Оливер посмотрел на брата. Оркестр миновал окна его квартиры — теперь вновь отчетливо слышен детский плач. «Это не может быть сынишка Эйвис, — подумал он. — Она бы не допустила, чтобы он так ревел. Господи, да она его даже от титьки не отнимает».
— Я пошел, Олли, — с мальчишеской настойчивостью повторил Зах.
Оливер молчал. Что он мог возразить? Сказать, что не доверяет Тиффани, что у него дурное предчувствие? Или признаться, что не верит этой шлюхе, поскольку сам поимел ее? Он стоял молча, впустую шевеля губами.
— Я пошел, — повторил Зах. — Там такая толпа, я едва успею добраться. Надо идти.
Повернувшись, он шагнул в глубину комнаты и, растворяясь в темноте, направился в ванную. Оливер знал, его не остановишь. Когда он такой, спорить с братишкой бессмысленно.
Минутой спустя Зах вновь появился в комнате — в руках красная матерчатая сумка. Точно такая же, как у Тиффани, отметил про себя Оливер, у них все одинаковое.
— На улице сотни копов, — напомнил Перкинс, — тебя тут же пристрелят.
Зах уже в кладовке. Достал длинный серый плащ, надел его, застегнул на все пуговицы. Вытянул из кармана шапочку, надвинул ее на глаза.
— Все в порядке!
Оливер только фыркнул. Да, брата и не разглядишь под всеми этими одежками. Человек-невидимка.
Зах подошел к Олли, протянул руку.
— Я должен повидаться с ней, брат. Я должен. Дай мне ключ от библиотеки.
С минуту братья молча стояли в темной комнате. Снаружи веселилась толпа. Где-то плакал ребенок.
— Ладно, — решился Олли. — Ладно. Я пойду с тобой.
«Ура! Ура! Слава Иисусу, аминь!» — Зах торопливо перебирал ногами ступени, Оливер шагал позади. Младший чуть не приплясывал от счастья. «Спасибо, Иисусе», — шептал он. Все получилось, Оливер подыграл ему. А-ха-ха! Зах выбежал в вестибюль, торопясь к выходу. Теперь все пойдет гладко. Еще полно времени, чтобы добраться до библиотеки. Полно времени, чтобы все обустроить, поменяться местами с Тиффани и скрыться. И двадцать пять тысяч долларов — в кармане. Пусть даже бабушка ее видела, они все-таки сумеют состряпать алиби. К тому же, когда бабушка узнает о смерти Олли, она, может статься, последует за ним. Щелк! Да, Бог еще не разлюбил Заха! Все прощено и забыто. Ура! Даже все косточки пляшут, ликуя.
Зах ухватился за ручку двери и оглянулся, поторапливая брата.
Оливер исчез.
Зах кинулся назад. Глаза вновь заметались, разыскивая Олли. Сбежал?! Он глянул вверх и, приоткрыв в испуге рот, вновь стал подниматься по ступенькам, высматривая, что творится на лестнице, в резком перепаде света и тени от обнаженных пузырчатых ламп.
Оливер все еще стоит на площадке второго этажа, положив руку на перила, точно собирается спускаться, но тем не менее с места не трогается. Задрал голову, склонил немного к плечу, будто прислушиваясь. Стоит и непонимающе глядит вверх, в сторону третьего этажа.
— Олли! Олли! — позвал его Зах. — Пошли! Пошли скорее. Надо идти. Сейчас же, не то опоздаем!
— Это наверху, — пробормотал Оливер.
— Что? — удивился Зах. — Что там такое? Идем!
Оливер, заколебавшись, покачал головой.
— Это ребенок Эйвис, — пояснил он.
— Олли! Иди же! Скорей! Что же ты…
И тут Зах остановился. Слова замерли у него на устах, рассыпались в пыль. Он чувствовал их вкус, мертвый, пыльный вкус на губах.
Ребенок Эйвис.
Желудок обмяк. На миг ему показалось, что дерьмо хлынет из ослабевших кишок прямо здесь, на ступеньках. Зах усилием воли сдавил свою задницу. Поглядел вверх на брата.
У нее был ребенок! Черт бы…
Он сразу догадался, что так оно и есть, едва Оливер произнес эти слова. Зах все вспомнил. Иисусе! Иисусе! Он так спешил удрать из ее квартиры! Ему следовало обыскать ту комнату — он же так и хотел, — ту запертую комнату. Надо было хотя бы заглянуть. Там-то и спал младенец!
Захари почувствовал, как кровь прилила к лицу, щеки стали пунцовыми. В нем поднималась волна бессильной скулящей ярости, он готов был зареветь в унисон с младенцем. Эта проклятая баба обманула его! Сука! Вот почему она принялась лить на него всю эту грязь, вот почему она решилась обрушить все эти мерзости на своего убийцу — она попросту старалась свести его с ума, отвлечь от двери, чтобы он не нашел ребенка, чтобы он не прикончил этого ублюдка, мать его!
Зах захрипел от ярости. Облизнув губы, ощутил во рту мертвую, горькую, соленую пыль. Он бы сделал это, непременно сделал, он бы пришпилил этого реву, этого визгливого поросенка, дерьмоеда, прямо к его подушечке — одним ударом. Теперь бы он уже не орал, он бы уже не смог привлечь внимание Олли, и тот бы не полез наверх выяснять, что же все-таки произошло.
Зах не отрываясь смотрел на брата, щеки горели, внутренности ходили ходуном, точно в бетономешалке. Только этого ему и не хватало.
— Оливер, — снова позвал он. Голос замирал, Олли, быть может, даже не слышал его. — Оливер…
— Погоди, Зах, — откликнулся старший брат, отцепившись от перил и двинувшись вверх по лестнице. — Погоди. Надо кое-что выяснить.
Зах поплелся вслед за братом. Он шел медленно, с трудом, точно узник, обреченный на казнь. За что Бог возненавидел его? Почему Иисус не хочет простить?
Еле волоча ноги, Зах поднялся на площадку. Над головой — грохот. Это Олли, добравшись до дверей Эйвис, стучит кулаком. Бух-бух-бух. Вопит, надрывается младенец. Оливер кричит:
— Эйвис! Эйвис! С тобой все в порядке?
Зах поднялся на последний этаж: брат все еще колотит в дверь. Какая-то женщина вышла в коридор, стоит у соседней двери. Тоненькая женщина с бледным лицом и выпуклыми глазами. Руки сложила на груди, вращает пальцами, точно пророчица на треножнике.
— Она никогда не допускала, чтобы ребенок плакал. Никогда, никогда, — зашептала соседка с британским акцентом.
Зах, зябко кутаясь в плащ, угрюмо наблюдал за ними. «Чертова сука! Чертова сука!»
Оливер нашарил в кармане ключ. Зах в изумлении вытаращил глаза. «Ха, у него даже есть ключ от квартиры этой девчонки?» Оливер бормочет:
— Если ее гребаный муженек… если ты тут, Рэнделл, если это ты… ты даже не представляешь, приятель, что я с тобой сделаю, я сам не знаю…
Ключ скользнул в замочную скважину. Зах молча следил за братом. Как ему помешать? В голове пусто. «Черт побери! — бессильно повторял он. — Черт ее побери! Она обманула меня, обманула!»
Оливер распахнул дверь. Вопли младенца сделались еще громче. Хриплый, захлебывающийся плач нарастал волнами. Оливер вошел в комнату.
Зах печально вздохнул. «Дерьмо!» — пробормотал он, качая головой. Он не спешил последовать за братом, пока не услышал дикий вопль Олли, перекрывший крики младенца. Тогда, спотыкаясь, он тоже ворвался в комнату — женщина с глазами божьей коровки затрепыхалась вслед.
— Господи! — выдохнула она.
Оливер, навалившись на коряк двери и запрокинув голову, рвал скрюченными пальцами ворот свитера, распахивал его на горле, на груди. Зах, нахмурившись, прислушивался к диким, истошным крикам брата. «Да ладно, Олли, — промелькнуло в голове. — Хватит. Не переигрывай».
Всхлипывая, Оливер уставился на тело своей подруги. Эйвис, недвижимая, молча лежала на полу возле стула — точно так, как Захари и оставил ее: одна рука покоилась на сиденье, другая выброшена вперед. Светлые волосы растрепались, потемнели на концах, окунувшись в лужу крови, окружавшей ее голову, точно багровый венец.
Лицо запрокинуто, подбородок задрался, очки косо съехали набок. Глаза зажмурены.
Глотка перерезана, зияет отверстая рана.
В соседней комнате надрывает младенец, зовет мать. Но его мать давно мертва.
Нэнси Кинсед
— Оливер Перкинс! — произнесла Нэн в телефонную трубку. «Мой отец умер», — припомнила она. Приходилось кричать, перекрывая пьяные голоса подростков. Трое белобрысых мальчишек, выкрасив лица черной краской и вырядившись в черные отрепья, поливали друг друга какой-то зеленой слизью из распылителя. Хохот, визг. Скачут по тротуару рядом с ней и вопят:
— Карнавал! Карнавал!
— Нет, Перкинс! — громко повторила Нэн. — Да, теперь правильно. Назовите его адрес, пожалуйста.
Пауза. В дальнем конце Парк-авеню проревел грузовик. Немногочисленные машины осторожно объезжали толпу. Подвыпившие парни, заслышав вой сирен, мгновенно приутихли. Вот еще два полицейских автомобиля с воем вырулили к парку и, завернув за угол, вплотную проехали мимо телефонной будки.
«Господи! — подумала Нэн. — Им что, больше сегодня заняться нечем?»
К линии подключился механический голос. Нэнси зажала пальцем второе ухо. Парни водили хоровод, подражая индейским пляскам.
— Номер телефона… — отдаленно пророкотал механический голос.
Нэнси вслушивалась, прикрыв глаза. Шепотом повторяла цифры. Не открывая глаз, ждала, пока вернется к телефону женщина-диспетчер.
