Уильям Айриш - Вальс в темноту

— Но вы меня прощаете? — допытывался он. Внутренне ощущая при этом невероятную радость, почти ликование; почти случайно, сам того не ожидая, он встретился с таким бескорыстием, с таким равнодушием к деньгам, на какое не смел и надеяться.

На этот раз она звонко, с шаловливой ноткой в голосе, рассмеялась, как будто он оказывал ей больше доверия, чем она того заслуживала.

— Раз вам необходимо прощение, я вам его дарую, — смилостивилась она. — Но поскольку я не вчитывалась в то, что вы писали по этому поводу в ваших письмах, то вы сейчас просите у меня прощения за неведомую мне вину. Конечно же я прощаю вас, хотя и не совсем понимаю, в чем вы виноваты.

Он вгляделся в нее еще пристальнее, чем раньше, словно обнаружив в ней такое же внутреннее очарование, которое он с первого взгляда заметил в ее наружности.

Тени их сделались длиннее, и, кроме них, на пристани уже никого не осталось. Он огляделся, нехотя пробуждаясь к действительности.

— Я вас здесь уже столько времени задерживаю. — Это замечание было вызвано скорее чувством долга, а не искренним сожалением, ибо оно означало, насколько он мог судить, что им предстоит скорая разлука.

— Вы заставили меня позабыть о времени, — призналась она, не отрывая глаз от его лица. — Хорошая это примета или дурная? Я даже забыла о своем двойственном положении: одной ногой на корабле, другой на берегу, я должна переступить в ту или другую сторону.

— Об этом я позабочусь, — сказал он, нетерпеливо подаваясь вперед, — если вы дадите свое согласие.

— Но ведь и ваше тоже необходимо, правда? — лукаво спросила она.

— Я согласен, согласен, — поспешно заверил он, едва она успела договорить.

Она не столь торопилась с ответом.

— Не знаю, — протянула она, отрывая кончик парасольки от земли, затем снова опуская его, затем снова поднимая в нерешительности, показавшейся ему нестерпимой. — В случае, если бы вы выказали недовольство, обнаружив мой обман, я намеревалась вернуться на пароход и дождаться, когда он пойдет обратно в Сент-Луис. Может, все-таки разумнее было бы…

— Нет, что вы говорите, — встревоженно перебил он. — Какое недовольство? Да довольнее меня во всем Новом Орлеане не найдешь — я счастливейший человек в этом городе…

Ее опасения, казалось, не так просто было развеять.

— Время еще есть. Лучше теперь, чем после. Вы вполне уверены, что не желаете, чтобы я вернулась? Я не буду жаловаться, я ни слова не скажу. Я прекрасно понимаю, что вы должны испытывать…

На него вдруг нахлынул страх потерять ее. Потерять теперь, когда и получаса не прошло, как он ее обрел.

— Но я испытываю совсем иное! Умоляю вас мне поверить! Совсем наоборот. Что мне сделать, чтобы вас убедить? Вам необходимо время? Дело не во мне, а в вас? Вы это пытаетесь мне сказать? — допытывался он с возрастающим беспокойством.

Ее взгляд на мгновение оставался неподвижным, и он прочел в нем искреннюю доброжелательность и даже, можно сказать, нежность. Затем она покачала головой — очень легким движением, в которое, однако (если он ее правильно понял), она вложила истинно мужскую твердость намерений, а не девичье легкомыслие.

— Я приняла решение, — просто сказала она, — еще тогда, когда села на пароход в Сент-Луисе. Вернее даже, еще тогда, когда получила ваше письмо с предложением и ответила на него. А если уж я на что-то решилась, то не так-то просто передумываю. Вы в этом убедитесь, когда поближе меня узнаете. Если узнаете, — уточнила она, заставив его при этом замечании невольно вздрогнуть.

— Тогда я вот как отвечу, — порывисто произнес он. — Смотрите.

Он достал бумажник, вынул дагерротип, на котором была та, другая женщина — ее тетка, — и энергичными движениями разорвал его на мелкие кусочки, разлетевшиеся по всей пристани. Потом показал ей пустые ладони.

— Я тоже принял решение.

Она благодарно улыбнулась.

— Тогда?..

— Тогда поехали. Нас в церкви уже больше четверти часа дожидаются. Мы здесь порядком задержались.

Он с улыбкой и галантным поклоном предложил ей согнутую в локте руку. Этот жест на первый взгляд мог бы показаться насмешкой, добродушной пародией, но на самом деле все это было проделано серьезно и искренне.

— Мисс Джулия? — обратился он к ней.

Момент, исполненный бесконечного романтизма. Момент их помолвки.

Она вскинула парасольку на противоположное плечо. Ее рука обвилась вокруг его локтя, словно нежный побег. Она подобрала подол юбки на необходимую для ходьбы высоту.

— Мистер Дюран, — ответила она, обращаясь к нему по фамилии и скромно опуская глаза, как и подобало пока что незамужней молодой женщине.

В окна немецкой методистской церкви заглядывают оранжевые лучи клонящегося к закату солнца. Сверкают в его отблесках свинцовые рамы; высокие своды исчезают в сумеречной голубизне. В церкви спокойно и пусто, если не считать пяти человек.

Пяти человек, собравшихся в маленькую группу рядом с кафедрой. Один из них поднялся на кафедру, четверо стоят к ней лицом. Четверо молчат, пятый негромко произносит слова. Двое из четверых стоят рядом друг с другом, двое других — по сторонам. Снаружи, словно просеянные сквозь плотную завесу, доносятся едва различимые звуки города — далекие, неясные, приглушенные. Стук конских копыт по мостовой, протестующий скрип колеса на крутом повороте, выкрики уличного торговца, лай собак.

А внутри, в гулкой тишине, раздаются торжественные слова брачной церемонии. Ее совершает преподобный Эдвард А. Клей, венчаются Луи Дюран и Джулия Рассел. Свидетели — Аллан Жарден и Софи Тадуссак, экономка преподобного Клея.

— Берешь ли ты, Джулия Рассел, этого мужчину, Луи Дюрана, в законные мужья…

— Чтобы любить и почитать…

— И одному ему хранить верность…

— В радости и печали…

— В богатстве и бедности…

— В здравии и болезни…

— Пока вас не разлучит смерть?

Молчание.

Затем, будто крошечный колокольчик звякнул в огромном пространстве храма, — ясно, чисто и звонко:

— Беру.

— Теперь — кольцо. Прошу вас, наденьте его невесте на палец.

Дюран протягивает руку назад. Жарден достает кольцо и вкладывает его в слепо ищущую ладонь. Дюран подносит его к заостренному кончику ее пальца.

Тут наступает небольшая заминка. Мерка с ее пальца была снята с помощью нитки, в нужном месте завязанной и посланной в письме. Но либо узел оказался не в том месте, либо ювелир ошибся, кольцо застряло, дальше не идет.

Он сделал вторую попытку, третью, крепче сжав ее руку. Не получается.

Она быстро проводит пальчиком по губам и, смочив его, снова протягивает руку жениху. Теперь кольцо надето и обхватывает основание пальца.

— Объявляю вас мужем и женой.

Затем с профессиональной улыбкой, чтобы помочь влюбленным преодолеть возникшее на людях смущение, ибо чем больше любовь, тем большая робость появляется при посторонних:

— Поцелуйте невесту.

Их лица поворачиваются навстречу друг другу. Глаза встречаются. Головы склоняются одна к другой. Губы Луи Дюрана сливаются с губами Джулии, его жены, в поцелуе, скрепляющем их священный союз.

«У Антуана», хотя время уже близилось к полуночи, было светло как днем; здесь все блестело и сверкало, отражаясь в зеркалах; шум голосов и веселый смех сливались с шипением шампанского; ярко горело полтысячи языков пламени в хрустальных газовых лампах, развешанных по стенам и свисавших с потолка; это был самый веселый и известный ресторан в этой части земного шара, как будто незамутненный грязными водами в устье Миссисипи, здесь непостижимым образом фонтанировал искрящийся источник парижского духа.

Свадебный стол протянулся во всю длину одной из стен; гости сидели лишь с одной его стороны — внешняя часть оставалась незанятой, чтобы представить зал на их обозрение, а их — на обозрение зала.

Уже минуло одиннадцать, и на столе валялись истерзанные салфетки, перегибались через край вазы распустившиеся цветы, стояли помутневшие бокалы, уже неоднократно наполненные и опустошенные. Для белого и красного вина, для шампанского, для вишневой наливки и крошечные наперстки с ликером для дам — и в каждом из них жидкость находилась на разном уровне. А в центре главным украшением стола возвышался сказочный многоярусный торт, покрытый белоснежной глазурью, уже порядком исковерканный — не хватало целого бока. Но на вершине оставались нетронутыми две фигурки-куколки — жених и невеста, он — в игрушечных размеров костюме из черного сукна, она — в прозрачной тюлевой фате.

А напротив сидели два оригинала, в натуральную величину; сидели, прижавшись плечом к плечу и тайком взявшись под столом за руки, и слушали длинные хвалебные речи. Он держал голову прямо, изображая вежливое внимание, ее головка в мечтательном полузабытьи примостилась у него на плече.