– Я не могу.
– Еще как можешь.
Лео закопошился. Сейчас проснется окончательно.
В метре от Яна лежит Ангел. А еще ближе – его лопата.
Рёссель вздыхает и достает бутылку. Делает глоток и добродушно кивает:
– Ладно… я сам.
Ян протягивает руку и сжимает черенок лопаты.
Ханна, не отрываясь, смотрит на Рёсселя:
– Иван, мы вовсе не должны…
Но он не дает ей договорить:
– Должны. – И все это холодным, не терпящим возражений тоном.
Но теперь пришло время Яна. Одним движением он встает на колени и дотягивается до лопаты.
– Лео! – кричит он изо всех сил. – Беги отсюда! Беги!
Ханна удивленно поворачивается, и Рёссель делает шаг… но у Яна в руке лопата.
А Лео уже на ногах.
Ян что есть силы бьет по камню, где лежит Ангел. Хруст металла и пластика, свет гаснет. Темная осенняя ночь, видны только огоньки далеких домов внизу. Он выставляет лопату перед собой:
– Беги, Лео! Беги на свет!
И снова барабанный бой в голове. Даже не бой – дробь, фортиссимо, несколько ударов в секунду.
Он видит, как Лео срывает с себя повязку, как мечется маленькая фигурка.
– Беги!
Ян поднимается на ноги, опираясь на черенок.
– Ни с места! – рычит Рёссель, вскидывает лопату и наносит удар – резко, как теннисист при подаче. Еще раз, и еще, и еще. На третий раз ему удается выбить лопату из рук Яна, и она со звоном бьется о камни.
Но и от лопаты Рёсселя мало толку – черенок лопнул посередине. Он бросает ее и достает что-то из кармана.
Бритва.
– Прыгай, – говорит он на удивление тихо.
Ян выставляет перед собой руки и пятится. Нога сильно болит и к тому же плохо слушается. Он спотыкается о какой-то камень или, может быть, корень совсем рядом с обрывом и чуть не падает.
Пытается убедить себя – никакой опасности, никакого обрыва, но страх высоты уже впился сосущей болью в солнечное сплетение.
Рёссель делает быстрое движение, и Ян не успевает увернуться – тыльную сторону ладони заливает кровь. Он даже не чувствует боли.
Рёссель опять поднимает бритву.
– Прыгай, – говорит он сквозь зубы. – Может, обойдется.
Ян не двигается. Смотрит на занесенную руку Рёсселя и лихорадочно шарит под свитером. Оружия у него нет, зато есть взятые у Карла пластиковые наручники. Тонкие, но прочные, с самозахлестывающейся петлей.
Он вытаскивает одну такую петлю и резко выбрасывает руку. Петля захватывает обе руки, его и Рёсселя, – неважно. Он дергает, и оба запястья – его и Рёсселя – стянуты прочной удавкой. Рёссель пытается переложить бритву, но Ян успевает перехватить и левую руку.
Они держат друг друга, как два танцора в смертельном танце на краю обрыва.
Рёссель пытается вырваться, но Ян из последних сил его удерживает.
И закрывает глаза. Лео… лишь бы Лео удалось бежать. Лишь бы он услышал крик Яна и быстро принял решение. Бежать отсюда, бежать со всех ног. К свету.
– Кончай, – шипит Рёссель. – Кончай, пока не сдох.
Куда делись его мягкие учительские интонации? Зверь, хищник, прячущийся за обаятельными манерами школьного учителя.
Ян пытается обрести равновесие, но это ему не удается. Они медленно, толчками, в смертельном объятии приближаются к краю обрыва. Странно, успевает подумать Ян, они оба – он и Рёссель – дышат в одном и том же ритме.
– Пора, приятель! – рычит Рёссель.
Яну не за что схватиться, чтобы попытаться удержаться на краю обрыва. Только за Рёсселя.
Лео исчез. У дерева только одна тень. Ханна. Она, словно парализованная, смотрит на них и не двигается с места.
Но Лео исчез! Ушел от хищника, скрылся в лесу. Он сильный мальчик, он выживет.
Это победа.
За его спиной обрыв. Но он не сомневается. Всего лишь шаг в темноту…
И он делает его. И увлекает с собой Рёсселя.
– У всех все нормально?
Тихий вопрос Марии-Луизы повисает в воздухе.
Ханна сидит не шевелясь и молчит. Так же, как и все остальные. Сказать ей нечего. Она все же пришла на работу и пытается сохранить спокойное выражение лица, хотя ей и дышать-то трудно. Все пошло не так, как задумано. Сидит, словно на тонкой ветке в нескончаемый шторм, и не знает, выдержит ветка или обломится.
Среда. После пошедших вкривь и вкось пожарных учений «Полянка» была закрыта. Слухи о Санкта-Патриции росли и множились с каждым днем. Газеты изощрялись в домыслах, по радио рассуждали об урезанных ресурсах на закрытую психиатрию, по телевидению показывали стену и запертые на четырехметровый стальной брус ворота.
Молчание. Мария-Луиза вопрос не повторяет.
– К нам пришел доктор Хёгсмед. Он хочет поделиться кое-какой информацией, заполнить, так сказать, пробелы. Думаю, все мы нуждаемся в каком-то… – Она не может подобрать нужное слово и обреченно машет рукой. – Прошу вас, доктор.
– Спасибо, Мария-Луиза. – Хёгсмед все это время сидел в дальнем конце стола с опущенной головой и закрытыми глазами. Вид такой, будто не спал по меньшей мере неделю. Он встрепенулся, выпрямил спину и обвел взглядом присутствующих: – Да… события приняли довольно драматический оборот. Драматический и даже трагический. Как вы знаете, в пятницу должны были состояться большие противопожарные учения, репетиция тотальной эвакуации персонала и пациентов. Задача сложная, но вышло еще сложней, чем мы думали. Еще до начала учений на четвертом этаже сработала пожарная тревога. тревога, никакого отношения к учениям не имеющая.
Он замолкает ненадолго. За столом – мертвая тишина. Ханна не отводит глаз от окна, где высится серо-зеленая бетонная стена.
– Естественно, люди растерялись. Никто не знал, где учения, а где настоящая опасность пожара. Поэтому контроль над отделениями был ослаблен, а кое-где и вообще утрачен. Пациенты фактически получили возможность свободного передвижения по клинике. И, как результат, произошло нападение на одного из охранников на четвертом этаже… со смертельным исходом. Один из наших самых опасных пациентов… он же и поджег что-то, в результате чего сработала автоматическая пожарная тревога.
Иван, подумала Ханна. Опасный пациент? Да, может быть, и опасный. Но в то же время нежный и заботливый… полный любви и сострадания.
Андреас и Мария-Луиза. И доктор Хёгсмед. И она. Больше никого на пятиминутке нет. Стулья по обе стороны рядом с ней пусты.
Обычно на одном из них сидит Лилиан, но она взяла больничный.
На втором стуле сидел Ян Хаугер.
Ханна видела, как Ян рухнул с обрыва. Он и Иван, тесно обнявшись, как неразлучные любовники. Ни один не уступил, не сдался на милость победителя.
Она зажмурилась в ожидании удара их тел о камни там, внизу. И дождалась.
Все стихло. Потом она услышала слабый стон под обрывом.
– Иван? – крикнула она.
Еще один стон. Иван? Или Ян? И снова все стихло.
Она повернулась и побежала. Маленький Лео куда-то делся, но она не стала его искать. Это была не ее идея, а Ивана – похитить Лео и свалить на Яна Хаугера. Она даже радовалась, что Лео сбежал.
Продралась сквозь лес, села в прокатную машину, выехала на трассу и, не останавливаясь, к трем часам ночи добралась до дому.
Заперла дверь и спустила в туалет перчатки и шприц из-под валиума – все, что может связать ее с исчезновением Лео.
И легла в постель, повторяя, как детскую считалку:
«Ничего. Ничего не знаю».
Ничего не знаю про пожар, ничего не знаю про Ивана Рёсселя, ничего не знаю про Яна Хаугера и его постоянную тоску по Алис Рами. Ничего не знаю.
Но что будет теперь? Она с ума сходила от неизвестности, оттого, что, как ни старалась, не могла предугадать дальнейшего развития событий.
Утром позвонила Лилиан.
– Ничего не произошло, – мертвым голосом ответила Лилиан. – Вообще ничего. Иван в комнате свиданий не появился. И Ян куда-то исчез. Вообще никто не появился, и мы поехали домой.
– Жаль… – сказала Ханна.
А что еще сказать? Она охотнее всего вообще прервала бы этот разговор, если бы не один вопрос:
– Тебе полиция не звонила?
– Нет… а с какого перепугу им мне звонить? Пронюхали что-то?
– Не знаю… не думаю.
Если и не пронюхали, то скоро пронюхают. Могила брата Лилиан открыта. Когда найдут трупы Ивана и Яна Хаугера на камнях, найдут и останки Йона Даниеля и обязательно свяжутся с семьей. Для них – облегчение, а для Ханны главное – не оказаться в чем-либо замешанной.
Ничего не знаю.
Она ничего не знает.
Лилиан помолчала.
– А… вот еще что. Тебе не звонила Мария-Луиза вечером?
– Звонила.
– Тогда ты, конечно, знаешь, что Лео Лундберг исчез?
– Да… знаю.
Лилиан снова помолчала.
– Ты можешь что-то про это рассказать? – внезапно спросила она.
– Ничего… – Ханна вздрогнула. – Ровным счетом ничего.
Ханна повесила трубку.
Ничего.
Лежала в постели и думала об Иване. Много месяцев она тосковала по нему, мечтала помочь, любой ценой вытащить из этой проклятой больницы. Все, что им досталось, – несколько жарких, но коротких разговоров в комнате для свиданий, под наблюдением падкого на деньги охранника Карла. Один раз, всего только один раз, они были близки – на матрасе, в убежище.
