– Я думаю, что ты ошибаешься насчет американской мечты, – возразила Джул.
– Нет, не ошибаюсь. Почему ты так решила?
– Американская мечта требует действий, героических усилий.
– Ты серьезно?
– Американцы любят воевать, – сказала Джул. – Мы хотим менять законы или нарушать их. Нам нравятся вигиланты[22]. Мы без ума от них, верно? От всех этих супергероев, фильмов вроде «Заложницы»[23] и прочих авантюр. Мы все готовы ринуться на запад и оттяпать землю у тех, кому она принадлежала раньше. Линчевать так называемых плохих парней и бороться с системой. Вот что такое американская мечта.
– Скажи это моей маме, – фыркнула Имми. – «Здравствуйте! Имми хочет вырасти и стать мстителем, а не промышленным магнатом». Посмотрим, что из этого получится.
– Я поговорю с ней.
– Хорошо. Это очень поможет. – Имми усмехнулась и, перекатившись на пляжном одеяле, сняла солнцезащитные очки. – У нее совершенно бредовые идеи насчет меня. Скажем, в детстве мне совсем не помешало бы иметь парочку друзей – таких же приемных, чтобы я не чувствовала себя одинокой или какой-то ущербной, ну и все в таком роде, но тогда мама стояла на своем: Имми в порядке, она в этом не нуждается, мы такие же, как все другие семьи! Потом, пятьсот лет спустя, когда я уже училась в девятом классе, она прочитала статью в журнале про усыновленных детей и решила, что мне нужно подружиться с той девчонкой, Джоли, которая недавно поступила в Гринбрайар.
Джул вспомнила ее – она видела эту девушку из Американского театра балета на празднике по случаю дня рождения Имми.
– Моя мама мечтала, что мы станем близкими подругами, и я честно пыталась, но та девчонка явно меня невзлюбила, – продолжала Имми. – У нее были голубые волосы. Круче, чем у тебя. Она дразнила меня за любовь к бездомным кошкам и чтение «Хайди», высмеивала музыку, которая мне нравилась. Но моя мама упорно звонила ее маме, а та звонила моей, и они строили планы для нас обеих. Короче, придумали себе всю эту хрень насчет нашей сиротской связи, которой никогда не существовало. – Имоджен вздохнула. – Грустные воспоминания. Но потом они переехали в Чикаго, и моя мама успокоилась.
– Теперь у тебя есть я, – сказала Джул.
Имми протянула руку и коснулась затылка Джул.
– Теперь у меня есть ты, и с тобой моя психика явно улучшилась.
– Здоровая психика – это хорошо.
Имми открыла сумку-холодильник и достала две бутылки домашнего холодного чая. Она всегда приносила на пляж напитки. Джул не нравилось, что в чае плавают ломтики лимона, но все равно сделала несколько глотков.
– Тебе идет короткая стрижка, – заметила Имми, снова коснувшись затылка Джул.
Приехав домой на зимние каникулы после первого семестра в Вассаре, Имоджен кинулась рыться в картотеке Гила в поисках документов об удочерении. Найти их оказалось нетрудно.
– Мне казалось, что эти бумаги помогут мне получить некоторое представление о моей личности, – сказала она. – Словно знание имен и обстоятельств объяснит, почему я была так несчастна в колледже, или вернет мне ощущение корней, чего у меня никогда не было. Но нет, чуда не произошло.
В тот день Имми и Джул приехали в Менемшу, рыбацкую деревушку неподалеку от дома Имми на Мартас-Винъярде. Они вышли на каменный пирс, который простирался далеко в море. Чайки кружили над головой. Море плескалось у самых ног. В этом году они сравнялись в росте. Имми и Джул сидели на камнях, и их тела, намазанные солнцезащитным кремом, блестели на солнце.
– Короче, полный облом, – сказала Имоджен. – Об отце вообще ни слова.
– А какое имя тебе дали при рождении?
Имми покраснела и набросила на лицо капюшон, скрывая обесцвеченные, стриженные под пикси[24] волосы, тонкие линии выщипанных бровей, глубокие ямочки на щеках и ровные зубы. Одно из маленьких ушек украшал тройной пирсинг.
– Я не хочу говорить, – донесся из-под капюшона ее голос. – Считай, что я в домике.
– Да ладно. Ты же сама начала.
– Ты будешь смеяться, если я скажу. – Имми подняла капюшон и посмотрела на Джул. – Форрест смеялся, и это меня взбесило. Я не могла его простить целых два дня, пока он не принес мне конфет с лимонным кремом.
Форрест, бойфренд Имми, жил вместе с ними в доме на острове Мартас-Винъярд.
– Форресту нелишне поучиться хорошим манерам, – заметила Джул.
– Да он даже не подумал. Просто разразился хохотом. Потом, правда, искренне раскаивался. – Имми всегда защищала Форреста после того, как сама же на него нападала.
– Пожалуйста, скажи, какое имя тебе дали при рождении, – не отставала Джул. – Я не буду смеяться.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Имми прошептала ей на ухо:
– Мелоди, а еще Бэйкон. Мелоди Бэйкон.
– А второе имя было? – спросила Джул.
– Не-а.
Джул не засмеялась и даже не улыбнулась. Она обняла Имми обеими руками, и девушки уставились на море.
– А ты ощущаешь себя Мелоди?
– Нет. – Имми задумалась. – Но Имоджен я себя тоже не чувствую.
Они смотрели, как пара чаек только что устроилась на камне рядом с ними.
– Отчего умерла твоя мама? – спросила Джул после долгой паузы. – Этого нет в документах?
– Я еще раньше догадывалась о причинах ее смерти, и мои подозрения подтвердились. Передозировка метом[25].
Джул попыталась это осмыслить. Она представила себе, как ее подруга, еще совсем малышка, в мокром подгузнике ползет по грязному одеялу, под которым лежит ее мать, обколотая и безучастная. А может, уже и мертвая.
– У меня две отметины на правом предплечье, – продолжила Имми. – Я помню их с тех пор, как переехала жить в Нью-Йорк. Насколько я знаю, они были всегда. Я никогда и не думала спрашивать, но медсестра в Вассаре сказала мне, что это следы ожогов. Как от сигареты.
Джул не знала, что сказать. Она бы очень хотела помочь малышке Имми, но Пэтти и Гил Соколофф уже сделали это, очень давно.
– Мои родители тоже умерли, – выпалила она вдруг. Впервые она произнесла это вслух, хотя Имми уже знала, что ее воспитывала родная тетя.
– Я так и поняла, – сказала Имми. – Как и то, что ты не хочешь об этом говорить.
– Не хочу, – ответила Джул. – Во всяком случае, пока. – Она наклонилась вперед, отстраняясь от Имоджен. – Я еще не придумала, как рассказывать эту историю. Она как-то… – Слова подвели ее. Она не умела говорить так легко и свободно, как Имми, чтобы выразить саму себя. – Короче, история не складывается. – Тут девушка не лукавила. В то время Джул еще только начинала сочинять сказку о своем происхождении, которую собиралась использовать в будущем, а пока предпочитала не распространяться на эту тему.
– Все в порядке, – успокоила ее Имоджен.
Она полезла в свой рюкзак и достала толстый батончик молочного шоколада. Развернула обертку и отломила кусочек для Джул и кусочек для себя. Джул прижалась спиной к скале и расслабилась, ощущая, как тает во рту шоколад, а солнце греет лицо. Имми шикнула на чаек-попрошаек, прогоняя прочь назойливых птиц.
Джул тогда казалось, что она очень хорошо знает Имоджен. Между ними не было неясностей, и казалось, что так будет всегда.
Джул отложила в сторону роман «Наш общий друг». История начиналась с того, что в Темзе обнаружили тело утопленника. Ей не нравилось читать о таких вещах, и особенно коробило описание разбухшего в воде трупа. Для Джул дни как будто стали длиннее, с тех пор как до нее дошло известие о том, что Имоджен Соколофф покончила с собой в той самой реке, набив карманы камнями и спрыгнув с Вестминстерского моста, оставив в хлебнице предсмертную записку.
Джул думала об Имми каждый день. Каждый час. Вспоминала, как Имми, когда смущалась, закрывала лицо руками или капюшоном. Слышала ее высокий, сбивчивый голос. У Имоджен была привычка крутить кольца на пальцах. У нее остались два сигаретных ожога на предплечье и шрам на кисти руки от горячей сковороды, когда она пекла шоколадное печенье со сливочным сыром. Она быстро и ловко рубила лук массивным кухонным ножом, освоив этот навык на кулинарных видеоуроках. От нее пахло жасмином, а иногда – сладким кофе со сливками. Она сбрызгивала волосы лимонным спреем.
Имоджен Соколофф относилась к тому типу девушек, которые, по словам учителей, не в полной мере раскрывают свой потенциал. Она плевала на учебу, но между тем ее любимые книги пестрели закладками с заметками. Имми не стремилась ни к славе, ни к успеху, как его понимают другие. Она отчаянно пыталась вырваться из-под влияния мужчин, которые хотели доминировать над ней, и женщин, которые требовали ее исключительного внимания. Она упорно отказывалась дарить кому-либо свою преданность, предпочитая строить собственную жизнь по своему разумению и быть ее полновластной хозяйкой. Она принимала от родителей деньги, но протестовала против контроля над своей личностью, а преимущества, которое давало ей ее положение, использовала для того, чтобы переделать себя, найти иной способ существования. Это мужество особого рода, его часто принимают за эгоизм или лень. Многие видели в ней всего лишь блондинку из элитной школы, но глубоко ошибались, ограничиваясь столь поверхностным суждением.
