Дэйна кивнула и подписала формуляры. Она предпочла бы, чтобы ей позвонили внезапно. Ей не хотелось ждать назначенного дня — операция лишь через несколько недель. Это ведь операция, верно? — спросила она медсестру.
— Да, дорогая. Ты заснешь и ничегошеньки не почувствуешь. А как проснешься, ребеночка как не бывало.
Как не бывало, повторила про себя Дэйна. Он исчезнет из ее жизни так же незаметно, как появился. Но только она не ощутит страсти, любви и восторга, которые они испытали с Максом.
Она не скажет ни матери, ни Кеву. А Лорелл наверняка уже все забыла. Если все пройдет хорошо, ее сразу выпишут. Так пообещала медсестра. Мать никогда не узнает.
— Вот и все, девочка, — сказала медсестра, провожая ее до двери.
В приемной ждали еще четыре девушки. Все они повернули головы в сторону Дэйны, когда она проходила мимо.
Она вертела в руках телефон, раздумывая, написать Максу или нет, и в конце концов решила, что писать пока не о чем. Он хотел, чтобы она сделала аборт, — вот она его и делает. В школе они так старательно избегали друг друга, что к концу семестра это превратилось уже в привычку. Временами она слышала, как над ним насмехаются, да и ей самой, как обычно, доставалось. Она сосредоточилась на учебе, твердо решив хорошо сдать экзамены. Если бы только удалось поступить в колледж — как ни странно, больше всего ей бы хотелось работать с детьми, — она бы уехала как можно дальше отсюда. Дэйна мечтала, что какая-нибудь богатая семья возьмет ее няней для своих детей и они все вместе отправятся в далекие тропические страны. И у нее будет своя комната, ей разрешат пользоваться машиной, чтобы возить детей. Тогда она наконец станет счастливой, будет встречаться с каким-нибудь хорошим человеком, посылать матери деньги. Да, все это реально, нужно только хорошо сдать экзамены и избавиться от ребенка.
— Надеюсь, вы уже дописываете свои сочинения. Пасхальные каникулы начинаются через несколько дней, и я хочу, чтобы вы сдали то, что успели написать. Я займусь ими в каникулы.
Прозвенел звонок, тридцать семь стульев одновременно отодвинулись от парт, и тридцать семь учеников рванули к дверям. Кроме двоих.
— Сэр, я уже закончила.
— Спасибо, Дэйна. Ты хорошо работаешь в этом году. У тебя есть все шансы получить высокий балл.
— Вот, сэр.
Дэйна резко обернулась, когда еще одно сочинение легло на стол. Макс закинул рюкзак на плечо, чуть не задев ее по лицу.
— Ты тоже закончил, Макс? — удивился мистер Локхарт, но Макс уже исчез.
Дэйна кивнула учителю и медленно вышла из кабинета, постаравшись не нагнать Макса.
Жизнь с каждым днем становилась все невыносимее. Давило одиночество, да еще удача отвернулась — в последнее время ничего он не выигрывал, словно отрезало.
Макс сидел в лачуге, разглядывая башню из призов. Продать их? Какой смысл. Мать не скупилась на карманные расходы, так что он ни в чем не нуждался. Макс вздохнул. После разрыва с Дэйной все потеряло смысл. Он все думал и думал, вспоминал о том, что было и прошло. Он не сомневался, что происшедшее в подвале сблизит их, но все оказалось не так. И Дэйна даже не извинилась, не попыталась помириться, объяснить свое поведение. Похоже, ей было на все плевать. Она оказалась такой же, как остальные. Следовало понять это раньше.
Макс закурил. Прижал палец к горящему кончику сигареты. Боли он не почувствовал, но и тепла тоже. Он ничего не чувствовал, кроме тоски. И больше всего, тосковал он по матери.
Ему было десять или одиннадцать. Каникулы заканчивались, надо было возвращаться в город. Мать купила огромный загородный особняк тем летом, и Макс только-только начал исследовать новые владения, как вдруг оказалось, что лето утекло и пора в ненавистную школу. Он расплакался, и мать притянула его к себе. Сначала ему показалось, что она недовольна, но она просто хотела обнять его. Она стала утешать, шептала на ухо всякие ласковые глупости. И он перестал плакать, обнял ее, закрыл глаза и прижался тесно-тесно — чтобы получше запомнить ее запах, ее тепло, чтобы воспоминаний этих хватило до конца семестра.
— Все будет хорошо, Макси. Ты снова увидишь друзей, и все будет чудесно.
Как он хотел сказать ей, что не увидит друзей, что у него нет друзей.
— У меня для тебя кое-что есть, — сказала мать. Он почувствовал, что минута нежности осталась позади, ее терпение на исходе, еще чуть-чуть — и голос зазвучит резко, недовольно. Она быстро вышла и вернулась со стопкой детских журналов. — Чуть не забыла тебе отдать.
Он взял журналы.
— Спасибо, мам.
— Развлечешься по дороге в Дэннингем.
В те дни у нее еще не было вертолета. И мать не вспомнила, что его тошнит, если он читает в машине.
— И это тоже возьми.
Мать неуклонно требовала, чтобы на полированном дубовом столе в центре холла стояла ваза с блестящими зелеными яблоками. Она всегда предлагала их гостям на прощанье. Она протянула ему яблоко.
— Знаешь, что много раз повторял мой отец?
Макс увидел в ее глазах странное выражение.
Он покачал головой.
— Мой отец не часто со мной разговаривал, Макси. Он служил в армии и редко бывал дома. У него были начищенные до блеска ботинки и жесткие усы. — Она слегка улыбнулась. — Он бы очень тобой гордился.
Макс сомневался в этом, но не стал перебивать.
— Он говорил, что когда съедаешь яблоко до самых косточек, то будто проникаешь на десятки лет вперед.
— Как это?
— Подумай об этих косточках, Кэролайн, говорил он мне. Каждая из них может стать деревом. А сколько яблок будет на каждом из этих деревьев и сколько в этих яблоках косточек?
— Бесконечное количество, — пробормотал Макс.
— Вот именно. В детстве его слова приводили меня в восторг. Помни, что даже самые незначительные мелочи могут таить надежду, надо лишь заглянуть в них поглубже.
Макс поцеловал мать и забрался в машину. По дороге в Дэннингем он листал один из журналов.
— Дерево загадок, — вслух прочитал он. — Расставьте слова в правильном порядке, отгадайте загадку и пришлите свои ответы на открытке… Победитель получит пятьдесят фунтов… Пятьдесят фунтов, — повторил он. Интересно, хватит ли их на такси до дома, если он сбежит из школы?
Он вытащил ручку из кармана куртки и принялся за кроссворд, не забывая про яблоко. Еще два укуса — и он добрался до сердцевины. Несколько черных косточек лежали в гнездах. Всего пять косточек. Пять деревьев. Что, если на каждом дереве вырастет несколько сотен яблок и от каждого из этих яблок тоже родится по пять деревьев? С математикой у него было плохо. Вот отец быстро бы тут разобрался, но он в Чикаго, так что Максу пришлось удовлетвориться бесконечностью.
— Бесконечность. — Он выбросил огрызок в окно, а одну косточку оставил, спрятал в карман. Ему нравилось думать, что в кармане у него бесконечность.
На следующий день он отправил свои ответы в редакцию журнала, а через три недели его известили, что он выиграл пятьдесят фунтов. Вот так просто. В тот же день Макс увидел светло-зеленый росточек в баночке от йогурта, в которую он посадил яблочную косточку. В его дерьмовой жизни появилось хоть немного надежды.
А отец? Что, если бы он не ослеп? Долгое время Макс считал, что это его вина, что если бы он не валял дурака, не плакал бы перед сном, не скандалил перед возвращением в школу, если бы он хорошо ел или прибирался в своей комнате, когда его просили, отец не потерял бы зрение.
Макс еще разок затянулся сигаретой. В воздухе плавал дым. Интересно, с чего все началось? Мутная пелена, ощущение, что ты слишком быстро отвел глаза и не успел все хорошенько рассмотреть? Он помнил, что отец жаловался на зрение, говорил, что ему скоро понадобятся очки, что он превращается в типичного старого профессора. Он помнил, как звонко смеялась мать, обнимая отца и уверяя, что обожает очкариков и что он никогда в жизни не будет типичным. Очки отец так и не заказал.
— Чокнутые взрослые. — Макс выдохнул дым. Вокруг была чернота — пустая, как та, что видел, наверное, отец, и неумолимая, как мать.
Он вдруг понял, что он и есть та самая косточка, тот зеленый росточек, засохший, потому что его забыли полить. Вот и он засохнет, потому что Дэйна сделает аборт.
Увидев лицо Макса на огромном экране, Кэрри едва не потеряла сознание. Сын улыбался своей затаенной улыбкой, такой отстраненной и одновременно взывающей о помощи. Вот только она этот зов услышала слишком поздно. Почему она не замечала раньше, какой выразительный у него рот, какой проникновенный взгляд, какой он юный и беззащитный? Макс всегда вел себя так, будто был намного старше своего возраста, всегда старался показать, что его ничем не проймешь. Сейчас-то она понимает, что это была маска, защитная маска. Он возвращался из своей новой школы — она так и не смогла привыкнуть, что его рюкзак валяется на пороге, — и опустошал холодильник, а потом так врубал музыку, что она не могла сосредоточиться в своем кабинете. Всюду раскидывал одежду, а по утрам второй этаж вонял дешевым дезодорантом. Он так мало с ней разговаривал, а когда все же снисходил до разговора, то словно оправдывался и нападал одновременно. Даже невинная болтовня за обеденным столом могла закончиться войной.
