Дикону не составляло труда решить, что надо сделать теперь. Это был единственно возможный выбор. Он приехал к дому Мэйхью, поставил машину и нажал на кнопку звонка. Открыв дверь, Мэйхью онемел секунд на десять, а потом рассмеялся.
– Мне можно войти? – спросил Дикон.
Мэйхью посторонился и, предоставив Дикону закрыть дверь, пошел вперед, в свою квартиру, расположенную на втором этаже.
– Я не предлагаю тебе выпить, – сказал он. – Думаю, ты меня поймешь, если я налью стаканчик себе.
– О чем речь! – Дикон настороженно озирался вокруг.
Мэйхью отпил большой глоток скотча.
– Я ничего не знал, – сказал он.
– Ну разумеется.
– Я в самом деле не знал.
– Что именно?
– Пока я не услышал...
– Ты это о чем?
Мэйхью плюхнулся на широкую кремового цвета кушетку.
– Мне приказали доставить тебя туда. Я думал, они хотят предупредить тебя и пригрозить. Ты слишком зарвался. А может, было бы достаточно попросту сказать тебе, что это зашло слишком далеко. Тебя можно было бы убедить остановиться.
– Это действительно так?
– Что ты собираешься делать?
– Ничего.
– Черт возьми, Джон! – Мэйхью сердито всплеснул руками. – Ты говорил мне не все! Если бы я знал больше, я мог бы сам тебе сказать, что ты залезаешь на чужую территорию.
– Чью?
– Специального отдела.
– То есть МИ-5?
– Возможно.
– Д'Арбле?
– Да.
– Ясно, – сказал Дикон. – Им очень хочется перетасовать колоду, да? Если бы они все оставались на своих местах, мы бы поняли, откуда пахнет жареным. А какую роль играл ты?
– Роль? – Мэйхью сделал обиженную мину. – У меня не было никакой роли.Я просто отчитывался перед ними, вот и все.
– Перед Д'Арбле?
– Черт побери, Джон, я же полицейский! На чьей стороне, по-твоему, я должен был быть?
– Кое-кто пытался убить меня сегодня вечером, Фил. Кто-то стрелял в меня из пистолета, надеясь вывести из игры.
– Я же сказал тебе, что не знал об этом.
– Сукин сын!
Мэйхью сказал, помолчав:
– Мне было ведено отвезти тебя туда, потом исчезнуть и не мешать им предупреждать тебя. Вот и все. Думаешь, меня спросили, хочу ли я это делать? Когда я услышал выстрелы...
Дикон оборвал его:
– То не вернулся.
– Да. – Мэйхью поглядел внутрь стакана и допил остатки. – Да, я этого не сделал. – Он встал с кушетки и налил себе новую порцию скотча. Стоя спиной к Дикону, он спросил: – Неужели ты думал... думаешь, что я согласился бы отвезти тебя туда, чтобы помочь кому-то убить тебя? Неужели ты действительно в это веришь?
– Я не знаю, – ответил Дикон, но в его тоне явственно прозвучало: «Конечно, почему бы и нет?»
– Послушай, когда я услышал...
– Ты не мог этого услышать, – снова перебил его Дикон. Мэйхью был озадачен. – Тот, кто стрелял в меня, пользовался глушителем. Ты слышал моивыстрелы.
– Вот как! – Мэйхью перевел глаза на пиджак Дикона, быстро обшарил взглядом карманы и отвернулся.
– Д'Арбле мертв.
У Мэйхью подогнулись ноги, и он вынужден был сесть, пробормотав ругательство.
– Теперь тебе придется им позвонить, не так ли? Если только бесстрашные ищейки, которые были вместе с ним, не отважились вернуться. В этом случае позвонят тебе.
–Да.
Они помолчали. Наконец Дикон сказал:
– Очень милая квартирка.
– Что? – Мэйхью показалось, что Дикон вряд ли сумел бы сказать что-нибудь более неподходящее.
– У тебя симпатичная квартирка. Мне нравится, как ты ее обставил.
Мэйхью огляделся вокруг, словно в первый раз увидев это место. Потом кивнул.
– Да, – сказал он, – это... я доволен ею.
В их беседе было что-то сюрреалистическое – спокойные банальные фразы на грани безумия.
Дикон мысленно вернулся назад во времени, четко теперь понимая, что его там ожидает. Они с Мэйхью сидели в пабе на ничейной земле, недалеко от гетто. Он только что упомянул имя Лауры.
– Подружка Мэгги, – сказал тогда Мэйхью. – Вечера сплетен в турецких банях.
Дикон должен был заметить это еще тогда. Он должен был обратить на это внимание, когда Лаура сказала ему, что бани были только предлогом, но его горе было слишком велико, и такое незначительное воспоминание осталось незамеченным. Только после сегодняшнего предательства Мэйхью оно вышло на первый план. Одно предательство указывало на другое.
Если турецкие бани были враньем, то как мог Мэйхью узнать о том, что это надо выдавать за правду? Дикон слегка улыбнулся, глядя на Мэйхью, на кремовый диван, на фотографии и картины, со вкусом развешанные между двумя высокими окнами и зеркалом в позолоченной раме, на индейский молитвенный столик, на щадящие глаз лампы «дневного света». Во всем чувствовался ее вкус. Второй дом Мэгги.
– Давненько я у тебя не был, – заметил Дикон.
– Да. – Мэйхью пытался проследить ход мыслей Дикона.
– Раньше все выглядело по-другому.
– Наверное.
– Когда ты позвонишь им, – сказал Дикон, – или когда они позвонят тебе, посоветуй им держаться подальше. А если это невозможно, то, по крайней мере, держись подальше сам. Если я увижу тебя еще раз, убью.
– Джон, ради Бога!
– Меня не волнует, – продолжал Дикон, – правду ты мне говорил или врал. Знал, что произойдет, или нет. Я не хочу тебя больше видеть.
– Если бы ты был со мной откровеннее, Дикон! Если бы я больше знал о происходящем! Я думал, дело только в том, что кто-то закрывает досье и не хочет, чтобы его ворошили снова. А тут еще история с Архангелом и менеджером банка... Ониснабжали меня информацией. Д'Арбле рассказал мне про «Эм-Доу». Я ничего не знал про нее, а теперь знаю: это настолько важно, что за это могут убить.
– Ты знал, что Д'Арбле был завербован МИ-5?
– Убита жена члена парламента, жена лорда королевства. Неудивительно, что сюда сунули нос шпионы. Слушай, – он поставил стакан и наклонился вперед, – мне все еще неизвестно, что ты знаешь.
– Правильно, Фил. Это тебе неизвестно. – Дикон помолчал, потом улыбнулся: – Ты не знаешь того, что знаю я. – Он встал. – Так что держись от меня Подальше и передай это всем, с кем будешь разговаривать.
– Я ничего не могу гарантировать.
– Я тоже.
– Я не знал! – почти выкрикнул Мэйхью.
– Мне надоело слышать это, – сказал Дикон.
* * *
Мэйхью сидел, не двигаясь, и ждал телефонного звонка. Он не понял, почему Дикон заговорил о его квартире, и решил, что его странные замечания могли быть своеобразной разрядкой напряжения. Точно так же как Дикон, сосредоточившийся на своей боли, не сразу понял, что Мэгги состояла в связи не с кем иным, как с Мэйхью, так и Мэйхью не воспринял сказанное Диконом, так как его мысли были заняты Д'Арбле и событиями сегодняшнего вечера.
По правде говоря, он уже подзабыл, что это Мэгги покупала мебель и что именно она придумывала, как украсить квартиру. Ему нравилась Мэгги, он любил спать с ней, любил связанную с этим опасность. Это возбуждало. Время от времени ему становилось не по себе при мысли о том, что она – жена его друга, но это состояние быстро проходило. Он любил Дикона, он наслаждался Мэгги. Он не допускал, чтобы эти чувства мешали друг другу. Он не рассчитывал, что Мэгги ради него уйдет от Дикона, и не хотел этого. Его удивляло и ему льстило, что их связь длится так долго – целых десять месяцев. Мэйхью переживал, когда она умерла. Было жалко Дикона. Было жалко, что ее больше нет. Однако сам он не слишком огорчился, разве что ощутил легкое чувство утраты.
Он вздохнул и пошел к телефону. Белый коврик, который выбирала Мэгги, теперь был весь заляпан кровяными следами, оставшимися в тех местах, где ступал Дикон.
* * *
Дикон придумывал кошмарные сцены. Приезжает Мэгги и дает звонок. Мэйхью заключает ее в объятия, даже не успев как следует закрыть дверь. Они поднимаются в его квартиру. Проходят в спальню. Мэгги раздевается. Фил ей помогает. Страсть так сильна, что Мэгги разбрасывает одежду в гостиной и по полу спальни. Что теперь? Что дальше?.. Она берет член Мэйхью в рот, он кладет руки ей на груди. Она раздвигает ноги, все происходит быстро, в спешке. Она ложится под него, обнимает его, лежа на спине, тяжело дышит, торопит...
Однако ничего не срабатывает. Вроде бы просто, но не выходит. Картинки распадаются на куски, актеры отказываются играть. А когда ему удается оживить сцену, то изгиб рук, ног, губ мешает почувствовать боль. Он делает новую попытку. Мэгги нагишом – он знает, как она выглядит голая. Мэйхью с ней. А сам он дома. Мэгги опрокидывается на спину, сгибает колени... Фигуры сами собой перемещаются, отказываясь двигаться в нужном направлении и теряя четкость. Дикон чувствовал себя как режиссер за плохим монтажным пультом. Наконец он решил, что не может заставить работать свою фантазию, заставить себя почувствовать боль, потому что это не очень важно. Тогда он просто спросил себя о своих ощущениях в связи с этим и решил, что это грустно, до боли, до ужаса.
