— Заходи, девочка! Ой-ей-ей, какая же ты стала большая да красивая! Заходи и расскажи все своей тете Летти. Как там мама? И что же все-таки тебя к нам привело?
— Я подумала, что, может, вы могли бы приютить меня у себя на несколько дней, — ответила Руби, следуя за женщиной на кухню через анфиладу комнаток, прибранных, но почти без мебели.
— Я так и знала, что ты от кого-то прячешься, — проговорила Летти Джексон, — раз хочешь здесь остаться.
Руби рассмеялась.
— В самом деле, тетя Летти, вы самая подозрительная женщина, которых я только знала! Разве я не могу просто приехать в гости?
В конце концов разные увещевания и неподдельно веселое настроение Руби успокоили старую женщину. Пока Руби сидела за кухонным столом и разговаривала с тетей, старушка суетилась, готовя то печенье, то чай, и при этом все требовала, чтобы Руби рассказала ей о том, чем она занимается, как идут ее дела, как поживают ее мать и брат, обормот Люсиус, так назвала его старушка, произнеся это сочетание как одно целое, точно это был какой-то титул, вроде «принц Чарльз» или «король Эдуард». Вышло «обормотлюсиус».
Время шло, и в квартире постепенно собирались домочадцы: дети тетушки Летти, дети ее детей, племянники и племянницы. Всех их она представляла Руби в официальной манере, называя при этом Руби дочерью ее сестры Корнелии, и Руби тут же забывала все имена. В такой большой компании, казалось, никто не обращал на это внимания. Когда стемнело, миссис Джексон сказала Руби, что, поскольку та у них гостья, то спать будет только вдвоем со своей шестнадцатилетней кузиной, которая слышала, что Руби занимается изготовлением париков, и хотела, чтобы та прислала ей парочку — один для ношения днем, другой надевать на ночь, дабы ей не приходилось постоянно возиться со своими волосами.
В конце концов Руби уснула.
* * *
— Это тот самый дом?
Солли Мартин посмотрел на серое здание, затем на Лестера Спарки Мак-Герла.
— Да, — ответил он. — А после этого мы уедем из города и заедем в одно место за деньгами. — Взмахом руки он указал на улицу и продолжал звенящим от негодования голосом: — Ты посмотри на улицу! Любой нормальный человек пожелал бы спалить весь этот город. Но этот тип заплатил нам только за один дом, и потому сгорит только он.
— Ну, тогда я пошел, — сказал Спарки.
— С тобой все в порядке? — спросил Солли. — Готов? Чувствуешь себя нормально?
— Вроде бы да. Все нормально, — ответил мальчик.
— Меня просто в жар бросает, — проговорил Солли, — как это ты можешь зайти в дом, вот так вот просто взмахнуть руками — и все начинает гореть! Так все просто.
— Меня тоже, — сказал Спарки. — Я так и не понял, отчего это получается. Просто получается и все. Еще мне кажется, что с каждым разом получается лучше. Особенно в последний раз.
Солли кивнул. Затем окинул взглядом улицу. Она была темна и безлюдна. Увидев стоявший возле дома дорогой белый «Континенталь», удивился. Машина такого класса никак не соответствовала этой улице. Правда, существует такая басня, что, мол, процветающие мошенники ездят на «Кадиллаках» и целыми днями пялятся в цветной телевизор, но в действительности «Кадиллакам» этим уже по пять лет, и сжигали они три литра бензина, проехав один квартал. Однако этот «Континенталь» был вовсе не таков.
Спарки Мак-Герл выскользнул из машины и, перебежав дорогу, нырнул в подъезд дома.
Солли ждал. Ньюарк был плохой поживой. Все более или менее ценное, что можно было в этом городе спалить, уже спалили. Остался только этот дом. Но их сегодняшней целью была вовсе не ликвидация чьей-то собственности. Тот, кто их нанял, хотел, чтобы погибли жильцы. Солли пожал плечами. Ему было все равно. Он еще раз взглянул на пятиэтажное здание. И Спарки это было тоже все равно. Мальчишка готов был поджечь что угодно, лишь бы посмотреть, как оно горит.
Бесшумно миновав пять лестничных пролетов, Спарки сначала поджег пол на верхнем этаже и, спускаясь вниз, то же самое проделал с каждой лестничной площадкой. Прежде чем пожар обнаружат, лестничная клетка будет уже полыхать вовсю.
* * *
Римо пересек узкую улочку, на которую выходил фасадом его отель, и вошел в парк, разбитый над подземным гаражом.
Когда он был совсем маленьким, приютские воспитательницы раз в месяц проводили с ним занятия в ньаркском парке. Тогда он был в отличном состоянии, кругом царила безукоризненная чистота, туда приходили студенты, бизнесмены, люди отдыхали целыми семьями.
А теперь здесь, как и во всем городе, царило запустение. Войдя в парк, Римо почувствовал, что его словно обокрали. В детстве у него было не слишком много радостей, мало что было в нем памятного, и он всегда с теплотой вспоминал этот парк, но то, что он видел перед собой, вызывало уныние.
Резкий свет ночных фонарей падал на скамейки, облюбованные пьянчугами. Из кустов доносилось хихиканье молодых парочек.
Зайдя подальше, Римо увидел еще одну сцену. Привалившись спиной к стене служебного здания, стоял негр, сверкая полным ртом золотых зубов и массивной золотой цепью на шее. Шагах в двадцати то него стояла группа подростков, не сводивших с него глаз, и Римо понял, что они ждут своей очереди, чтобы купить у него наркотики. Первый из них, подойдя к торговцу, протянул тому деньги и получил взамен маленький пакетик. Как только он отошел прочь, его место тотчас же занял следующий из группы ожидающих. Интересно, подумал Римо, не записываются ли они у него заранее, как в пекарне, чтобы потом ждать, когда их вызовут по номеру и купить свой пакетик?
Поискав глазами несломанную скамейку, Римо увидел такую среди четырех ближайших и, сев, стал наблюдать процесс. Ему было видно, как в лучах фонаря отсвечивают белизной сложенные деньги, как поблескивают маленькие пакеты, которые достает торговец, предварительно пересчитав и положив деньги в карман.
И куда только полиция смотрит? — подумал Римо и порадовался тому, что сестра Мэри Маргарет не дожила до этих времен и не видит, что творится в их парке. Он почувствовал, как в глубине души у него что-то поднимается, и сперва подумал, что это гнев, но вскоре понял, что чувство это более глубокое. Это была скорбь. Он думал, что вырвется из того заболевшего мира, где ему приходилось зарабатывать себе на жизнь, вернувшись в этот город к невинным временам своего детства. Но болезнь эта проникла и сюда, и на какое-то мгновение у него мелькнула мысль: а осталось ли вообще где-нибудь в Америке хоть одно чистое место, хоть один парк, в котором, как и раньше, играли бы дети, не боясь ни пьяниц, ни наркоманов, ни торговцев этим зельем?
Торговец увидал, что Римо на него смотрит, но не выказал при этом никакого страха, а всего лишь любопытство, и Римо подумал, какое чувство испытал бы этот тип, случись такое много лет назад, когда у этого типа были свои зубы, а Римо служил в ньюаркской полиции.
И Римо вдруг самому стало интересно, насколько же у него еще хватит терпения выносить эту скорбь, прежде чем она перейдет в непреодолимое желание избавиться от причины, ее породившей.
Затем он увидел, как торговец подозвал ребят к себе поближе. Они стали о чем-то совещаться; торговец указал на Римо, и скорбь вдруг улетучилась, уступив место холодной ярости. Римо встал со скамейки.
— Ну, все, — громко сказал он. — Пошли отсюда!
Восемь пар глаз удивленно уставились на него.
— Вы что, не слышали? Пошли все вон из моего парка!
Некоторое время компания смотрела на этого внешне ничем не примечательного белого, затем они стали переглядываться, ухмыляться и подмигивать друг другу.
— Из твоего парка? — переспросил торговец.
— Ага. Из моего парка. Убирайтесь отсюда, — сказал Римо.
— Это общественный парк, — возразил торговец.
Римо подошел уже совсем близко, и торговец шмыгнул за спины сгрудившихся кучкой ребят.
Стояли они не слишком плотно, Римо протянул руку между ними и, схватив торговца за висевшую у того на шее золотую цепь, рванул к себе. Тот вылетел из-за укрытия, точно шарик из лотка китайского бильярда.
— Эй, полегче! Он у нас один.
— Да, — глухо поддержал другой голос. Но не успели они ринуться на Римо, как он перевернул торговца вверх ногами и, держа за лодыжки, стал трясти. Из карманов посыпались пятидолларовые пакетики с «травкой». Римо тряхнул сильней. На землю посыпались деньги: купюры, монеты. Каждый раз, когда Римо его встряхивал, торговец стукался головой о булыжник и хрипел:
— Помогите! Даром отдам! Помогите!
— Заткнись, — сказал Римо. — Ты и так отдашь. — И пинками стал отшвыривать пакетики и деньги созерцавшим все это мальчишкам. — Вот. Забирайте все. Только уматывайте из моего парка.
И Римо продолжал трясти торговца, отбрасывая ногой то, что сыпалось из его карманов. Семеро парней стояли молча, как будто раздумывая, потом все разом ринулись хватать пакеты и деньги, и через пятнадцать секунд на земле было уже чисто, а где-то во мраке раздавался удаляющийся топот.
