойстерсе шесть лет и иногда думаю, что, наверное, мне стоило остаться в Нью-Йорке. Даже чаще, чем иногда.
Я решил, что уеду отсюда, как только у меня отрастут волосы. Тогда я буду счастлив. Так я себе говорил. Возможно, это следовало сделать раньше.
Я заставил себя смотреть, как умирает Мейси Баррет, потому что это имеет значение. Нельзя убить человека, а затем отвернуться, чтобы не знать, как он ушел из жизни. Иначе это станет легко и просто. За свою жизнь я убил троих, но тогда все было по-другому. И я никогда не находился настолько близко, чтобы видеть, как дрожат ресницы, и слышать хрипы в груди, похожие на стук маленьких бусин. В армии всегда можно сказать себе: «Ты на войне. Ты получил разрешение на убийство». Но здесь и сейчас, в Нью-Джерси, в лавке, где торгуют пилюльками, случившееся казалось мне неправильным. Считалось, что насильственная смерть осталась в моем прошлом. Доктор Мориарти назвал бы это анахронизмом.
Баррет умирал очень медленно, постоянно дергался, как будто сквозь него пропускали ток, истекая кровью, которая была повсюду.
«А чего ты ожидал? Ты же вонзил ключ в его яремную вену».
Каким-то непостижимым образом мое подсознание звучало как голос Зеба.
Баррет последний раз дернулся и выпустил из руки стилет, который взметнулся вверх, точно палочка чирлидера,[21] и вонзился в плитку подвесного потолка.
Я немного расслабился. В моем своде правил в отличие от других такое убийство считается оправданным. Вот, например, Майкл Мэдден наверняка придерживался другого мнения. Я не сомневался, что Ирландец Майк порежет меня на куски за то, что я прикончил его парня. Все очень просто. И я прекрасно понимал, что следовало максимально запутать следы, чтобы он на меня не вышел.
«Во-первых, запри эту чертову дверь, идиот».
Ключ оставался там, куда я его вонзил. Я не из слабонервных, но вытаскивать его оказалось гораздо менее приятно, чем втыкать. Я услышал знакомый чавкающий звук, как будто ключ нашел себе уютный теплый домик и не желал его покидать.
Знакомый чавкающий звук? По-хорошему, он не должен быть знакомым, но я его уже слышал. Он напомнил мне о том, как однажды я пытался вытащить треугольный кусок шрапнели из собственного бока – до того, как потерял сознание.
