– Уже не снизойдет. Он был убит несколько дней назад.
Она растерялась.
– А почему вы заговорили о нем? Он тоже как-то замешан во всем этом? Ну, я имею в виду похищения.
– Он продавал те самые картины, на которых были изображены Джейн и другие. Это целая серия. Называется «Спящие женщины».
– А можно мне взглянуть на эти картины? У вас есть с собой фотография или что-нибудь такое?
– Нет, к сожалению.
– Жалко. А вы можете рассказать об этих картинах? Они имеют какое-то отношение к настоящему искусству или так, поделки?
– Знатоки говорят, что это исключительно талантливые работы.
– А сколько этот Вингейт просил за них?
– Последнюю он продал почти за два миллиона долларов.
– Не может быть! – пораженно прошептала Талия. – А женщина действительно выглядела мертвой на этой картине?
– Увы.
– А картину купил, конечно же, мужчина.
– Да, японец.
– Иначе и быть не могло, вы со мной согласны?
– То есть?
– Образ обнаженной и мертвой женщины оценивается на рынке в два миллиона. Вы думаете, если бы тот же самый художник написал пейзаж или натюрморт, он продал бы его за те же деньги? Да никогда!
– Не знаю…
– А я вам говорю! Даже картины Роджера не покупают за такие деньги!
– Кстати, они тоже стоят недешево.
– Но не столько же… И потом – у него вся жизнь ушла на то, чтобы выйти на этот уровень.
– А знаете, вы, пожалуй, правы. Дело в том, что первые картины серии были написаны в абстракционистской манере и не продавались. Но как только сюжеты стали более реалистичными, как только всем стало ясно, что речь идет об обнаженных женщинах, подозрительно похожих на мертвых… Цена разом подскочила до небес.
Талия долго молчала. Лицо ее было неподвижно. Глаза широко раскрыты. Как будто она боролась с рвавшимся наружу возмущением и никак не могла его одолеть.
– Расскажите о Леоне Гейнсе. Что вы думаете об этом человеке?
– Он самая настоящая свинья. Постоянно донимает меня своими грязными приставаниями. Однажды предложил мне пятьсот долларов за то, чтобы я ему позировала. Разумеется, без одежды. А я на это не пойду даже за десять тысяч!
– А вы бы согласились позировать за пятьсот долларов Фрэнку Смиту?
– Я согласилась бы позировать ему бесплатно, но ему женщины-модели не нужны.
– А Роджеру Уитону?
Легкая задумчивая улыбка коснулась ее губ. Тут надо быть трижды Ленцем, чтобы разгадать ее смысл.
– Роджер никогда не обратился бы ко мне с таким предложением. Он соблюдает жесткую дистанцию. За те два года, что я учусь у него, мы не стали ближе. Думаю, он меня стесняется. Может, я волную его как женщина и он боится показать это. Не знаю. Роджер – очень сложный человек. К тому же… Вы знаете, что он тяжело болен? Он никогда не рассказывает об этом, но в глубине глаз у него всегда таятся боль и мука. Однажды я совершенно случайно заглянула к нему в галерею и увидела, как он застегивает рубашку. Вся грудь в синяках, и этот ужасный кашель… Болезнь уже добралась до его легких. Так что… У него ко мне явно особое отношение, но какое именно – я не знаю. Как я уже сказала, он словно меня стесняется и сам факт моего присутствия приводит его в смущение, которое он пытается скрыть. Наверное, ему приходилось видеть работы студенток, которым я позировала обнаженная.
– Талия, скажите, как вы относитесь к сексуальной близости с женщинами?
Талия поджала губы и напряглась.
– ФБР за мной шпионит?
– Нет. Это данные полиции. Неужели вы ни разу не замечали, что за вами установлено наблюдение?
– Я видела около дома пару-тройку полицейских, но мне казалось, что они не по мою душу. У нас в доме живут два наркомана…
– Они именно по вашу душу. Все-таки скажите хотя бы пару слов о своей ориентации. Она не сама по себе важна. Просто ФБР составляет психологические портреты всех людей, с которыми общается в ходе расследования.
Талия долго смотрела в сторону, потом повернулась ко мне и спросила прямо:
– А вы думаете, что я лесбиянка?
– Да.
Она вдруг улыбнулась и откинула со лба длинный локон.
– Я бы так про себя не сказала. Я странная. Меня трудно зачислить в какую-то группу. Моя сексуальность столь же сильна, как и у всех нормальных людей, но я ей не доверяю. Мы с ней словно враги. Когда представляется возможность переспать с мужчиной, моя сексуальность подает сигнал моей совести, а совесть говорит: тебе не секс от него нужен, ты его будешь использовать, чтобы потом что-то получить. Вот так я о себе думаю, думаю… и иду за утешением к такой же женщине.
– Секс с женщиной – единственное утешение в вашей жизни?
– Почему, у меня есть друзья. И среди них попадаются мужчины. А у вас есть друзья?
– Как сказать… Меня окружает множество коллег, которые меня понимают, потому что живут точно так же и делают ту же работу. Но можно ли назвать это настоящей дружбой, о которой пишут в книжках? Вряд ли. К тому же я постоянно в разъездах и никогда не задерживаюсь надолго в одном месте. Как же в такой ситуации прикажете заводить друзей? У меня больше бывших любовников, чем друзей.
В ее улыбке я увидела сочувствие.
– Да, я вас понимаю. К тому же в сорок лет нелегко заводить новых друзей. Дружба не признает условностей, а в нашем возрасте человек обрастает ими с ног до головы – не вырваться. Счастлив тот, кто к этому времени сохранит дружбу хотя бы с двумя-тремя людьми из своего детства.
– Я уехала из тех мест, где родилась и выросла. Так же, как и вы. У вас в округе Тербон кто-нибудь остался?
– Осталась мать. Она живет все там же. Изредка перезваниваемся, но встретиться не удается. Ей до меня не доехать, а я не поеду туда сама. У вас есть дети?
– Нет, а у вас?
– Я забеременела в пятнадцать лет. От двоюродного брата. Сделала аборт. Вот и весь мой опыт.
Я покраснела.
– Я вам сочувствую, Талия… Правда…
– Вот поэтому я туда больше ни ногой. Вся моя детская любовь к родным местам в итоге обернулась отвращением, от которого мне уже никуда не деться. Отец развращал меня с десятилетнего возраста, потом к нему присоединился брат. Это было ужасно… Как только я подросла, тут же сбежала, но потом еще долго мучилась. Собственно, так до конца и не пережила. Поэтому как бы хорошо я ни относилась к мужчине, не могу лечь с ним в постель, просто не могу. А с женщиной могу. Да, я лесбиянка, но не по своей воле. Так вышло. Женщины – моя тихая гавань. Мне хочется, правда, хочется, чтобы ситуация изменилась… когда-нибудь… но я не уверена, что это произойдет.
– Понимаю вас…
Она недоверчиво глянула на меня.
– Правда, понимаете?
– Да.
– В вашей жизни тоже было что-то подобное?
– Не совсем это, но… одним словом…
Я запнулась. Уши мои горели. Я чувствовала, что Бакстер, Кайсер и Ленц на том конце провода напряженно замерли, не зная, каких откровений от меня ждать. Мне вдруг захотелось сорвать всю эту шпионскую амуницию и выбросить в форточку – стыдно стало перед Талией за весь этот спектакль.
– Хотите чаю? – вдруг предложила она.
– Меня изнасиловали, – сама не веря тому, что говорю это, сказала я. – Давно. Очень давно.
– Подобные раны время не лечит.
– Вы правы.
– Кто это был? Один из коллег?
– Нет. Это случилось в Гондурасе. На границе с Эль-Сальвадором. Во время войны. Это было в самом начале моей карьеры. Меня и еще двух журналистов отправили работать в лагерь для беженцев. Мы разделились, и так получилось, что они уехали оттуда без меня. А мне пришлось возвращаться в город пешком. Одной. Тот грузовик сначала проехал мимо, а потом остановился и сдал назад. В нем были солдаты правительственных войск. Четверо. Трое солдат и офицер. Они улыбались мне, а офицер был очень вежлив. Сказали, что могут подбросить до города. Я не дурочка безмозглая и всегда была очень осторожна, но мне предстояло топать несколько часов кряду. И я рискнула. А они почти сразу съехали с дороги и завезли меня в лес. Далеко. Чтобы никто ничего не услышал. Никто и не услышал, хотя я так орала, что сорвала голос.
– Мне безумно жалко, что это с вами произошло, – тихо сказала Талия. – Честно.
– Спасибо. Это был настоящий кошмар… Не передать словами… Позор, который не смывается ничем, вы понимаете? Он до сих пор со мной! И еще… я никогда не смогу себе простить…
– Позор не на вас, а на тех людях, разве вы не понимаете, Джордан? Мы же с вами взрослые женщины, а не школьницы, не вздумайте ни в чем себя винить!
В глазах моих стояли слезы отвращения к нахлынувшим на меня воспоминаниям и… к самой себе.
– Я виню себя не за то, что случилось там, в лесу. А за то, что было после. С ними у меня не было ни шанса. Они связали мне руки за спиной, я даже не могла сопротивляться. И наваливались… по очереди… несколько часов кряду… В какой-то момент сознание, слава Богу, оставило меня. Я очнулась утром. У меня все болело, я едва могла пошевелить рукой. Но по крайней мере, уходя, они меня развязали. Я ползла на карачках, ориентируясь по следам от колес. Кое-как добралась до дороги. Вся в грязи и в крови. Прячась за деревьями, плелась вдоль обочины до самого города. Хорошо еще, что мне никто больше не встретился на пути. Мне удалось незаметно пробраться в гостиницу. Я держалась из последних сил, но едва заперла за собой дверь номера, как поняла, что у меня не хватит мужества даже вызвать врача. Мысль о том, что коллеги узнают, повергала меня в ужас. И меня бы немедленно отправили домой. А это бы означало, что я – жертва. Но я не хотела быть жертвой. Это унизительно! Я боялась и ненавидела себя за этот страх. Сидела под дверью номера и тихонько выла, но выйти и заявить о происшедшем не могла. Не могла себя заставить сделать это. А потом еще долго не спала по ночам… все думала о тех несчастных, над которыми эти подонки могли издеваться позже… и только потому, что я тогда смолчала, не донесла на них!
