Кукловод
Сборник "Операция на совести". Пер. — С.Васильева.
Когда в дверь ввалился здоровенный детина, обстановка мгновенно изменилась: все, кто был в зале, точно сделали стойку, как охотничьи собаки на дичь. Талер перестал барабанить по клавишам, двое пьянчуг, горланивших какую-то песню, мигом заткнулись, нарядные холеные люди со стаканами коктейля в руках прервали разговор. Утих смех.
— Пит! — взвизгнула женщина, что оказалась к нему ближе остальных, и детина, крепко прижимая к себе двух девушек, уверенно шагнул в зал.
— Как поживает моя цыпочка? До чего ж ты, Сьюзи, аппетитна, эх, слопал бы тебя, да таким блюдом я уже набил себе брюхо за завтраком. Джордж, пират этакий… — Он отпускает обеих девиц, притягивает к себе вспыхнувшего от смущения лысого коротышку и хлопает его по плечу. — Ну показал же ты класс. Дружище, ей-богу, истинный класс, слово даю. А теперь слушайте, что я скажу! — орет он, перекрывая голоса, спрашивающие, требующие: Пит это, Пит то.
Ему подносят стакан мартини, и он стоит, стиснув пальцами этот стакан, высокий, загорелый, в ладно сидящем смокинге, сверкая зубами, белоснежными, как манжеты его рубашки.
— Мы дали представление! — объявляет он им.
Вопль восторга, многоголосый гомон: "Да еще какое представление, послушай, Пит, Бог ты мой, вот это представление…"
Он поднимает руку.
— Представление что надо!
Снова тот же вопль, тот же гомон.
— Видать, хозяину оно пришлось по вкусу — враз подмахнул с нами контракт на осень!
Визг, рев, люди, запрыгав от радости, хлопают в ладоши. Детина явно намерен сказать еще что-то, но, осклабившись, сдается, а они, оттирая друг друга, толпятся вокруг него — кто хочет пожать ему руку, кто шепнуть что-то на ухо, кто обнять.
— Всех вас люблю, всех до единого! — зычно рявкает он. — А не встряхнуться ль нам чуток, как по-вашему?
Всплеск оживленного говора, публика начинает рассаживаться по местам.
Со стороны бара доносится звяканье стаканов.
— О господи, Пит, — с благоговейным обожанием лепечет какой-то пучеглазый заморыш, — когда ты кокнул аквариум, я чуть было не уписался, ей-богу…
Детина радостно гогочет.
— Ага, ну и харя же у тебя была, как сейчас вижу! Да еще забыть не могу тех рыбешек, что расшлепались по всей сцене. А мне-то каково? Деваться некуда, становлюсь, значит, я на колени… — Детина опускается на колени, пригибается к полу, разглядывает воображаемых рыб, — …и говорю им:
"Ну-ка, мальцы, живо назад в свои икринки!"
Под взрыв неудержимого хохота детина встает с пола. Зрители, устраиваясь поудобнее, располагаются вокруг него амфитеатром. Те, кто подальше, чтобы лучше видеть, влезают на диваны, на скамью перед фортепьяно. Тут раздается чей-то вопль:
— Пит, даешь песенку про золотую рыбку!
Одобрительный гул, крики: "Ну пожалуйста, Пит, про золотую рыбку, Пит!"
— Ладно, уговорили. — Детина, расплывшись в улыбке, садится на подлокотник кресла и поднимает свой стакан. — И рраз и два… а музыка-то куда подевалась?
Свалка возле фортепьяно. Наконец кто-то берет три-четыре аккорда.
Детина корчит смешную рожу и поет:
— Эх, мне стать бы рыбкою… Рыбкой золотою… Как девчонку пригляну…
Я ей хвостиком махну…
Хохот. Всех громче заливаются девушки, широко разинув яркие накрашенные рты. Одна багровая от смеха блондинка кладет на колено детины руку, другая усаживается почти к нему вплотную за его спиной.
— Но если по-серьезному… — начинает детина.
Еще взрыв хохота.
— Пусть это будет шутка, — произносит он вибрирующим голосом, когда стихает шум, — но я со всей серьезностью вам говорю, что не управился бы с этим в одиночку. Вот вижу я среди нас иностранных газетчиков, потому и хочется мне представить вам главных работяг, без которых я б далеко не уехал. Перво-наперво это Джордж, наш трехпалый руководитель джаза — он сегодня поддал такого жару, что на всем белом свете не сыскать парня, которому по плечу с ним тягаться. Ох и люблю же я тебя, Джордж!
Детина тискает заалевшего лысого коротышку.
— Потом — Рути, моя любовь до гроба… Эй, где ты там? Милочка, как же ты была хороша, ей-ей, лучше всех, детка, придраться не к чему, без дураков…
Целует темноволосую девушку в красном платье, которая, слабо вскрикнув, зарывается лицом в его широкое плечо.
— И Фрэнк… — нагнувшись, он хватает за рукав пучеглазого заморыша. -
А о тебе что сказать? Что я в тебе души не чаю?
Заморыш, поперхнувшись от счастья, безмолвно моргает. Детина награждает его дружеским тумаком.
— Сол, Эрни и Мак — мои писаки-драматурги. Их бы успех Шекспиру…
Детина выкликает имена, и они по очереди подходят и жмут ему руку.
Впавшие в экстаз женщины, рыдая, целуют его.
— Мой дублер, — продолжает детина. — Мой мальчик на побегушках.
И…
— А сейчас, — произносит он, когда, надрав до боли глотки, раскрасневшаяся от возбуждения публика переводит дух, — я хочу представить вам моего кукловода.
В зале наступает тишина. На лице детины задумчивое и несколько испуганное выражение, словно он внезапно почувствовал приступ боли. Он уже не двигается. Сидит, не дыша, с остекленевшими глазами. Чуть погодя у него начинает подергиваться спина. Девушка, сидевшая на подлокотнике кресла, встает и входит в глубь зала. Ткань на спине его смокинга как бы лопается сверху вниз, и из образовавшейся прорехи вылезает какой-то маленький человечек. У него землистое, блестящее от пота лицо, а над ним копна черных волос. Он очень мал ростом, почти карлик, узкоплеч и сутул. На нем коричневая, вся в пятнах лота фуфайка и шорты. Выбравшись из тела детины, он аккуратно прикрывает разрез в смокинге. Детина сидит неподвижно с тупым, ничего не выражающим лицом.
Маленький человечек, нервно облизывая губы, слезает с кресла на пол.
— Привет, Фред, — бросает кое-кто из присутствующих.
— Привет, — отвечает Фред и машет рукой.
Ему лет сорок. Лицо — с крупным носом и большими темными кроткими глазами. Его надтреснутый голос звучит неуверенно:
— А представление-то у нас и вправду неплохо получилось, ведь верно?
— Верно, Фред, — вежливо отвечают они.
Тыльной стороной руки он вытирает лоб.
— Там внутри жарковато, — говорит он с извиняющейся улыбкой.
— Да, пожалуй, не без этого, Фред, — соглашаются они.
Те, что стоят подальше, один за другим отворачиваются, толпа разбивается на группки, там уже вовсю идет беседа, говор становится все громче.
— Скажи-ка, Тим, нельзя ли мне немного промочить горло? — спрашивает маленький человечек. — Не люблю я, понимаешь, оставлять его одного…
Он указывает на неподвижного детину.
— Вопроса нет, Фреди. Что будешь пить?
— Э… понимаешь ли… а как насчет стаканчика пива?
Тим приносит ему пльзенское в фирменном стакане, и он с жадностью пьет, беспокойно стреляя по сторонам своими карими глазами. Большинство присутствующих уже сидят; двое или трое, собравшись уходить, топчутся у двери.
— Постой, Рути, — говорит маленький человечек проходящей мимо девушке.
— Вот была потеха, когда аквариум об пол и вдребезги, скажешь, нет?
— Что? Прости, лапка, не расслышала.
— А… да это я так. Пустяки.
Девушка слегка треплет его по плечу и тут же убирает руку.
— Извини, дорогуша, бегу, нужно поймать Робинса, пока не ушел.
И она мчится к двери.
Маленький человечек ставит стакан на столик и садится, сплетая и расплетая свои узловатые пальцы. Сейчас рядом с ним только двое — лысый коротышка и пучеглазый заморыш. На его губах мелькает встревоженная улыбка; он заглядывает в лицо одному, потом другому.
— Такие вот дела, — начинает он. — Этим представлением мы с вами, э, ребята, уже сыты по горло, и сдается мне, что пора, понимаете, начинать думать…
— Послушай, Фред, — без тени улыбки говорит лысый, подавшись вперед и касаясь его руки, — почему бы тебе не залезть в него обратно, а?
Маленький человечек с минуту глядит на него своими печальными глазами гончей и в замешательстве отворачивается. Он неуверенно встает, глотает слюну и говорит:
— Ну что ж…
Потом взбирается сзади детины на кресло, раскрывает дыру в спине смокинга и по одной опускает в чрево детины ноги. Несколько человек наблюдают за ним с каменными лицами.
— Думал, стерплю, хоть недолго буду поспокойней, — слабым голосом говорит он, — да где уж там…
Он запускает обе руки в полость под смокингом, хватается за что-то и рывком втягивает себя внутрь. Его смуглое растерянное лицо исчезает.
Детина вдруг моргает и встает с кресла.
— Эй, вы там! — гремит он. — Может, кто мне скажет, у нас тут вечеринка или еще что? А ну живей, а ну пошевеливайтесь…
