— Я так и знала! — закричала она. — Ничего ты не соображаешь! Ничего!
Она выскочила из кухни, громко хлопнув дверью.
Йонатан опустил голову на руки. Ему было страшно идти в спальню и ложиться в постель.
Два дня спустя она снова танцевала Жизель, а Йонатан сидел в служебной ложе и смотрел на нее. Яна была воплощением красоты. Такая изящная и стремительная, что у него захватывало дух. Танец был ее жизнью. Сейчас она выражала в нем несчастную любовь, и Йонатан знал, что никогда еще она так ясно не чувствовала то, что изображала на сцене.
— Ты была бесподобна, — сказал он ей после спектакля. — Так хорошо, как сегодня, ты еще не танцевала.
Яна захотела сразу же уехать домой.
— Мы должны поговорить, Йон, — сказала она в машине. — Я раздумывала два дня и две ночи, сидела и думала, но в одиночку я не справлюсь. Я просто не знаю, чего хочу и чего не хочу. Я не знаю, что правильно, что нет. Я вообще больше ничего не знаю! То я думаю, что нашла выход, но через полчаса понимаю, что это не так. А еще через полчаса мое мнение снова меняется. Ты меня знаешь. Я не могу принять решение в простых житейских делах, а в таком жизненно важном вопросе и вовсе беспомощна. Помоги мне, Йон, пожалуйста! Иначе я сойду с ума.
Йонатан вел машину медленнее, чем обычно.
— В принципе, существует только две возможности, — осторожно сказал он, — ты или родишь ребенка, или избавишься от него. Третьего не дано. Компромисс невозможен.
— Великолепно, — насмешливо сказала она. — Ты не поверишь, но до этого я тоже дошла своим умом.
Йонатан боялся рассердить ее еще больше, поэтому ничего не говорил, пока они не вернулись домой. Он приготовил ей теплую ванну для ног. Она сидела с закрытыми глазами и наслаждалась.
— Поговори со мной, — чуть слышно попросила она, — скажи мне все, что приходит в голову. Даже если ты будешь повторяться. Все равно. Моя голова пуста, у меня такое чувство, что я больше вообще не смогу думать.
Йонатан не мог припомнить, чтобы он когда-либо оказывался в столь сложной ситуации.
— Яна, — начал он тихо, — ты знаешь, что я безнадежный фаталист. И точно так же я рассматриваю то, что сейчас происходит с нами. Мы не хотели ребенка… — Он запнулся, потому что счел данную формулировку чрезвычайно неудачной, но Яну, похоже, она не задела. — Я имею в виду, что мы не собирались рожать ребенка, потому что хотели еще обождать.
— Об этом мы никогда не говорили.
— Потому что это было само собой разумеющимся. Даже без того, чтобы мы об этом прямо говорили. Потому что и твоя, и моя карьера только-только начали развиваться.
Яна вздохнула.
— Но так получилось. И поэтому я думаю, что так оно и должно быть. Мы должны родить этого ребенка, у нас должен быть этот ребенок, мы должны жить с ним! Я не имею понятия, почему, но, возможно, мы получим ответ на этот вопрос лет через пять или десять, а может, только через двадцать-тридцать! Тогда мы будем знать, почему это было хорошо и правильно, чтобы этот ребенок появился сейчас. Может, он должен изменить нас или направить нашу жизнь в совершенно другую сторону.
— Я не хочу, чтобы мою жизнь направляли в другую сторону, Ион. Я хочу танцевать! Те несколько лет, которые у меня еще есть. Детей рожать я смогу и в тридцать пять.
— Это никогда не бывает вовремя, Яна. Это всегда не вовремя.
— Только не для тебя. На тебе это вообще не скажется. А вот я… Я выпадаю из жизни. Я все эти годы работала как проклятая. Я танцевала и репетировала до потери сознания, а потом блевала за сценой, потому что у меня больше не было сил. И ни разу — ни одной плитки шоколада, никаких жареных гусей на Рождество, ни единой жареной сосиски на рынке или tagliatelle[21] в итальянском ресторане. Всегда нужно говорить себе «нет», отказываться от всего и танцевать. В девять часов утра репетиция, и не дай Бог, если накануне ты выпила бокал вина!
— Я знаю, Яна, я знаю…
— И вот наконец я смогла. Я этого добилась. В Берлине! И я, прима-балерина Немецкой оперы, оказалась слишком глупой для того, чтобы предохраняться! Какое дерьмо! Я такая дура, что все сама себе испортила. И это сейчас, когда я достигла всего, о чем даже не осмеливалась мечтать!
У Яны на глазах выступили слезы, но она не разрыдалась, а только вытерла нос, продолжая всхлипывать.
— Все, что ты говоришь, правильно, — прошептал Йонатан. — Я понимаю твою ситуацию так хорошо, как, наверное, никто на свете, и, поверь, я могу себе представить, что ты чувствуешь. Но все-таки…
— Что все-таки!
— Все-таки я прошу тебя, Яна, родить этого ребенка! Он ведь уже здесь. Мы не можем делать вид, что его нет. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я сам буду заботиться о нем, чтобы ты как можно скорее снова начала танцевать. Собственно, это должно быть вполне нормальным, что даже прима-балерина может быть беременной! Я буду делать все, чтобы поддержать тебя, это я обещаю! Пожалуйста, Яна!
Йонатан подошел, опустился на пол и положил голову ей на колени. Яна нежно погладила его по волосам. Потом оттолкнула его, вытерла ноги полотенцем и направилась к дверям.
— Я устала, — сказала она.
Гранд жете. Когда она прыгнула, то сразу же почувствовала, что сил у нее меньше, чем обычно, и что она, конечно, не взлетит так высоко, как всегда. Яна ощутила что-то непонятное и одновременно привлекательное в том, сколько мыслей одновременно пронеслось у нее в голове за долю секунды. В воздухе она рванула ноги на шпагат, хотя понимала, что ей не хватит времени, чтобы приземлиться привычным образом, так, как она уже репетировала сотни, а может, и тысячи раз, и ей это прекрасно удавалось.
Яне понадобилась лишь тысячная доля секунды, чтобы с отчаянием понять, что уже ничего нельзя изменить. А потом она упала и почувствовала острую боль в животе и спине. Она лежала на холодном паркете балетного зала и едва могла дышать. Она слышала голоса, но не понимала, что ей говорят, видела лица, но никого не узнавала.
Единственная мысль перекрывала все, делая ее глухой и слепой к тому, что творилось вокруг: «Мой ребенок, мой бедный ребенок, я этого не хотела!»
В это утро репетиция для Яны закончилась. Она приняла теплый душ, натерлась кремом, чтобы смягчить боль, пошла в столовую и выпила три чашки черного кофе. И снова мысль: «Наверное, следовало заказать чай, это было бы лучше для тебя».
По дороге домой она поняла, что ребенок уже с ней и она уже защищает его.
На следующей неделе Яна и Йонатан почти не виделись. Йонатану нужно было снять два спектакля в Немецком театре, а Яна репетировала роль Джульетты. Премьера балета должна была состояться через три недели.
В субботу в репертуаре снова была «Жизель». Яна спала до одиннадцати часов. Йонатан отправился в галерею, прикрепив к зеркалу в ванной комнате записку:
«Любимое мое сокровище, я купил свежий салат и немного лосося. Пожалуйста, приготовь себе поесть. Я заберу тебя после спектакля. Скучаю по тебе.
Целую, Йон».
Яна улыбнулась, сняла записку с зеркала, смяла и выбросила в корзину для бумаг. Потом приняла душ, а после натерлась лосьоном для тела с ароматом ванили. Этот запах всегда поднимал ей настроение.
Если бы в доме была камера видеонаблюдения, если бы кто-нибудь снимал, что Яна делала в этот день, можно было бы решить, что фильм снимают в замедленном темпе, так ужасно медленно, словно привидение, она двигалась. Все равно — брала ли она чашку из шкафа, резала ли рыбу тонкими ломтиками, переворачивала ли страницу книги или беззвучно ходила на цыпочках по комнате.
С трех дня она целый час делала гимнастические упражнения на специальном мате в спальне, в четыре попыталась дозвониться до Йонатана, но он не взял трубку. Потом Яна надела джинсы, футболку, пуловер и легкую ветровку, обула кроссовки, упаковала спортивную сумку с полотенцами, колготками, боди, обувью и всеми теми вещами, которые ей нужны были в театре, выпила из пластиковой бутылки глоток минеральной воды, сунула бутылку под мышку и в шестнадцать тридцать вышла из дома. Так же, как всегда, когда у нее было представление.
Темно-синий «пассат» стоял возле подъезда. Яна забросила сумку в багажник, села в машину и поехала. Как всегда и как она привыкла. На следующем светофоре ей нужно было свернуть направо. Она выскочила на перекресток на скорости почти семьдесят километров как раз в то мгновение, когда светофор переключился на красный свет. Яна изо всех сил надавила на тормоза, и двигатель заглох.
Наверное, в этот самый момент она снова вспомнила о прыжке, о гранд жете, которые должна была делать четыре раза, танцуя Жизель. В душе у нее таился страх, и Яна запустила двигатель только тогда, когда машины сзади начали сигналить. Она поспешно тронулась с места, но свернула не направо, а налево.
