«Конечно, нашему брату есть что рассказать, — подумал Юрий. — Только зря окружают летчиков восторженным ореолом. Придет юнец из училища, в голове мусор, летать не умеет, и вместо того чтобы учиться заново, начинает хвастать своей профессией. «Я — летчик!» Звучит… А ведь летная работа самая «мелочная». Как здесь надо быть щепетильным в мелочах; до смешного щепетильным…»
— Боже мой, — сказал Васька. — Поверите, целое море зайцев. Ну несколько тысяч. Собрались вместе, прижались друг к другу, места свободного не найти. Повис я над ними, потеснились зайцы, но не разбегаются. Жалко, горючее оказалось на исходе, а то б поселок зайчатиной накормил.
— Не верите? — сказал он. — Юра, подтверди.
— Да, — сказал Юрий. — В Ушканьих горах я тоже видел такое. И ребята рассказывали. Собираются зайцы вместе. Вроде форума, что ли…
— А вот еще случай был, — начал Василий.
«Случай, случай, — подумал Юрий, — сколько их было. Иной вспомнишь и не верится, что такое могло произойти. Да и забываешь… Записывать, что ли. На пенсию выйдешь, мемуары напишешь. Сейчас это модно…»
— Больного забрали, летим обратно. «Смотри! — кричит второй пилот и рукой показывает: медведица с медвежонком. Второй пилот аж на кресле подпрыгивает. «Живьем, — кричит, — возьмем!». Бортмеханик за рукав меня дергает. Как же, охотничьи страсти разгорелись. Медведицу мы отогнали подальше и стали ловить медвежонка.
— Зависним над ним, механик прыгает вниз на кочки, бежит по тундре, да не тут-то было. Медвежонок привык по кочкам прыгать. Тут больной геолог разошелся, куда и хворь девалась. «Я тоже буду ловить». Снял пальто и бегает с ним по тундре, пытается медвежонка накрыть.
Василий замолчал и медленно раскурил сигарету.
— Ну, а дальше? — спросила Римма.
Володя писал в блокноте, держа его под столом на коленях.
— Дальше… Дальше мне еще хватило горючего, чтобы добраться до дому. — Сказал Васька и помрачнел. Наверно, попало ему за «охоту».
— А этого чертенка мы так и не поймали, — уже улыбаясь, сказал он.
Синий дым висел над столом. Музыканты устроили перерыв. Загудел вентилятор, бросил в зал струю холодного воздуха.
— Простите, может быть не совсем к месту, — сказал Володя. — Я хотел спросить у вас… Вот бывают аварии, вы теряете своих товарищей, простите меня… Вот как это сказывается на вашей работе?
Он говорил, обращаясь к Юрию, и Римма тоже смотрела на него. А когда Виноградов повернулся, то увидел, что и Василий ждет от него ответа.
— Терять товарищей всегда тяжело, — сказал он. — И самое обидное в том, что виноваты мелочи, которыми кто-то пренебрег. А летать… Мы все равно летаем. И объективно каждая смерть служит укором другим. Это жестоко, но это так.
Стало очень тихо. За соседними столиками — пьяные голоса, песни, раскрасневшиеся лица, расторможенные мысли. А здесь было тихо. Четыре разных человека не смотрели друг другу в глаза, и, наверное думали об одном.
Выручил Вася.
— Помню был у меня второй. Аркашей звали, — сказал он. — Хохмач он был страшный.
«Но еще тяжелее видеть товарищей тех, кто разделил судьбу летчиков, — подумал Виноградов. — Сказать им об этом? А стоит ли?»
— Тогда я на «Ан-2» летал, — сказал Вася. — Возвращаемся от геологов. Туман. Поплутали немножко, выбрались, смотрю — красная лампочка горит. «Так, — думаю, — горючего в обрез». Идем дальше, до аэродрома порядком. И когда осталось горючего на полчаса, я говорю второму. А дело было зимой. «Аркаша, присматривай озеро, может быть, пойдем на вынужденную»…
«И потом, не поверят, наверное», — подумал Юрий…
…Тогда он только получил новую машину. Прилетел из Речного, и ребята рассказали ему все. Юрий хорошо знал парней с экипажа того «Ли-2».
…Вылетел «Ли-2» утром с геологической экспедицией на борту. Ночью выпал снег. Весь перелет один час. Видимость — лучше не надо. Командир решил не запрашивать пеленга. Сам, мол, доберусь. «Вот она «мелочь», — подумал Юрий. А отклонился-то самолет от курса всего на несколько километров.
А когда стал снижаться «Ли-2», то под ним была не долина, как считал командир, а склоны хребта. Свежий снег и солнце, ослепившие командира, не позволили вовремя увидеть роковую землю…
— Аркаша не унывает, песни мурлычет, — сказал Василий. — А потом говорит: «Командир, когда сядем на озеро, не тормозите, может быть, до поселка добежим. По инерции…»
…Виноградову досталась Невеселая работа. Он повез к месту катастрофы комиссию и должен был доставить в поселок останки жертв катастрофы… Нет, не хочется вспоминать об этом! Но он никогда этого не сможет забыть. После удара о землю самолет загорелся. Но это не самое страшное. Как сейчас он видит геолога из комиссии.
Он видит, как тот долго стоит и смотрит на то, что было человеком.
— Я узнал его, — сипло сказал геолог. — Видишь, командир, этот значок на груди? Мы получали такие с ним вместе. Я учился с этим парнем в институте, командир…
Ты понимаешь, я учился с ним вместе в институте… Понимаешь, командир? — вялым голосом сказал он.
Геолог расстегнул куртку и вытащил нож. Юрий шагнул вперед. Геолог нагнулся и осторожно отрезал значок вместе с лацканом пиджака. Он отвернулся, втянул в себя морозный воздух, бережно сложил обгорелый лоскут, сунул за пазуху и пошел прочь, широко расставляя ноги…
«Ты стоишь у окна, небосвод высокий светел»…
Виноградов повел глазами вокруг. Музыканты заняли свои места и старательно выводили новую мелодию.
— Моя любимая, — сказала Римма.
И посмотрела на него.
— Пойдемте танцевать, — сказал Юрий.
— Хорошо, — сказала она.
Они дошли до драмтеатра, и Юрий понял, что пора прощаться.
— Итак, вы завтра в Амадур? — спросил он Володю.
— В восемь тридцать, рейс пятьсот первый.
— Встретимся на Чукотке, — сказал Юрий. — Вы тоже приезжайте, Римма.
— Наверно, приеду, — сказала она.
Миновала полночь, но спать не хотелось. Юрий медленно шел по улицам Магадана, тихим и безветренным, залитым идиллическим лунным светом, и думал о судьбе этого города, его жестокой правде, пытался понять, осмыслить ее.
Широкий проспект разрезал Магадан на две половины. Начинаясь с причалов морского порта, он тянулся через весь город и, превратясь в Колымскую трассу, на две тысячи километров уходил в сопки.
Юрий шел по безлюдному проспекту и думал, что, может быть, только один человек идет сейчас по такой длинной дороге, и домой, верно, рано еще возвращаться. Василий просил его погулять, не торопиться если можно, и улицы так красивы…
Их было трое, и Виноградов не понял, что им нужно, хотя у стоявшего ближе всех в руке загорелся лунный зайчик.
— Монету гони, землячок, — сказал тот, что был справа.
Юрий возвратился на землю и, странное дело, едва не рассмеялся, хотя смешного было явно немного.
— Летун? Копеек у них много. Вытряхивай кошелек и без кипишу.
Говорил стоявший сбоку и чуточку сзади, Юрий, не глядя, резко выбросил правую руку, чуть не вывихнул палец, но в челюсть попал точно, дорога была свободна, но он не успел уйти к стенке, чтоб не ударили в спину.
Упавший глухо стонал, плевался, а двое других медленно приближались с ножами.
Юрий ударил снизу по руке, и нож левого блеснул над головами, звякнув лезвием о льдистую мостовую.
Оставался третий, худой и вертлявый, в меховой шапке сдвинутой на глаза, и его нож достал бы прижавшегося к стенке человека, но был еще один, надежный, из тех, что приходят иногда в последние секунды.
Его рука сзади обхватила запястье бандита и вырвала смертельное жало. А второй, забыв нож на дороге, бежал по улице, оглядываясь поминутно.
— Падла, — сказал третий. — Что тебе надо, сука…
Он выворачивался всем телом, стараясь повернуться к тому, кто зажал его руку, и ударить ногой. Но другой, видно, знал эту уловку.
Свет фонаря упал на лицо бандита.
— Адик? — сказал тот, кто пришел последним.
— Опять ты, — прошипел Адик, дернулся изо всех сил, но страшный удар свалил его на землю.
— Идем, парень, отсюда, — сказал тот, кто пришел последним, и протянул Виноградову руку. — Так и в милицию недолго загреметь, а мне к ментам не с руки…
Ярко освещенный подъезд гостиницы открылся за поворотом.
— Тебе туда? — спросил он Юрия.
— Туда. Послушай…
— Ну, а мне в транзитку, на четвертый километр.
— Послушай, спасибо тебе.
— За что же? Тебе спасибо. Узнал?
— Узнал. Сейчас ты не такой страшный…
— Голод не тетка. Палец мне тогда на ноге оттяпали. Отморозил. Этим и отделался.
— Как зовут тебя?
— Значит, тебе сюда. Ну, бывай. Мне еще топать прилично. А ты — Виноградов, мне в больнице говорили.
— А тебя как?
— Меня? В детдоме Филином звали, в лагере Рысью, а вообще Федя я, самый что ни на есть…
