Ты меня огорчаешь, А.Г.
И это говорит болван, который на полном ходу налетел на мель, когда у него в трюме было тридцать три килограмма дури, а на хвосте сидела вся багамская Служба безопасности.
Это ты меня огорчаешь.
Ладно. Августин прислушался, как дождь барабанит по крыше джипа. Убаюкивало.
Когда он вышел из комы, то не рассчитывал, что отец окажется у изголовья, и совсем не огорчился. Он преимущественно радовался, что жив. У кровати сидела нянька – средних лет гаитянка по имени Люси. Она и рассказала о катастрофе и долгом беспамятстве. Прослезившись, Августин ее обнял. Люси показала ему письмо отца из алабамской тюрьмы. Она читала его вслух, когда Августин был без сознания, и вызвалась прочитать снова.
Сынок, надеюсь, ты жив и прочтешь эти строки. Мне жаль, что все так обернулось. Здесь бы папаше и закончить, но такт и порядочность никогда не входили в число его достоинств.
Все, что я делал, было для тебя. Каждый мой шаг, верный или ошибочный.
Вранье, никчемная ложь. Она слегка расстроила, но не разозлила. Теперь такие вещи Августина не трогали. Катастрофа вырвала эмоции с корнем. Ничто не задевало, как прежде, и это было прекрасно. Каждому бы неплохо пройти через короткую кому. И начать с чистого листа.
Ну и что с того, что на поиск нового жизненного пути ушли угоды? Вот же он. И вот она.
Папаша бы не одобрил. По счастью, от него ничего не зависит.
Августин услышал, как хлопнула дверь. По лужам зашлепали шаги, к стоянке приближались голоса. Августин сделал три глубоких вздоха и проверил предохранитель ружья.
Погода помогла – его нельзя увидеть через забрызганные окна джипа. Голоса стали громче – спорили двое мужчин. Не разглядеть – кажется, Щелкунчик и кто-то еще. Но кто?
Сквозь шепот дождя прорывалась брань. Августин решил не выдавать себя, пока Бонни не грозит опасность.
Спор приблизился. Послышалось сопенье, потом какая-то возня, лязг разбившейся бутылки. И мужской голос выкрикнул:
– Подержи револьвер, а я придушу эту сволочь!
У Щелкунчика имелись веские основания переживать из-за двух оставшихся в револьвере патронов. Стрелок он был никакой.
В полицейском рапорте, датированном 7 июля 1989 года, значилось, что некто Лестер Маддокс Парсонс арестован перед рестораном «Спутниковый гриль» в Дэнии, Флорида, за стрельбу в Теодора Ши по кличке «Солнышко». Жертва была не просто доморощенным наркоторговцем, как утверждал Щелкунчик после инцидента. По правде, Солнышко Ши являлся его давнишним деловым партнером. Диапазон их деятельности был широк: от торговли наркотиками до краж оружия, драгоценностей, одежды, плетеной мебели, стереоаппаратуры и даже (по случаю) партии детского питания. В конце концов Солнышко Ши заподозрил Щелкунчика в жульничестве и обвинил его одним душным летнем вечером на пороге ресторана в присутствии шестнадцати свидетелей соответственно.
В ответ возмущенный напарник вытащил 9-миллиметровый «глок», украденный в Корал-Спрингс из бардачка полицейской машины без опознавательных знаков, и попытался разрядить вышеозначенное оружие в Солнышко Ши. В общей сложности Щелкунчик выстрелил одиннадцать раз с расстояния восемь футов. В Солнышко попало только шесть пуль, причем ни одна не задела жизненно важных органов – что уже можно считать достижением, учитывая, что он весил всего сто тридцать фунтов и не имел на теле ни жиринки. Еще стоит отметить, что во время злополучной стрельбы Щелкунчик был трезв как стеклышко.
Солнышко Ши даже не потерял сознания и весьма охотно сообщил полиции приметы обидчика. Два оперативника отволокли Лестера Маддокса Парсонса в тюрьму округа Бровард, безжалостно издеваясь над паршивым стрелком.
Когда наутро они пришли в камеру сообщить, что ему предъявлено обвинение в покушении на убийство первой степени, Щелкунчик стал яростно оправдываться. Позже он узнал, что его тщедушный зануда напарник умер, но не от полученных ран, а потому что одна дубовая голова вкатила ему в травмпункте антибиотик, на который у Теодора Ши по кличке «Солнышко» была смертельная и в данном случае смертноносная аллергия.
Щелкунчик легко отделался, получив обвинение в непредумышленном убийстве, но его вера в эффективность огнестрельного оружия рухнула. Два оставшихся патрона – все равно что ничего.
Потому-то он и не хотел их тратить на жалкого латиноса Авилу. Вот уж кого Щелкунчик не ожидал увидеть в «Райских Пальмах»! Авила материализовался из дождя, словно призрак утопленника, и заныл о деньгах, которые Щелкунчик слупил с миссис Уитмарк.
– Ты знаешь, кто она? Знаешь, кто у нее муж? – верещал Авила. Пока он, как терьер, гонялся за Щелкунчиком по стоянке, Сцинк и две женщины укрылись от дождя у стены мотеля. В крайне сумбурном диалоге Эди Марш уловила главное: Щелкунчик провернул дельце на семь тысяч долларов.
Забавно, что ей он об этом рассказать забыл. Как и о кольце.
Револьвер Щелкунчика встревожил, но не отпугнул Авилу. Все восемьдесят миль пути он молил Чанго о защите и чувствовал себя в относительной безопасности. Щелкунчик же весь дергался и выглядел отвратительно – возможно, в него вселились злые духи.
– Отдай деньги! – потребовал Авила.
– Говна тебе на лопате! – прорычал Щелкунчик.
Он отвернулся, и Авила вскочил ему на спину. Щелкунчик его стряхнул, но упрямец снова запрыгнул, порвал костюм и вышиб из руки бутылку виски. Вот такой парой они кружили под дождем, пока Щелкунчик не попятился к пальме сабаль и шарахнул наездника о ствол. Авила пискнул – уже по-настоящему – и свалился на землю.
Щелкунчик, отдуваясь, прихромал к Эди:
– Подержи револьвер, а я придушу эту сволочь!
Эди неохотно приняла оружие и наставила его на Бонни и Сцинка. Щелкунчик навалился на Авилу и, отдуваясь, принялся за избиение. Ощутимая боль удивила бывшего строительного инспектора. Когда же под кулаком Щелкунчика хрустнул его нос, Авила осознал все безрассудство надежды на божественное вмешательство. Вероятно, Чанго не простил ему несостоявшегося жертвоприношения коати.
Когда на его горле сомкнулись пальцы с грязными ногтями, Авила подсчитал весь серьезный урон: сломан нос, правая ляжка искромсана осколком бутылки, на левой руке незажившая после распятья дырка, распоротый козлом пах. А сейчас и дыхалку перекроют.
Хрен с ними, с семью тысячами! – подумал он. К едрене матери Гара Уитмарка! Рви когти!
Авила со всей силы саданул коленом Щелкунчику в промежность. У того дрогнули веки, но хватки на горле он не ослабил. Авила дважды повторил прием и все же добился желаемого результата: Щелкунчик застонал и завалился вбок. Авила с трудом поднялся, сделал три шага и, поскользнувшись, упал. Снова встал и услышал за спиной дыханье Щелкунчика. Не разбирая дороги, Авила бросился к шоссе.
Дождь мешал хорошенько разглядеть двух бегущих по автостраде мужчин. На губернатора и Августина не походили – не те размеры и стать. Джим Тайл поставил патрульную машину в сотне ярдов от дороги и потому не мог определить, сломана ли челюсть у длинного. Может, это просто местный пьяница в промокшем полосатом костюме.
Черный джип оставался у мотеля, и полицейский решил пока ничего не предпринимать.
Авила пробежал полмили и выдохся. На мосту «Чайный столик» он остановился и перегнулся пополам, хватая ртом воздух. Бывший инспектор голосовал проезжавшим машинам, но ни в одном ледяном сердце не нашлось места для грязного, слюнявого и окровавленного путешественника. Он страшно огорчился, когда в окне проскочившего «эйрстрима» увидел веснушчатую девчонку, которая его фотографировала.
Мир ополоумел, сокрушался Авила, если раненый человек становится развлечением для проезжающих.
Тем временем из-за дождевой завесы появился Щелкунчик и зашаркал по мосту, как оживший мертвец. Оружием он избрал ржавый шпиндель от брошенного трейлера «джетски».
Авила умоляюще вскинул руки:
– Будем считать, ничего не было, ладно?
– Стоять! – Щелкунчик покрепче ухватил шпиндель и занес над головой, как кувалду.
Авила отчаянно пискнул и бросился боком с моста. Он пролетел всего четырнадцать футов, но для человека, панически боящегося высоты, это было равносильно прыжку с четырнадцатого этажа. Авила даже поразился, что врезался в воду и уцелел.
Вода была теплой, но шел отлив. Авилу понесло в океан, и у него не было сил сопротивляться. Намокшая одежда тянула вниз, тогда он сбросил ботинки, брюки и сорвал рубашку. Скоро огни Морского шоссе скрылись в дождливой темноте. Лишь высоко в небе временами вспыхивали зарницы. Когда нечто твердое ткнулось Авиле в копчик, он решил, что это морда огромной белой акулы и настал его смертный час.
Но это был лишь кусок фанеры. Авила вцепился в него, как искалеченная лягушка, и подумал об иронии судьбы. Эту спасительную деревяшку могло сорвать с крыши, которую он за взятку не проверил. Или с ним так грубо шутит Чанго?
