— Честное слово, мисс Горст, — восклицает он, внезапно раздражаясь, — вы крайне нелюбезны с человеком, который всего лишь хочет угодить вам!
Обида мистера Персея на мой вежливый отказ кажется совершенно несоразмерной поводу, и я чувствую себя уязвленной резкими словами.
— Надеюсь, сэр, — говорю я, заливаясь краской, — я никогда не выказывала вам ничего, помимо уважения и почтения, с какими особе моего звания надлежит относиться к джентльмену с вашим положением.
— Уважение! Почтение!
Мистер Персей топает ногой, точно капризный ребенок, и круто поворачивается прочь, но в следующую секунду опять резко поворачивается ко мне.
— Вы лукавите, мисс Горст, — говорит он, спускаясь по ступенькам в портик. — Сильно лукавите. Надеюсь, вы не станете отрицать, что с первого момента знакомства я изо всех сил старался протянуть вам руку дружбы?
Все еще не понимая, на что он так обиделся, я затрудняюсь с ответом, и мое молчание приводит мистера Персея в еще сильнейшее раздражение.
— Вижу, вы не желаете разговаривать, — произносит он с самым оскорбленным видом. — Вы со мной в игры играете, мисс Горст?
Сочтя благоразумным не отвечать на столь несправедливое обвинение, я подымаюсь с каменной скамьи с намерением удалиться, но мистер Персей вытягивает руку в сторону, преграждая мне путь.
— Прошу вас удовлетворить мое любопытство, мисс Горст, — говорит он, — и объяснить, что в моем обхождении с вами приводит вас в такое негодование? Иные сказали бы, что я роняю свое достоинство, проявляя расположение к бывшей служанке, пусть и имеющей, судя по всему, знатное происхождение.
Тут я понимаю, что возмущение мистера Персея лишь отчасти вызвано моим отказом от предложения прогуляться вместе и на самом деле причина кроется в другом. Что еще более странно — когда я смотрю молодому человеку в глаза, моя досада на него бесследно проходит.
— Прошу прощения, сэр, — отвечаю я, — но мне кажется, чем меньше говорить на эту тему, тем лучше.
Справедливо заключив, что я твердо намерена закончить разговор, он отступает в сторону, пропуская меня.
Оставив мистера Персея в портике, я торопливо направляюсь к воротам и уже собираюсь выйти за них, когда он нагоняет меня.
— Это вам, — говорит он, уже без всякого раздражения, и протягивает мне книгу. — Я надписал ее, так что можете взять. Делайте с ней, что хотите.
Я беру книгу, и он уходит прочь по Скул-лейн, обратно к главной дороге.
Мистер Персей дал мне экземпляр «Мерлина и Нимуэ», роскошное издание, выпущенное издательским домом «Фрит и Хоар». На переднем форзаце изящным беглым почерком написано: «Мисс Эсперанце Горст с глубокой симпатией от автора. Декабрь, MDCCCLXXVI».
Вечером мистер Персей не спустился к ужину — тем самым он избавил меня от неловкости, которой я опасалась, но я все равно сожалела о его отсутствии. Мистер Рандольф был молчалив, задумчив и скоро вышел из-за стола. Миледи тоже казалась не в духе.
Позже, когда мы сидели с шитьем у камина в ее гостиной, она вдруг подняла глаза от иголки с ниткой и спросила:
— Кстати, Алиса, что пишет ваш очаровательный мистер Торнхау? Он все еще корпит над своим magnum opus?
— Работа над ним отнимает у него все время, — ответила я, — как и должно быть в случае с любым монументальным и достойным трудом.
— Да, пожалуй. А вы говорили мне, каков предмет этого монументального труда?
— История алхимии, с древнейших времен.
— Алхимия? Превращение простых металлов в золото?
— Не только. Это доктрина мистической философии — философии духовного перерождения.
— Духовного перерождения, — задумчиво повторила миледи. — Ну и ну. Действительно возвышенный предмет. А когда сей труд будет закончен? Пожалуй, мне хотелось бы ознакомиться с ним.
— Насколько мне известно, мистер Торнхау не намечает никаких определенных сроков.
— С этими учеными всегда так, — вздохнула она. — Они ничего не доводят до завершения, но все копаются, копаются в своих предметах, покуда вдруг не умирают, а дело так и остается незаконченным. Мой отец был подлинным ученым, причем самого систематического склада, но даже он потратил слишком много времени на написание истории нашего рода — собственно говоря, он так и не довершил свою работу, хотя я оказывала всю посильную помощь, собирая и приводя в порядок необходимые документы.
Миледи снова взялась за шитье. Потрескивал огонь в камине, размеренно тикали часы; в гостиной царили тепло и уют, и лишь дробный стук дождя по окнам нарушал мирную тишину.
— Алиса, милая…
Я вопросительно подняла глаза.
— Я должна задать вам один вопрос. Надеюсь, вы не обидитесь и ответите честно. Вы обещаете мне это, дорогая моя? Как друг?
Что мне оставалось сказать? Только что я постараюсь удовлетворить ее любопытство.
— Но разумеется, — из вредности добавляю я, намекая на ее недавний отказ открыть мне, почему она порвала величайшую в своей жизни дружбу, — я не могу выдать вам никакие секреты, хранить которые обещала в прошлом.
— Само собой.
— Тогда скажите, что вас интересует.
— Ну… вот что. Вполне ли правдивы вы были со мной во всем, что касается вас, полученного вами воспитания и всех прочих обстоятельств вашей жизни, поведанных мне вами за время вашего пребывания в Эвенвуде? Ведь с вашей стороны не было никакого обмана, дорогая? Никакого умышленного притворства или двуличности? Вы можете поклясться мне в этом всем самым святым для вас?
Я выражаю обиду, недоумение и спрашиваю, имеются ли у нее причины ставить под сомнение мои рассказы о себе.
— Нет, нет! — восклицает миледи, спеша меня успокоить. — Вы меня неверно поняли. Конечно же, я доверяю вам и не имею ни малейших причин сомневаться в вашей честности.
— Видимо, кто-то настраивает вас против меня, — предполагаю я, принимая уязвленный тон.
— Никто меня против вас не настраивает, Алиса. Я просто хотела убедиться, что отдаю доверие и любовь особе, которая не отвергнет их, как сделала… ах, прошу прощения…
Она откладывает шитье и патетическим жестом прижимает ладонь ко лбу.
Похоже, здесь требуется немного участия — и вот я ласково беру миледи за руку, сочувственно заглядываю в глаза и спрашиваю, не о бывшей ли своей подруге она говорит.
Она кивает, отводя взгляд.
— Я вижу, рана все еще не затянулась.
— Простите меня, Алиса, милая. Мне не следовало ставить вас в неловкое положение. И не стоило задавать вам такой вопрос, как если бы вы хоть раз дали мне повод заподозрить вас в лукавстве. Но я должна быть уверена, полностью уверена, что наша дружба зиждется на прочном фундаменте взаимного доверия и искренности. Я не хочу, чтобы меня постигло еще одно разочарование из-за болезненного разрыва нежной привязанности, очень много для меня значившей. Мы должны быть честны друг с другом.
— Никаких секретов, — говорю я, со значением улыбаясь.
— Никаких секретов.
— В таком случае, — продолжаю я отрывистым, но примирительным тоном, — я отвечу на ваш вопрос. Я рассказала вам о себе всю правду без утайки. Я именно та, кем вы меня считаете, и никто другая: Эсперанца Алиса Горст, родившаяся месяцем раньше срока в Париже, первого сентября тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Хотите, я вкратце повторю ее историю? Сирота, не знавшая своих родителей, она выросла под опекой мадам Берто, давней подруги своей матери. По приезде в Англию в октябре семьдесят пятого она поселилась у другой подруги своей матери, миссис Эммы Пойнтер, и спустя два месяца получила первое свое место в услужении, став горничной мисс Элен Гейнсборо. Затем она приняла участие в собеседовании на должность вашей горничной, миледи, и успешно его прошла — вопреки своим ожиданиям, но к великой своей радости. Вот — в двух словах — вся правда и ничего, кроме правды, об Эсперанце Алисе Горст.
— Браво, Алиса! — вскричала миледи. — Вы проявили настоящую силу духа под огнем и храбро выдержали испытание — ничего другого я от вас и не ожидала. Но кое-что вы все-таки скрыли от меня, знаете ли.
— Что же именно?
— Свой подлинный характер. В вас не осталось прежней покорности — я остро чувствую это, хотя вы и продолжаете притворяться, будто по природе своей покорны. Не принимайте удивленный вид! Такой вы мне нравитесь еще больше. Это только подтверждает то, что я всегда знала: мы с вами родственные души. Лишь внешние ваши обстоятельства мешают распознать, кем вы являетесь на самом деле. Но теперь я избавила вас от необходимости угодничать, и вы наконец можете стать самой собой!