Джон Катценбах - Особый склад ума

Сьюзен отрицательно покачала головой.

Похоже, сидящая за стойкой женщина никуда не спешила.

— Как пожелаете, — сказала она. — Кстати, у вас действительно никто не…

— Моя мать умирает! — выпалила Сьюзен.

Женщина за стойкой медленно кивнула. На какое-то время они замолчали.

— У нее рак, — добавила Сьюзен.

Снова молчание.

— Неоперабельный. Химиотерапия не слишком-то помогает. У нее была недолгая ремиссия, но теперь болезнь вернулась и медленно ее убивает.

Женщина ничего не сказала.

Сьюзен почувствовала, как слезы начинают наворачиваться на глаза. У нее засосало под ложечкой: возникло такое чувство, будто внутренности сжимает некая огромная клешня.

— Я не хочу, чтобы она умирала, — выдавила из себя Сьюзен. — Мы с ней никогда не разлучались, и, кроме нее, у меня никого нет. Разве только один брат, но он живет далеко отсюда. Я останусь одна…

— Ну, так что же?

— Я этого боюсь. Мы всегда были рядом друг с другом, а теперь мы больше не… — Сьюзен в растерянности стояла перед конторкой, испытывая жуткую неловкость.

Женщина указала рукой на стул, и Сьюзен, немного поколебавшись, уселась на него, после чего, вздохнув, окончательно расплакалась. Несколько минут она безутешно рыдала, в то время как женщина с прической, напоминающей о последствиях удара электротоком, ждала, когда она успокоится, держа в руке пачку с бумажными носовыми платками.

— Не торопитесь, — посоветовала женщина.

— Прошу прощения, — всхлипнула Сьюзен.

— Вам не за что извиняться.

— Вообще-то, я никогда прежде так не распускалась. В смысле, не плакала. Ни разу. Простите.

— Такая крутая? И вы думаете, это важно?

— Нет, я просто… не знаю…

— Теперь все стыдятся показывать свои чувства на людях. Вам когда-либо приходилось ехать домой поздно вечером и думать, что мы все становимся приученными к душевным страданиям и боли? Что наше общество признает не чьи-то внутренние качества, а лишь чьи-то достижения? Только успех и способность быть крутым?

Сьюзен кивнула. Женщина снова улыбнулась. Сьюзен заметила, как уголки ее губ странно изогнулись, но не могла понять, что это означает. Возможно, она умела замечать грусть в каждом проявлении юмора и слезу в каждой смешинке.

— Способность казаться крутой слишком переоценивают. Быть ледышкой и быть сильной — вовсе не одно и то же, — рассудила женщина.

— Когда люди приезжают сюда? — И Сьюзен указала рукой на лестницу.

— Незадолго до самого конца. Иногда за три или даже четыре месяца до ухода из жизни. Но обычно за две-четыре недели. Этого времени как раз достаточно, чтобы обрести покой для своего здешнего, земного «я». Тогда и другое «я», вечное, станет чувствовать себя лучше. Мы рекомендуем нашим подопечным успеть за этот срок уладить все свои земные дела.

— Земные дела?

— Адвокаты и завещания. Недвижимость и прочее наследство. Находясь у нас, люди больше интересуются тем, что смогут оставить в этом мире после того, как их душа переселится в иной мир. Ведь туда с собой не возьмешь никакого добра. Ни акций, ни наличности. Звучит как проповедь, даже против моей воли. Но на самом деле именно так все и обстоит. Ваша мать… Сколько еще осталось?

— Месяцев шесть… Нет, пожалуй, поболее. Около года. Может, немного дольше. Она не любит, когда я беседую об этом с врачами. Говорит, это ее расстраивает. А когда я все-таки вызываю их на разговор, из них трудно выудить прямой и откровенный ответ.

— Возможно, это оттого, что они не доверяют самим себе?

— Думаю, так и есть.

— Наверное, мы хотим точно знать срок своей смерти потому, что считаем ее некой конечной точкой. Но это не так. — Женщина улыбнулась. — Смерть может быть обманчивой и капризной. И жестокой тоже. Но не она управляет нашей жизнью. От нее зависит лишь срок, в который мы из нее уйдем. Поэтому и нужен такой дом, как наш.

— Мать никогда не говорит о том, что должно с ней произойти, — сказала Сьюзен. — И о боли, которую испытывает, тоже. Мне кажется, ей хочется побыть одной. Она желала бы исключить меня из своей жизни, считая, что это должно меня защитить.

— Ох, милочка, не думаю, что это правильно. Смерть лучше всего встречать в кругу тех, кто нам дорог: семьи и друзей. Это большое утешение. Я бы посоветовала вам более настойчиво проявлять свое участие и дать понять вашей матери, что ее уход из жизни вам лучше всего пережить вместе. Что это нужно вам обеим. И, судя по тому, что вы сказали, у вас еще есть время, чтобы это сделать.

— Сделать? Но что именно?

— Наладить отношения с матерью. И помочь ей справиться со всем тем, что сопутствует приближению кончины. Затем, когда срок будет уже совсем близок, поместите ее сюда, и после этого вы вдвоем должны будете пережить все эмоции, которые связаны со смертью. Сказать все, что должно быть сказано. Вспомнить все, о чем следует помнить.

Сьюзен кивнула. Женщина выдвинула ящик, из которого вынула регистрационную карту и тонкую брошюру, напоминающую глянцевый иллюстрированный журнал.

— Здесь вы найдете ответы на многие ваши вопросы, — пояснила она. — Может, есть какие-то особые и важные вещи, которые вашей матери хотелось бы сделать? Или, возможно, имеются какие-то края, куда ей хотелось бы съездить, какие-то места, которые хотелось бы посмотреть? Я бы порекомендовала сделать это теперь же и не откладывая, то есть до того, как она окончательно ослабеет и почувствует себя совсем плохо. Путешествие, знаете ли, перемена мест, новые впечатления — все это способно в значительной степени облегчить уход из жизни.

— Я это запомню, — проговорила Сьюзен и глубоко вздохнула. — Путешествие, перемена мест, новые впечатления. Пока у нее еще есть силы.

— Звучит наподобие восточной мантры, правда? — Женщина слегка усмехнулась.

— Но в этом и вправду есть смысл, — согласилась Сьюзен. — Кое-что…

— …на чем можно сосредоточиться вместо боли и страха перед неизвестностью, — подхватила ее собеседница.

— Путешествие, перемена мест, новые впечатления… — Сьюзен провела указательным пальцем по подбородку. — Обязательно ей скажу.

— Вот и хорошо. А затем мы с вами еще раз встретимся и поговорим. Буду вас ждать. Когда подойдет срок… Вы сами поймете, когда именно, — добавила женщина. — Чувствительные, эмоциональные люди, к которым вы, на мой взгляд, принадлежите, всегда это ощущают.

— Благодарю вас, — попрощалась Сьюзен, вставая с места. — Рада, что зашла. — Затем она снова поколебалась, но все-таки произнесла: — Я заметила, что у вас на дверях даже нет замка…

Женщина кивнула и жизнерадостно сказала:

— Мы тут не боимся смерти.

Когда Сьюзен вышла из тени галереи, которая шла вдоль фасада, на какой-то миг ее ослепило отразившееся от окон соседнего небоскреба солнце. Она приложила козырьком ладонь ко лбу, словно моряк, осматривающий горизонт, и увидела того самого бездомного, с которым уже разговаривала в тот день. Он сидел на корточках на тротуаре и нервно покачивался взад и вперед, будто поджидая ее. Когда нищий ее увидел, то раскинул руки в стороны, словно Христос на кресте, и широко улыбнулся.

— Приветствую! Приветствую! Вот вы где! Здравствуйте! — выкрикивал он, раскинув руки, будто странная карикатура на Спасителя, безумно радующегося тому, что Его распинают.

Сьюзен не сразу нашлась что ответить и на всякий случай нащупала револьвер в сумочке.

— Однажды мы все поднимемся по лестнице, ведущей на небеса! — вопил босоногий бродяга.

— «Лед Зеппелин», «Безымянный альбом», тысяча девятьсот семьдесят первый год,[72] — пробормотала Сьюзен себе под нос, продолжая медленно спускаться по ступеням хосписа к человеку на тротуаре. Потом, уже громким голосом, она ответила: — Не кажется ли вам, что было бы неплохо, если бы ваши пророчества были хоть чуточку оригинальней?! Нельзя же быть настолько банальным!

Голова бродяги была запрокинута, коричневое пальто, которое почти доставало до земли, распахнулось, и она увидела, что ветхие брюки, которые были на нем, подпоясаны грязным, изношенным длинным лоскутом ткани всех цветов радуги.

— Иисус всех нас спасет…

— Если у него на то будет время. Или желание. В чем я иногда сомневаюсь.

— Он протянет руку всем и каждому из нас…

— Если не побоится ее замарать.

— …И он донесет слово свое прямо до наших, готовых услышать его, ушей.

— Это если предположить, что мы захотим его услышать. Но я бы на это не слишком рассчитывала.

Внезапно руки нищего упали вниз. Голова его поникла, и Сьюзен увидела в опущенных глазах яркий блеск, который приняла за признак обыкновенного сумасшествия, хотя и в достаточно легкой форме.

— Его слова истинны. Он сам так мне сказал.

— Я рада за вас, — обронила Сьюзен, пытаясь обойти нищего, чтобы попасть на тротуар.