– В тот день, когда вы уехали из Лондона к мистеру Герни. Кажется, в Западную Англию? – В ожидании ответа Паскини замолчал, переводя взгляд с Герни на Рейчел. – Да, в Сомерсет. Там произошли трагические события: убили человека. – Снова пауза. – В тот день. Точнее сказать не могу.
– На сей счет с вами не посоветовались? – выпалила Рейчел. Паскини посмотрел на нее укоризненно, как будто она нарушила правила этикета.
– В этом не было необходимости, – сказал он. – Я понимал, что Дэвид... – подбирая слово, он приподнял руку, словно извиняясь за то, что не нашел его, – не жилец.
– И что вы чувствуете? – Рейчел закурила, и Паскини движением той же руки дал понять, что она может оставить зажигалку у себя.
– Невозвратимость потери. И досаду на себя за слишком позднее прозрение: мне следовало самому заниматься его воспитанием.
– Почему наши люди пришли к вам?
– Они тестировали Дэвида в детстве и знали...
– Я не это имела в виду, – оборвала его Рейчел. – Откуда они знали, что могут вам доверять?
– Ну... – Паскини задумчиво улыбнулся. – Скорее всего, они не были полностью уверены в этом. Но их разведка хорошо работает, поэтому им было известно, что у меня есть друзья в Италии. Очень влиятельные друзья. Об этом знали лишь считанные единицы.
– Фашисты, – пояснила Рейчел.
Паскини вскипел:
– Вот только не надо клеить ярлыки. Поспешные выводы провоцируют поспешные ответы. – Сменив гнев на милость, он заговорил шепотом, словно разглашая страшную тайну: – Подозреваю, ваши бывшие коллеги держали меня за сумасшедшего. Я был им нужен лишь как советчик и соучастник. Теперь, по-видимому, – он развел руками, – им понадобилась моя помощь. И я с радостью помогу им. Наши интересы не во всем совпадают, но по данному вопросу между нами царит полное согласие. К тому же из-за Дэвида я оказался замешанным в этом деле и чувствую себя отчасти виноватым.
– В чем? В его отказе сотрудничать с ними? – Голос Рейчел звенел от негодования.
– Глупо так ставить вопрос.
– А перед Дэвидом вы не чувствуете себя виноватым? – спросила она.
Паскини посмотрел на нее, как на слабоумную.
– Перед Дэвидом? Нет. Он мертв.
Рейчел попыталась выдержать его взгляд, но отвела глаза. Паскини подошел к двери и взялся за ручку.
– Впрочем, я приходил сказать вам, что завтра вас перевезут в другое место. Здесь вам будет не очень удобно. А пока вы не должны покидать комнату. – Он вздохнул, как хозяин гостиницы, которому смертельно надоело объяснять правила очередным постояльцам. – В доме есть люди, все вооружены. Вас убьют, если вы попытаетесь выйти отсюда. Я бы не хотел этого, ибо к вам есть еще несколько вопросов, но уж чему быть, того не миновать. – Он открыл дверь. – Думаю, мы увидимся, но поболтать вряд ли сможем. – Он замешкался в дверях, передернул плечами, как-то странно улыбаясь пробормотал что-то и тихонько закрыл за собой дверь, как будто боялся разбудить спящего ребенка.
Рейчел внимательно посмотрела на Герни и подошла к окну, за которым чернела темнота. В конце сада вырисовывался силуэт дерева, за ним слабо мерцали освещенные окна домов. Она проводила взглядом низко летевший самолет, следя за его мигающими сигнальными огнями. Прошло несколько минут, прежде чем она произнесла:
– А ты был не очень разговорчив.
– Согласен.
– Зачем он приходил?
– Прощупывал почву. Пытался выяснить, как много мы знаем.
Они ни словом не обмолвились о смерти Дэвида Паскини, которая легла на них непосильным грузом вины перед ним. Известие оглушило Герни. Не в силах до конца осознать его, он понимал, что в данной ситуации не имел права отдаваться во власть переживаний. Он вспомнил мертвенно-бледное лицо юноши, отраженное в оконном стекле, его двигающиеся губы, лоскуты кожи, срываемые ветром с его головы. Он видел лицо, перекошенное от напряжения, и распростертые руки, в которых была зажата резиновая маска, повторявшая черты лица Герни. Он слышал голос, обращавшийся к нему и твердивший его имя:
«Герни. Герни. Герни».
«Значит, он был уже мертв, – думал про себя Герни. – Мертв, мертв, мертв».
– А как это связано с национал-социализмом?
Герни пожал плечами:
– Мне кажется, он верит в эти идеи, в чем есть определенная логика – новые деньги, нажитые на усердии и завязывании выгодных знакомств. В некотором смысле любые финансовые сделки диктуются политическими решениями. Новые деньги рука об руку шагают с презрением. То же можно сказать и о власти. Страсть к дисциплине, порядку, организациям, функционирующим, как заведенная машина... Ну, ты понимаешь меня. – Его злили собственные рассуждения. – На самом деле он преследовал единственную цель – выяснить, знаем мы или нет о смерти Кэролайн и Дэвида, и что его убили именно здесь.
– Но зачем? Я хочу сказать... – Она сделала умоляющий жест рукой, потому что не могла произнести вслух то, что думала.
– Паскини – тонкий психолог, и у него только один метод получить от нас информацию – дедуктивный.
Герни понимал, что сказанное им не соответствовало действительности. Паскини старался выудить всего лишь один факт – что они знали, но пытались скрыть, хотя сама по себе эта информация ничего не решала. Его задача состояла в том, чтобы нащупать и определить, в каком направлении надо будет вести допрос, об этом свидетельствовали слова Паскини, что в следующий раз им не удастся поболтать. Оставалось только гадать, как скоро все произойдет.
Говорить не хотелось. Герни вытянул ноги, скрестил руки на груди и закрыл глаза, но не спал. Рейчел смотрела на раскачивающееся от ветра дерево, черный силуэт которого был хорошо различим на темном фоне, пытаясь представить себе, как оно стонет, скрипит, шумит ветвями. Одно из освещенных окон вдалеке погасло, и она расценила это как разрешение покинуть свой наблюдательный пункт. Она вернулась к софе и взяла сигарету из портсигара Паскини. Закурив, она сосредоточенно стала грызть заусенец на большом пальце левой руки, прикрыв при этом один глаз, чтобы в него не попал сигаретный дым.
– Ты видишь какой-нибудь выход? – спросила она.
– Нет.
Она понимающе кивнула, продолжая терзать, теперь уже ногтями, кусочек кожи.
* * *
Телефонный звонок, которого он ждал, прозвучал в двадцать один десять. Уильям Прайор снял трубку, произнес всего одну фразу, несколько секунд слушал, что ему говорили на другом конце провода, и, повесив трубку, вернулся к своим гостям.
Разговор за столом вертелся вокруг постановки, которую все видели и которая никому не понравилась. Прайор занял свое место за столом, прислушиваясь к мнениям собеседников. Обеды, которые он регулярно давал раз в две недели, доставляли ему огромное удовольствие. Принимая его приглашения, гости признавали тем самым свои обязательства перед ним. Так, среди них был торговец произведениями искусства, который твердо знал, что, если в его руки попадет Пуссен, следует немедленно позвонить Прайору. Далее, справа от Прайора сидел фельетонист, который черпал сюжеты из скандальной хроники; он с удовольствием ломал чужие судьбы и карьеры и с наслаждением наблюдал за их крахом. Прайор в совершенстве владел искусством подбирать знакомых и умело манипулировал ими. Когда среди этой компании вдруг попадались люди, чье общество доставляло ему истинное удовольствие, он воспринимал это, как подарок судьбы, поскольку его сделки приобретали цивилизованный характер.
Он проводил всех в гостиную, куда были поданы кофе и бренди, после чего еще раз извинился за необходимость ненадолго оставить присутствующих. В какой-то момент у него промелькнула мысль, что в Уилтшире, куда он собирался звонить, обедать еще не садились. Он всегда считал политиков законченными дилетантами и иногда даже позволял себе сказать об этом вслух. Он придерживался мнения, что государственные служащие должны спокойно заниматься своим делом без вмешательства в их деятельность руководства, которому порой и случается высказывать здравомыслящие суждения, но, как правило, это позволяет избавиться от путаницы и неразберихи при решении важных проблем, утверждая торжество порядка.
Только после пятнадцатого гудка наконец сняли трубку. Прайор улыбнулся, но голос его звучал серьезно.
– Добрый вечер, министр, – сказал он. – Есть хорошие новости.
Прайор маленькими глотками пил бренди, которое захватил с собой, и внимал собеседнику.
* * *
Ее настоящее имя было Джанет, но об этом почти никто не знал, поскольку она очень давно окрестила себя Стеллой. В детстве, когда они играли в какую-нибудь игру, она говорила: «А я буду Стелла». В ее воображении Стелла рисовалась красавицей, с роскошными белокурыми волосами, нежно обрамляющими лицо. Она носила дорогую одежду, и люди обожали ее.
Когда она подросла и вошла в пору юности, мечты стали сбываться. Для некоторых людей она стала центром мироздания, и сознание этого льстило ей. В пятнадцать лет она переспала с парнем, который был на четыре года старше ее. Лежа на родительской постели, она с наслаждением отдавалась новым для нее ощущениям, желая как можно дольше их продлить. Но еще больше ее поразила необузданная страсть парня и выражение смиренной благодарности на его лице, его слабость и ее сила, его рабская покорность и ее триумф. Это неожиданное открытие сделало ее богатой.
