Ему перевалило за сорок. Шляпы он не носил. Светлые волосы зачесывал назад и по-шведски говорил хуже Андрюса.
Арне позвонил ему на следующее утро после случившейся со мной неприятности. Скарбалиус приехал, осмотрел машину и спросил меня по-английски, понимаю ли я русский язык.
– Njet, – ответил я.
Скарбалиус нашел мою шутку удачной. А когда отсмеялся, объяснил на смеси английского, шведского и немецкого, что мне придется покупать новые шины. Если бы я проколол шину гвоздем, он бы вспрыснул чего-то там так, чтобы я доехал до мастерской.
Ни я, ни Арне не поняли, что мог бы вспрыснуть Скарбалиус, но синхронно закивали.
– Это сделали ножом, – продолжал литовец. – Надо менять. Я знаю мастерскую «Шины Драгана» в Хелльвикене. Не так далеко, десять минут езды. Позвоню Драгану. Он к тебе или ты к нему – без разницы.
Томас уверенно кивнул, словно желая подчеркнуть, как быстро его знакомые управятся с шинами.
Я согласился, чтобы «Шины Драгана» прислали в Андерслёв мастера. Я мог бы заехать к ним после обеда, а утром мы с Арне успевали к Агнете Мелин и Эгону Бергу.
Я допил кофе, доел вареное яйцо и бутерброд с селедочным маслом и был готов к отъезду, когда позвонил Симон Пендер.
– Где ты? – недоумевал он. – Когда вернешься?
– В любом случае не сегодня, – отвечал я. – Хулиганы прокололи мне шины, так что сейчас я вообще не могу сдвинуться с места.
– Где ты?
– В Стокгольме. Хотел выехать к тебе через час, но застрял. Даже не представляю, кто возьмется поменять мне шины за такой короткий срок.
– Когда ты вернешься?
– Не знаю.
– Значит, в Стокгольме? – переспросил Арне, едва я завершил разговор.
Я сел в «вольво-дуэтт» и посмотрел на него через боковое стекло.
– Хулиганы?
– Так было проще, – объяснил я.
Когда мы проезжали мимо дома Йордис Янссон, я помахал рукой. По-моему, она ответила, хотя сказать наверняка трудно: ее рука казалась столь же прозрачной, как гардина.
Агнета Грёнберг была такой же серенькой и незаметной, как Йордис Янссон, по крайней мере на школьных фотографиях.
С Агнетой Мелин оказалось иначе. Она встретила нас нарядной, несмотря на пенсионный возраст и на то, что мы с Арне появились у нее в первой половине обычного буднего дня. Агнета была в дорогом темно-синем платье с широким кожаным поясом, в туфлях на высоких каблуках и с необычной прической.
На ее губах была ярко-красная помада, на шее висело ослепительно-белое жемчужное ожерелье. Она разогрела булочки с корицей, заварила чай, но сказала примерно то, что мы ожидали от нее услышать.
– Случившееся с Катей – ужасно, – начала она. – Уж не думаете ли вы, что Герт-Инге к этому причастен? К ее исчезновению.
– А вы как считаете?
Агнета склонила голову набок и обхватила пальцами подбородок:
– Он всегда был странный, Герт-Инге.
– То есть?
– Всегда в себе, разговаривал редко. Не знаю, чем Катя его раздражала, но…
– Что? – насторожился я.
– Я думаю, она ему нравилась. Вряд ли он мог на что-то рассчитывать. Катя считалась у нас первой красавицей и всегда знала, чего хочет. А Герт-Инге был толстый. С виду сильный, но совсем не привлекательный. И плохо одевался. Мне всегда казалось, что костюмы он шьет себе сам.
Дом Агнеты Мелин стоял на окраине Андерслёва. Мы беседовали на просторной кухне, оборудованной по последнему слову техники. Правда, создавалось впечатление, что все модные прибамбасы висят здесь для вида. Агнета спросила, будет ли нам удобно разговаривать на кухне. Но я бывал в квартирах меньших, чем одна ее кухня, поэтому легко согласился.
Агнета была домохозяйка. Ее муж содержал мебельный магазин где-то между Треллеборгом и Сведалой. Вряд ли особо прибыльный.
– Мы должны быть счастливы, что вообще можем торговать мебелью, когда на свете существует «Икея», – вздохнула она.
Я достал школьный снимок.
Агнета взяла его, прищурила глаза, потом вытянула руку.
– Это ужасно, но я должна сходить за очками.
Через некоторое время она вернулась в маленьких очках с четырехугольными стеклами.
– Боже, как мы были молоды! А вот я, как я ненавидела эту юбку!
– Расскажите, пожалуйста, о Герте-Инге Бергстрёме, – попросил я.
– Рассказывать особенно нечего. Он держался сам по себе, ни с кем не водился. Учился ни хорошо ни плохо.
– Но ведь вам приходилось общаться с ним каждый день.
– Каждый день? – Агнета рассмеялась. – Нет, вы сильно преувеличиваете. Если Катя стояла на верхней ступеньке в школьной иерархии, то Герт-Инге, можно сказать, занимал самую нижнюю. А вот его мама…
– Говорят, у него были проблемы дома? – перебил я.
Агнета Мелин кивнула:
– Именно. Он часто пропускал школу. Ходили слухи, что мама его бьет.
– Но в то время это было в порядке вещей?
Агнета подняла глаза от снимка:
– Как вам сказать? И да и нет… Случалось, отец брался за ремень, но из-за этого мы не сидели неделями дома. Поболит немного задница… Однако с мамой Герта-Инге все было иначе.
– Как же? – насторожился я.
– Сама я, конечно, не видела, но от родителей слышала разное… Например, что она пьет. И к ней ходят мужчины.
– То есть? – не понял я. – Имела много поклонников?
– Может, и так, а может, и нет. Говорили, она брала с них деньги.
Мы с Арне серьезно закивали, потому что не знали, что на это ответить.
Агнета сняла очки и быстро убрала их в футляр, будто они были заразные.
– И потом, умерла она довольно странно, вы не находите?
Мы с Арне снова закивали.
– Герт-Инге был уже взрослый. Однажды утром он обнаружил ее мертвой на полу. А потом… потом Герт-Инге жил один, и моим родителям это казалось странным. Но он справился. Разбогател даже, насколько я знаю.
– Вы видели его? – спросил я. – Хоть один раз после школы?
Она задумалась.
– Говорят, он много путешествует… Нет, после школы мы не встречались. Но не так давно я слышала о нем радиопередачу. Герт-Инге организовал предприятие в Южной Африке.
Мы еще поболтали о том о сем, поблагодарили хозяйку за гостеприимство, я засунул фотографию обратно в сумку, и Агнета Мелин, урожденная Грёнберг, проводила нас к двери.
Эгон Берг проживал один в двухэтажном, побеленном известью доме неподалеку от бывшей железнодорожной станции. Когда-то здесь же раполагалось его ателье. Мы с Арне обогнули парадный вход со стороны улицы, поднялись по черной лестнице и постучали в дверь с четырехугольным окошком из травленого стекла.
Нам пришлось подождать.
– Он плохо ходит, – объяснил Арне. – Колени.
Эгон Берг оказался одного со мной роста, но худой как палка.
Он крепко пожал мне руку. Глаза глядели с любопытством из-под седых кустистых бровей. Верхние пуговицы светлой рубахи в клетку, поверх которой Эгон надел легкий зеленый жилет, были расстегнуты, так что виднелись ребра узкой грудной клетки.
Очевидно, в доме он убирался, однако не имел привычки его проветривать. Поэтому на кухне стоял запах вчерашнего капустного супа. Просторный зал, где сейчас находилась столовая, в прежние времена служил ателье.
Эгон был вдовец и, по его словам, использовал далеко не все комнаты в большом доме. Однако справлялся пока без посторонней помощи. Все кредиты он давно выплатил и теперь не стесняясь наслаждался свободой.
Он предложил нам перекусить, но мы с Арне не успели проголодаться после булочек Агнеты Мелин. Мы расселись в креслах вокруг журнального столика перед старым ламповым телевизором. Эгон Берг расположился в изящном трехместном кресле, подложив под спину подушку.
Фотографий в доме Эгона оказалось не так много: на стене висел сделанный из кабины вертолета снимок дома, в котором мы находились, да на столе я заметил две фотографии в овальных рамках, между лампой и фарфоровым оленем. Кажется, на них Эгон снят со своей женой. По другую сторону дивана стояла кадка с неизвестным мне растением в метр высотой.
– Итак, ты встречался с матерью Бергстрёма, – начал Арне.
– Да, – подтвердил Эгон. – Я был у них, когда хотел продать кое-какие свои работы. В то время можно было подъехать к самому дому. На фотографии, которую вы держите в руках, дорога подходит к крыльцу.
– Двор еще не обнесен забором, – заметил я.
– Именно, – кивнул Эгон. – Забора нет.
Его голос показался мне слишком низким и грубым для такого тщедушного тела.
– И она купила у тебя фото? – спросил Арне.
– Нет, – ответил Эгон. – О ней говорили всякое, я не очень-то верю сплетням. Но когда она стояла передо мной на пороге, от нее несло спиртом.
Он замолчал, давая нам возможность осознать сказанное. Не знаю, что думал Арне, но я не видел ничего необычного в том, что средь бела дня дама выпила. Хотя Эгон Берг считал иначе.
– В наше время с алкоголем было строже, – объяснил он. – Женщине дозволялась рюмка ликера с кофе, да и то в праздник.
– Однако в Тиволи в кустах вовсю хлестали грог и мужчины, и женщины, – поправил Арне.
