– А вдруг мальчишка ничего не знает?
Рой устало покачал головой. За последние двое суток они обсуждали этот вопрос уже десяток раз.
– Я считал, мы с этим уже кончили.
– Возможно. Может, мальчик сейчас все рассказывает.
– Очень даже может быть.
По интеркому раздался визгливый голос секретарши, возвестивший, что звонит мистер Финк. Фолтригг подошел к столу и схватил трубку.
– Слушаю!
– Слушание окончено, Рой, – отрапортовал Финк. В голосе чувствовались усталость и облегчение.
Фолтригг включил звук и упал в кресло. Уолли пристроил свою тощую задницу на крае стола.
– Тут со мной Уолли, Том. Расскажи нам, что там было.
– Ничего особенного. Мальчишка снова в тюрьме. Он отказался говорить, так что судья обвинил его в оскорблении суда.
– Что значит – отказался говорить?
– Он отказался говорить. Судья сам вел и прямой и перекрестный допрос, и Марк признался, что был в машине вместе с Клиффордом. Но когда судья спросил про Бойетта и Мальданно, парень воспользовался Пятой поправкой.
– Пятой поправкой!
– Именно. И ни с места. Сказал, что в тюрьме не так уж и плохо и что ему больше некуда идти.
– Но он знает, верно. Том? Маленький бродяга знает!
– Ну, тут никаких сомнений. Клиффорд ему все рассказал.
Фолтригг хлопнул в ладоши.
– Я знал! Я знал! Я знал! Я вам это, парни, уже три дня толкую. – Он вскочил на ноги. – Я знал!
– Судья назначил еще одно слушание завтра в полдень, – продолжил Финк. – Он хочет посмотреть, не передумает ли мальчишка. Я не так оптимистичен.
– Я хочу, чтобы ты присутствовал на слушании, Том.
– Конечно, только судья хочет видеть и вас, Рой. Я объяснил, что у вас завтра слушание по поводу отсрочки дела, так он требует, чтобы вы прислали ему факсом копию распоряжения о слушании. В этом случае, сказал он, ваше отсутствие можно извинить.
– Он что, придурок?
– Нет. Не совсем. Он заявил, что на той неделе собирается постоянно устраивать такие маленькие слушания, на которых мы, как податели заявления, должны присутствовать.
– Тогда он придурок.
Уолли закатил глаза и покачал головой: “Среди местных судей так много дураков”.
– Когда слушание закончилось, судья говорил с нами насчет организации защиты для ребенка и его семьи по специальной программе. Он считает, что может убедить мальчишку говорить, если мы гарантируем ему безопасность.
– На это уйдут недели.
– Я тоже так думаю, но К.О. заявил судье, что это можно сделать за несколько дней. Откровенно говоря. Рой, я не думаю, что паренек будет говорить, не получив сначала гарантий. Это довольно крутой малыш.
– А что адвокат?
– Она особо не влезала, мало говорила, но ясно, что у нее с судьей полный контакт. У меня создалось впечатление, что у ребенка хорошие советчики. Она вовсе не глупа.
Уолли больше не мог молчать:
– Том, это Уолли. Что, ты думаешь, произойдет за выходные?
– Кто знает? Я уже говорил: не уверен, что мальчишка за ночь передумает. И судья его не выпустит. Он знает про Гронка и других парней Мальданно и, как мне кажется, предпочитает запереть мальчишку ради его же собственной безопасности. Завтра уже пятница, так что, судя по всему, мальчик просидит там до понедельника. А в понедельник, могу поспорить, судья снова соберет нас всех для разговора.
– Ты сюда возвращаешься, Том?
– Да, я сяду на рейс, отправляющийся часа через два, а утром вернусь в Мемфис. – Голос Финка казался уставшим.
– Я тут тебя подожду вечером, Том. Ты хорошо поработал.
– Ага.
Финк замолчал, и Рой щелкнул выключателем.
– Подготовь Большое жюри, – бросил он Уолли, который соскочил со стола и направился к двери. – Пусть Гувер устроит перерыв. Нам больше минуты не понадобится. Достань мне дело Марка Свея. Скажи клерку, что повестки должны быть вручены завтра во второй половине дня.
Уолли открыл дверь и исчез. Фолтригг вернулся к окну, бормоча про себя:
– Я знал. Я знал, и все тут.
* * *
Полицейский в штатском расписался в журнале у Дорин и ушел вместе со своим напарником.
– Следуй за мной, – сказала она Марку с таким видом, как будто он снова согрешил и терпению ее приходит конец. Он последовал за ней, наблюдая, как раскачивается ее широкий зад в черных эластичных брюках. Довольно тонкая талия была перехвачена широким блестящим ремнем, на котором висели связка ключей, две черные коробочки непонятного назначения и наручники. Пистолета у нее не было. Блузка форменная, белая, с различными нашивками на рукаве и золотой тесьмой по воротнику.
Когда Дорин открыла дверь в его маленькую камеру, она вошла вслед за ним и прошлась вокруг комнаты, как собака, вынюхивающая наркотики в аэропорту.
– Удивительно, что ты сюда вернулся, – заметила она, проверяя туалет.
Марк не нашелся, что ответить, да и не хотелось ему разговаривать. Он смотрел, как она наклоняется и приседает, и думал о ее муже, мотающем тридцатилетний срок за ограбление банка, и решил, что, если она станет настаивать на разговоре, он про него спросит. Это охладит ее пыл, и она поскорее уберется.
– Должно быть, огорчил судью Рузвельта, – произнесла она, выглядывая в окно.
– Наверное.
– Надолго ты сюда?
– Он не сказал. Меня завтра снова вызывают.
Она подошла к койкам и принялась поправлять одеяла.
– Мы тут читали про тебя и твоего братишку. Странное дело. Как у него дела?
Марк стоял у дверей и очень хотел, чтобы она поскорее ушла.
– Может, он умрет, – заявил он печально.
– Да что ты!
– Ага, это ужасно. Он в коме, ну, знаете, сосет большой палец, что-то бормочет и все. Глаза совершенно закатились. И ничего не ест.
– Ты прости, что я спросила. – Ее сильно подкрашенные глаза широко раскрылись, и она перестала оглядывать комнату.
“Ага, готов поспорить, ты еще пожалеешь, что спросила”, – подумал Марк.
– Мне бы надо быть там, с ним, – вздохнул он. – Там моя мама, но у нее нервный стресс. Она пьет много таблеток, сами понимаете.
– Мне очень жаль.
– Просто жуть. У меня самого все время голова кружится. Может, со мной случится то же, что в с братом, кто знает.
– Тебе что-нибудь принести?
– Нет, мне просто надо полежать. – Он подошел к нижней койке и упал на нее. По-настоящему обеспокоенная Дорин присела около него.
– Если что нужно, милый, ты мне скажи. Хорошо?
– Ладно. Вот если бы пиццы.
Она встала и немного подумала. Он закрыл глаза, как будто ему было очень больно.
– Посмотрим, может, что и придумаем.
– Я не обедал, понимаете.
– Я скоро вернусь, – пообещала она, уходя. Дверь громко щелкнула, закрываясь. Марк вскочил на ноги и прислушался.
В палате было темно. Свет выключен, дверь закрыта, шторы задернуты, единственное освещение – немой телевизор высоко у стены. Дайанна чувствовала себя полностью опустошенной морально и разбитой физически после восьми часов лежания с Рикки на кровати. Она гладила его, обнимала, утешала и вообще старалась быть сильной в этой темной маленькой палате.
Два часа назад приходила Реджи, и они проговорили полчаса, сидя на раскладушке. Реджи сообщила про слушание, уверила ее, что Марк накормлен и ему не грозит никакая опасность, описала его комнату в центре для несовершеннолетних (ей приходилось бывать там раньше), сказала, что там он в большей безопасности, чем здесь, и рассказала о судье Рузвельте и ФБР с их программой защиты свидетелей. Поначалу идея показалась Дайанне привлекательной. Они просто переедут в другой город, у них будут новые имена, новая работа и приличный дом. Всей этой чехарде придет конец, и они начнут новую жизнь. Можно выбрать большой город с хорошими школами, где ее мальчики затеряются в толпе. Но чем дольше она лежала, свернувшись рядом с Рикки, и смотрела поверх головы сына в стену, тем меньше ей эта идея нравилась. По сути, она была ужасна – все время убегать, бояться любого стука в дверь, паниковать каждый раз, когда мальчики задержатся в школе, всегда врать насчет своего прошлого.
Самое страшное здесь то, что это навсегда. Что, если, спрашивала она себя, когда-нибудь, через пять или десять лет, когда суд в Новом Орлеане уже будет давным-давно позади, кто-нибудь, кого она даже никогда не видела, сболтнет что-нибудь, это услышат те, кому не следовало бы, и их след мгновенно отыщется? И, когда Марк будет, скажем, уже в старшем классе, этот кто-то подойдет к нему после игры в футбол и приставит к виску пистолет? Хоть его имя будет тогда не Марк, он все равно умрет.
Она уже почти решила наложить вето на идею о программе защиты свидетелей, когда из тюрьмы позвонил Марк. Он сказал, что только что прикончил большую пиццу, чувствует себя прекрасно, здесь очень неплохо, куда лучше, чем в больнице, и кормят лучше. Он с таким энтузиазмом болтал, что она поняла: он врет. Он сказал, что уже планирует побег и скоро будет на свободе. Они поговорили о Рикки, о сегодняшнем слушании, о завтрашнем слушании, о трейлере. Он сказал, что доверяет Реджи и ее советам, и Дайанна согласилась, что так лучше. Марк извинился, что не может быть в больнице и помочь ей с Рикки, и вообще старался казаться вполне взрослым, от чего она едва не заплакала. Он еще раз извинился за всю эту кутерьму.
