— А вы пошли бы за дядей в ссылку? Ада откинулась на стуле и громко, заразительно засмеялась. На них повернули головы из-за соседних столиков и тоже заулыбались, глядя на красивую и веселую пару.
— Я не для того за него выходила, чтобы отправляться в ссылку.
— Но все же?
— Если бы я собиралась в ссылку, то лучше уж вышла бы за вас.
Он пристально посмотрел на нее. В глазах ее светилась бесхитростная радость».
— Как вы сошлись с дядей?
— Долго рассказывать. Встретились у общих знакомых, потом он взял меня в свой институт. Иногда он вызывал к себе на дом, стенографировать. Ну, и жалко мне его стало. Такой известный, уважаемый человек, а остался бобылем. Одна Клава в доме. Она славная, конечно, но это все же не семья.
— Жалость? — с удивившей его самого жесткостью спросил Алексей.
— Не только… Мне с ним надежно, он любит меня, Никиту… С ним я защищена.
— Защищены? От кого?
— Скорее, от чего. От жизни, от роковых ее закономерностей. Отца своего я не помню и не знаю, мать — своего отца. Не живут мужчины в нашем роду. Те, кто женится — либо гибнут, либо деру дают, те, кто родится — не жильцы. Мама говорила, у меня братик был, до меня еще родился. Валечкой звали. Сердешный. Бегать быстро не мог, ничего не мог, радоваться не мог — задыхался. Пяти лет не исполнилось, угас, как свечка… Вот я и решила судьбу перехитрить, что ли…
Ада достала платочек, отвернулась.
— Простите меня, я не знал… — пролепетал Алексей.
Она легонько толкнула его ногу под столом. Он вопросительно посмотрел на нее — и почувствовал на колене ее руку. Склонившись к нему, она прошептала:
— Возьмите незаметно деньги и расплатитесь. А то мне неловко, люди смотрят.
Он опустил руку под стол, и ладони их соприкоснулись. Он вытащил у нее из-под пальцев несколько купюр и осторожно переложил в карман.
— Знаете, я хочу поскорее устроиться на работу. Не хочется чувствовать себя прихлебателем в вашей семье.
— Это и ваша семья. К тому же для Севы это не деньги. Он поворчит немного на меня за транжирство, но и только. Когда я выхожу в город с девочками, мы, бывает, тратим куда больше…
Он смотрел на ее лицо, свежее, круглое, заглядывал в большие светло-карие глаза — и чувствовал, как в нем поднимается нечто, к чему, казалось бы, нет возврата, что ушло из его жизни вместе с Наташей. Прямо тут, в зале, Алексею захотелось встать перед нею на колени, как перед иконой…
Вернувшись домой, они застали Клаву за сбором чемоданов. Академик в черном костюме пил на кухне чай. Увидев жену с племянником, он поставил стакан, поднялся и поцеловал Аду в щеку.
— Ну вот, дорогие мои, вызывают в Москву на коллегию. Так что три дня поживете тут без меня. Институт оставляю на Шмальца с Аджимундяном, дом — на Клаву, а Алешу — на тебя с Анной Давыдовной. Смотрите, чтобы он у вас не заскучал тут. Кстати, как Эрмитаж?
— В Эрмитаж мы, котик, не попали. По магазинам забегались, устали страшно.
Услыхав про магазины, академик сокрушенно вздохнул:
— О-хо-хо… Деньжищ, поди, просвистала…
— Но, котик, ничего лишнего… Смотри, какой я тебе чудный подарочек купила…
И она достала из сумки пресс-папье, предусмотрительно положенное ею поверх прочих покупок.
— И не ходить же Алеше всю жизнь в твоих обносках…
— Я… я завтра же отдам, — смущенно вмешался Алексей. — Вы мне только скажите, где тут у вас скупка. У меня остались мамины вещи…
— Замолчи немедленно, — сказал академик. — Мы не разоримся, а память о матери ты сохранить должен.
— Тогда я отдам с первой зарплаты, — сказал Алексей настолько твердо, что Всеволоду Ивановичу осталось только пожать плечами и пробормотать:
— Посмотрим… Себя ты, конечно, тоже не забыла? — обратился он к Аде.
— Конечно же нет! — смело ответила она. На самом деле она не так уж часто позволяла себе такое расточительство. Просто выдался удобный случай. Она знала, что при Алексее Сева не начнет стонать и нудно браниться. (Кричать и топать ногами академик позволял себе только в институте, а дома — исключительно на Клаву. Попробовал бы он повысить голос на тещу или жену!)
— Ты бы, котик, лучше порадовался на женушку в обновках. Показать?
— Вернусь — тогда с удовольствием… Только ты уж, пожалуйста, без меня ничего такого больше не покупай.
— Когда выезжаешь?
— За мной зайдет машина. Ты меня проводишь?
— А тебе бы хотелось?
— Конечно, радость моя.
— Ах, я так устала… Может быть, Алеша тебя проводит.
— Но он, наверное, тоже устал. И потом, я же налегке…
— Я готов, — сказал Алексей. После сегодняшнего разговора ему было неловко оставаться с Адой.
— И вот еще что, козлик мой. Клава мне как-то говорила, что давно мечтает покататься на ЗИМе. Может, и ее прокатите, раз уж пошла такая пьянка. Заодно купит маме папирос на вокзале.
— Я куплю, — вызвался Алексей.
— Доставьте Клавочке удовольствие. Клава, скажите же…
И Ада пристально посмотрела на Клаву. Домработница вздрогнула, зажмурилась и сказала:
— Да уж так хочется, Севолод Иваныч! Буду потом подружкам рассказывать, как на машине каталась.
Только успели попить чаю и прожевать бутерброды, как в двери позвонил Борис, личный шофер академика, с поразительно уместной для такой профессии фамилией Руль.
— Пора, Всеволод Иванович.
— Мы, Боря, сегодня с эскортом, если ты не против, — пошутил академик.
— Или! — отреагировал Борис. — Кабриолет большой, просадки не будет. Присели на дорожку.
— Да, чуть не забыла, — поцеловав мужа в щеку, сказала Ада. — Если не трудно, на обратном пути сделайте крюк до «генеральского», купите буженинки полкило.
— Есть! — по-военному ответил Борис и распахнул входную дверь. — Прошу.
Едва на улице хлопнула дверца автомобиля, Ада опрометью кинулась в комнату матери.
— Мам! Голубонька, сделай большой расклад.
— Можно. Святок нет. Четверг. Опять же, луна беременеет — Князев день высвечивает.
— Мне бы знать, он ли?
— Он, он! Кольцо, вода не врут. Огонь в зеркалах его показывал.
— А меня ты трефовой думаешь?
— Окстись, червонная ты, замужняя, да ясная. Достань мои свечи.
Ада открыла шкафчик и сняла с полки две свечи в подсвечниках из козьего рога.
— И колоду новую из шкатулки достань. Потереби, поговори, подумай загаданное, да под задницу положи. Старую на пасьянсы пустим.
Ада уселась на карты и протянула ладони к зажженной свече.
— Мам, а ему ты на пикового ставишь?
— Нет. Он двойной, потаенный, переменчивый. Глаза, заметила, разные? Груб и тонок, добр и зол. Глазами в небо смотрит, а ноги в болоте увязли. Если простенько, по-цыгански, то можно и пикового положить. Но я ж на судьбу смотрю, да и не покровитель он тебе. Кину малую аркану… Ну, тридцать шесть картей, четырех мастей, всю правду про крестового короля, раба Божия… — совсем тихо забормотала над колодой мать, медленно выкладывая карту за картой под второй свечой, только давая Аде сдвигать тонкими нежными пальчиками левой руки. А потом зависла над столом, вся подавшись вперед с непонятным выражением лица.
— Я возьму папиросочку? — попыталась вырвать мать из оцепенения Ада.
Та молча, с отсутствующим видом кивнула.
— Неужели приворожу? — Ада почувствовала внутри жесткое, вибрирующее напряжение.
— Приворожишь, приворожишь, — рассеянно сказала мать, глядя в пространство. — К добру ли…
— Что видишь-то? — встрепенулась Ада.
— Карта путается. Ладно, сам он путаный. Но и черви твои двоятся. И не Всеволода, для тебя пикового, дом это. Туз бьет. Десятка и шестерка пикей рядом. Такое раз на тыщу или мильон бывает.
— Так что же, дорожка смертная? Чья?
— Не пойму. Рябь, двоение. Вальты сплошные — суета, да не пустая, с пиками связанная. Восьмерки — сплетни, болтовня, раздоры. И все путается. Видишь, дама черная — и то не говорят, покровительница или зло. Ой, девонька, две дамы его в узелок. Вот ты, а вот молодая, бубонвая, свободная… Два ребенка, что ли? Или хлопоты? Но ваши это вальты. А вот две беды под сердцем и на сердце. А в ногах-то — разлуки две. Сколько лет гадаю, такого не видала, три карты все связали.
— Что ж делать-то? Погодить?
— Нельзя годить. Два дня до воскресенья осталось. Карты на порожке разлуку держат. Да и сама думай: в воскресенье отбайло твой вернется. А этот уже заговоренный. Снимать — не наводить. Это уже с ним делать надо. Тогда рассказать придется. Оставить как есть — от дурноты и себя и тебя порешить может. Приворот сильнейший. Нет уж. Все сходится. И по картам, и по луне, и по регулам. Будем делать, что решили. Нам ведь не он нужен, а внученька. Иди теперь, ополоснись, покушай чего-нибудь и ложись. И чтоб завтра с утра пораньше не показывалась. Жди часикам к шести. Я все устрою.
