За соседним столиком мгновенно наступила тишина. Когда красивая девушка кричит что-то молодым людям, это не может не захватить их внимание, подумала Эшли.
— Из Северо-Восточного, — ответил один из них, привстав и отвесив полупоклон с истинно дальневосточной церемонностью, которая в бурной атмосфере бара осталась почти незамеченной.
— Болеть за «Янки» — это все равно что болеть за «Дженерал моторс», «Ай-би-эм» или Республиканскую партию. А быть фанатом «Ред сокс» — это поэзия. Рано или поздно в жизни приходится делать выбор. Я все сказала.
Бейсболисты разразились хохотом и свистом.
Уилл, откинувшись на спинку стула, ухмыльнулся:
— Прямо афоризм.
Эшли улыбнулась и подумала, что, пожалуй, для него еще не все потеряно.
Девочкой она считала, что лучше быть некрасивой. Некрасивым легче спрятаться.
Достигнув подросткового возраста, она пережила драматичную стадию оппозиции ко всему и ко всем: топая ногами, она спорила с матерью, отцом, учителями, друзьями; носила бесформенную одежду землистого цвета, висевшую на ней, как на пугале; красила волосы ярко-красными полосами вперемешку с черными, как тушь; слушала грандж-рок, пила крепкий черный кофе, пыталась курить и мечтала о татуировках и пирсинге. Эта стадия длилась всего два месяца, придя в непримиримое противоречие со всем, чем она занималась в классе и на спортплощадке. За это время она успела потерять несколько друзей, а те, что остались, потом относились к ней с некоторой настороженностью.
К ее собственному удивлению, единственным человеком, с которым в течение этого периода она могла говорить более или менее нормально, оказалась партнерша ее матери — Хоуп. Удивление было связано в первую очередь с тем, что Эшли привыкла считать Хоуп виновницей развода родителей и часто говорила подругам, что ненавидит Хоуп за это. Но в глубине души девушка понимала, что говорит так скорее потому, что подруги ждут от нее именно этого, и ее несколько коробило, что она стремится подладиться к их предубеждениям даже по столь ничтожному поводу. За гранджем и готикой[5] последовал период ношения хаки и шотландки, сменившийся увлечением жокеями; в течение двух недель она была убежденной вегетарианкой и питалась тофу[6] и овощными гамбургерами. Она попробовала себя на сцене и вполне сносно сыграла библиотекаршу Мэриэн в «Музыканте»,[7] исписала прочувствованными записями дневник, воображала себя то Эмили Дикинсон, то Элеонорой Рузвельт, то Кэрри Нэйшн и, совсем чуть-чуть Глорией Стайнем и Майей Хэмм.[8] Какое-то время она работала на строительстве, развернутом организацией «Жилье для людей»,[9] а однажды отправилась вместе с ведущим наркоторговцем школы в опасную поездку в один из ближайших городков за порцией рок-кокаина.[10] Эта экскурсия была запечатлена полицейской камерой наблюдения, и сотрудники соответствующего отдела нанесли визит матери Эшли. Салли Фримен-Ричардс рвала и метала и несколько недель не давала дочери покоя, крича, что Эшли чудом осталась на свободе и что теперь она, Салли, не знает, когда сможет вновь ей доверять. Хоуп, как и отец Эшли, каждый по-своему, реагировали спокойнее, рассматривая ее поступок как проявление подросткового бунтарского духа. Скотт вспомнил несколько примеров собственного глупого поведения в этом возрасте, рассмешивших Эшли и придавших ей уверенности. Она не имела твердого намерения вести полную опасностей жизнь, хотя пару раз совершала рискованные поступки, которые лишь по счастливой случайности сходили ей с рук. Эшли часто представлялось, что она словно глина на гончарном круге, которая постоянно меняется в процессе формирования, пока не застынет в законченном виде под действием жара в печи.
Она чувствовала, что плывет по течению. Ей не особенно нравилась работа в музее, где она помогала составлять каталог экспонатов, то есть сидела безвылазно в душном помещении, уставившись на экран монитора. Она не была уверена, что тема диссертации, на которую она подала заявку, — это то, что ей надо; иногда ей казалось, что она занялась историей искусства только потому, что довольно искусно обращалась с кистью и пером. Это всерьез тревожило ее, потому что, подобно многим молодым людям, она была убеждена, что заниматься нужно только тем, что тебе действительно нравится. А что это такое в ее случае, она еще не определила окончательно.
Они вышли из бара, окунувшись в вечернюю прохладу, и Эшли запахнула плащ. Она подумала, что ей, вероятно, следует серьезно отнестись к знакомству с Уиллом. Он был довольно красив, внимателен к ней и, пожалуй, не лишен чувства юмора. Он приноравливал свои большие шаги к ее походке, что было приятно и наводило на мысль, что в конечном итоге он, наверное, заслуживает благосклонного отношения. Но при этом Эшли видела, что они уже прошли два квартала и осталось всего пятьдесят ярдов до дверей ее дома, а ему еще предстояло задать ей один важный вопрос.
Она решила довериться жребию. Если она сочтет его вопрос интересным, то согласится встретиться с ним еще раз. Если же все, что он спросит, — это можно ли ему подняться вместе с ней, тогда прощание будет окончательным.
— Так ты думаешь, — сказал он неожиданно, — парни в баре спорят о бейсболе потому, что любят игру, а не потому, что любят спорить? Они ведь не выясняют какую-либо окончательную истину, а лишь демонстрируют преданность той или иной команде. А слепая преданность команде не такая вещь, о которой можно спорить.
Эшли улыбнулась. Это было замечание, делавшее возможной вторую встречу.
— И при этом, — добавил он, — любовь к «Ред сокс» — это, скорее всего, из той области, которая рассматривается у нас на семинарах по аномальной психике.
Она рассмеялась. Да, знакомство определенно можно было продолжить.
— Вот здесь я живу, — сказала она. — Это был приятный вечер.
Уилл посмотрел на нее:
— Может, имеет смысл встретиться как-нибудь в более спокойной обстановке? Получить представление друг о друге легче там, где не надо перекрикивать спорящих бейсболистов с их фантазиями о пристрастии Дерека Джетера к кожаным хлыстам и гигантским сексуальным игрушкам, а также о разнообразных способах использования этих игрушек.
— Я не против, — ответила Эшли. — Ты позвонишь?
— Непременно.
Она хотела было подняться по лестнице в свою квартиру, но тут осознала, что все еще держит его за руку, и, обернувшись, поцеловала его. Поцелуй был долгим, но почти целомудренным, поскольку она лишь легко касалась языком его губ. Это был поцелуй-обещание, который сулил продолжение в будущем, но не был приглашением на эту ночь. Уилл вроде бы понял все как надо (что еще больше воодушевило ее) и, сделав полшага назад, церемонно поклонился и, в соответствии с придворным этикетом восемнадцатого века, поцеловал ей руку.
— Спокойной ночи, — сказала она. — Сегодня и вправду было хорошо.
Пройдя сквозь стеклянную входную дверь, Эшли обернулась. От лампочки над дверью на улицу падал конус света, и Уилл стоял по ту сторону бледно-желтого круга, съежившегося под натиском ночной темноты. Лицо Уилла было в тени, словно ночь стремилась поглотить его. Это не вызвало у Эшли никаких мрачных ассоциаций, и она направилась к себе, окрыленная открывшейся перспективой и довольная тем, что ей и в голову не пришло провести ночь с парнем. Это было настолько распространено в студенческих кругах, что она уже подумывала о том, чтобы отказаться от этого совсем. Эшли с содроганием вспомнила последний раз, когда она поддалась подобному искушению. Недавний неожиданный звонок отца напомнил ей о той ночи. Однако, отпирая дверь квартиры, она выбросила из головы все досадные воспоминания и погрузилась в приятные размышления, навеянные сегодняшним вечером.
Интересно, подумала она, через сколько времени Уилл позвонит ей и назначит второе свидание?
Уилл Гудвин постоял минуту в темноте, после того как Эшли исчезла за дверью. Он ощущал прилив энтузиазма и бесшабашного веселья при мысли о прошедшем вечере и о предстоящей встрече.
Он был даже слегка поражен этим. Подруга его приятеля, которая свела его с Эшли, отозвалась о ней как о красивой, незаурядной и немного загадочной девушке, но Эшли по всем статьям превзошла самые смелые его ожидания. Ему с трудом удалось не выставить себя перед ней занудным ничтожеством.
Уилл пошел навстречу усиливавшемуся ночному ветру, чуть пригнувшись и засунув руки в карманы куртки. В воздухе ощущался привкус старины — ему казалось, что каждое дуновение ветра было точно таким же, как и при всех предыдущих поколениях, бродивших по улицам Бостона, и так же пронизывало холодом. Он почувствовал, что его щеки раскраснелись от решимости, которой он преисполнился этим вечером, и поспешил к станции метро, меря тротуар крупными шагами. Уилл подумал, что она тоже высокого роста — что-то около пяти футов десяти дюймов — и гибкая, как фотомодель; даже джинсы с мешковатым хлопчатобумажным свитером не могли скрыть это. Пересекая улицу посреди квартала и лавируя между автомобилями, он удивлялся тому, что ее не осаждают толпы поклонников. Возможно, это объяснялось каким-то неудачным романом в прошлом или другими неприятными воспоминаниями. Он решил, что гадать об этом ни к чему, лучше поблагодарить счастливую звезду, которая свела его с Эшли. В его научной работе все строилось на вероятности и прогнозировании. Но он не был уверен, что статистические данные клинических экспериментов с лабораторными мышами годятся для прогнозирования встречи с такой девушкой, как Эшли.
