Снаружи сгущаются сумерки. Дни в декабре стали короче. Внезапно мне приходит в голову, что скоро Рождество. Я не пользовался телевизором с первого дня своего пребывания здесь, но теперь включаю его и констатирую, что весь мир находится в предпраздничном настроении. Продаются новые детские рождественские календари,[59] рекламные блоки изобилуют заманчивыми предложениями выгодно купить разную пластиковую ерунду, которая только и ждет того, чтобы пробраться в ваш дом и остаться на полке в детской собирать пыль. Калейдоскоп кадров на плоском экране раздражает меня, и я выключаю телевизор.
За то короткое время, пока он был включен, дневной свет за окном совсем угас. Досадуя, что пропустил этот момент, я зажигаю свет в доме. Лампа над крыльцом загорается последней — будто сигнализирует о моей готовности. Затем я подбрасываю поленья в печь. Рядом с ней — целый штабель дров, принесенных из сарая. Их должно хватить.
Все должно случиться совсем скоро.
Я прислушиваюсь, однако не слышу ничего, кроме потрескивания сухих деревяшек в печке да завывания ветра меж стволов деревьев снаружи.
Когда раздается стук, я вздрагиваю всем телом. Стучат громко и настойчиво в стеклянное окошечко входной двери. Мое сердце начинает биться чаще. По мере того как я поднимаюсь и иду в прихожую, кажется, что я слышу, как кровь в бешеном ритме несется по моим сосудам. Я берусь за холодную металлическую ручку, нажимаю на нее и распахиваю дверь. Огибая стоящую за ней фигуру, внутрь врывается холодный воздух.
На тебе длинный плащ. В одной руке ты держишь белый пластиковый пакет с теми принадлежностями, которые мне не удалось найти, а также моей рукописью. Другая рука — в кармане. Быть может, в ней у тебя пистолет, однако ты вовсе не хочешь его демонстрировать. Та рука, которую я вижу, затянута в черную кожаную перчатку.
На этот раз на тебе нет темных очков. Больше нет смысла переодеваться и играть в загадки. Все маски сняты. Остались лишь писатель и читатель, готовые к тому, чтобы разыграть последний акт.
Твой взгляд падает на мою руку и большой палец с полоской пластыря. На губах появляется улыбка — ты вполне мог бы сказать что-то вроде: «Пробуешь начать без меня?», однако я твердо решил, что никакого диалога между нами не будет.
О чем тут еще говорить?
Я пячусь назад, чтобы дать тебе возможность войти, что ты и делаешь, после чего запираешь за собой дверь. Затем мы проходим в дом, твои глаза обшаривают гостиную. Опережая тебя на четыре-пять шагов, я подхожу к обеденному столу. Ноги мои слегка подрагивают. Пытаясь это скрыть, я сажусь на стоящий у стола деревянный стул. Стул массивный, с подлокотниками. Я кладу на них руки и выжидающе смотрю на тебя. Ты достаешь из пакета рулон серого скотча и бросаешь его на стол передо мной.
Я нахожу конец, отрываю от рулона длинную полосу и приматываю лодыжку к ножке стула. Затем проделываю ту же процедуру с другой лодыжкой. Ты тем временем стоишь чуть поодаль и внимательно следишь за моими действиями. С трудом, но мне все же удается накрепко приклеить скотчем правое предплечье к подлокотнику стула. После этого я кладу рулон липкой ленты на стол. Ты удовлетворенно киваешь, чувствуя себя теперь в достаточной безопасности, чтобы пройтись по дому и осмотреть остальные помещения. Не найдя ничего подозрительного, ты снова возвращаешься в гостиную.
Ты извлекаешь из пакета бутылку виски. Это «Спринг Банк» двадцатиоднолетней выдержки, разлитое прямо из бочки, которое практически невозможно достать.
Свободной рукой я пододвигаю к тебе два стакана, которые заранее выставил на стол. Щедро плеснув в мой стакан, ты наливаешь себе более скромную порцию и усаживаешься на стул напротив меня. Мы берем свои стаканы и, прежде чем выпить, поднимаем их на уровень глаз и любуемся золотистой жидкостью. Я чувствую, что мои вкусовые рецепторы на этот раз не противятся виски. Зажмурившись, я делаю небольшой глоток. Вкус у виски легкий и мягкий, а послевкусие длится несколько минут.
Когда я вновь открываю глаза, наши взгляды встречаются. Ты одобрительно киваешь и отхлебываешь еще капельку. Я следую твоему примеру. Вскоре наши стаканы пустеют.
Ты резко поднимаешься, хватаешь меня за свободную руку и прижимаешь запястье к подлокотнику. Придерживая его коленом, ты приматываешь скотчем мое предплечье к стулу. Затем, подергав все прочие путы, ты проверяешь мою работу и, по-видимому, остаешься доволен результатами проверки.
Теперь, когда я надежно зафиксирован, ты, похоже, чувствуешь себя гораздо спокойнее, позволяешь себе снять плащ и вешаешь его на один из прочих стоящих у стола стульев. Вынув из пакета рукопись, ты пристраиваешь ее на стуле чуть поодаль и раскрываешь на одной из последних страниц. Кажется, это страница триста восемьдесят три. Потом подходишь к столу и осматриваешь инструменты. Я разложил их в том порядке, в котором они будут использоваться. Первыми идут ножницы. Ты берешь их и начинаешь разрезать мой правый рукав. Он пропитан потом, и ножницы с трудом режут мокрую ткань. Тем не менее через несколько минут тебе все же удается обнажить мне всю руку по плечо.
От времени татуировка выглядит слегка расплывшейся — как чернильный отпечаток на плохой бумаге, — однако номер ISBN все еще вполне можно прочесть.
Ты отбрасываешь ножницы и находишь на обеденном столе скальпель. Поставив колено мне на предплечье и придерживая свободной рукой плечо, ты рассекаешь лезвием кожу и погружаешь скальпель в мою плоть прямо над татуировкой.
Боль пронзает все мое тело, как удар электричества. Я стискиваю зубы, изо всех сил сжимаю кулаки, и постепенно мне становится немного легче. Не вынимая скальпель, ты делаешь шаг назад и, чуть склонив голову набок, любуешься тем, как он под прямым углом торчит у меня из плеча. Удивительно, но из раны почти не течет кровь. Правда, и разрез не так уж широк, всего каких-то полсантиметра — пока еще.
Ты возвращаешься ко мне, опять ставишь колено мне на запястье и берешься за скальпель. Медленным, плавным движением ты продлеваешь горизонтальный разрез так, что он как будто опоясывает руку, проходя прямо над татуировкой. Это больно, чертовски больно, однако теперь я уже знаю, чего следует ожидать, и терплю боль молча, без крика.
Когда разрез окончен, я бросаю взгляд на свою руку. Из раны обильно течет кровь, покрывая татуировку и всю руку до локтя. Взяв со стола тряпку, ты вытираешь мою руку, которую, впрочем, сразу же опять заливает кровью.
Измазанный кровью скальпель скользит в руках, и, прежде чем взяться за второй разрез, ты протираешь его насухо бумажным полотенцем. Его лезвие погружается в мое тело под татуировкой и проделывает все тот же путь вокруг руки. Ты долго протираешь оба надреза и тщательно осматриваешь их, чтобы убедиться, что оба они образуют нечто вроде повязки на плече.
Быстрым, почти небрежным движением ты делаешь вертикальный надрез поперек повязки и поддеваешь скальпелем край кожи, так, что он повисает как кончик ленты. Бросив скальпель на стол, ты хватаешь приготовленные мной пассатижи.
Когда ты зажимаешь в них повисший кончик кожи, я зажмуриваюсь и чувствую, как твоя рука ложится мне на плечо. Носком ботинка ты упираешься в стул между моих ног.
И начинаешь тянуть.
Несмотря на то что мои глаза закрыты, меня ослепляет внезапная вспышка света, тело выгибается дугой. Я не в силах дольше сдерживать крик, и он потрясает комнату — долгий, первобытный вопль, не стихающий до тех пор, пока мои легкие не пустеют. Задыхаясь, я жадно ловлю ртом воздух, и на смену воплю приходит стон.
Через мгновение я решаюсь открыть глаза. Они полны слез, их режет от едкого пота, стекающего со лба, однако мне все же удается увидеть тебя. Ты стоишь прямо передо мной и разглядываешь лоскуток кожи, зажатый в пассатижах. С него срываются капли крови. В конце концов ты бросаешь лоскут на выложенный клинкерной плиткой пол, на который он приземляется с влажным шлепком.
Помимо моей воли взгляд падает на верхнюю часть руки. Полоска кожи шириной сантиметра два сорвана, включая подкожный слой, поэтому под льющейся ручьем кровью угадывается структура обнажившихся мышц. Я с ужасом замечаю, что сорвана только половина полоски, опоясывающей руку. Снова с всхлипом ловлю ртом воздух и отвожу взгляд. Ты заходишь мне за спину и заставляешь наклониться как можно ниже, чтобы добраться до оставшейся части полоски.
Чувствуя прикосновение пассатижей, я задерживаю дыхание в преддверии новой световой вспышки. Долго ждать не приходится. Я резко откидываюсь назад с такой силой, что стул бы опрокинулся, если бы ты не стоял у меня за спиной. От моего пронзительного крика вновь дребезжат стекла. Голова падает мне на грудь, плечи бессильно обвисают, дрожь сотрясает все тело. Дыхание превращается в хрип, в углах рта застывают струйки слюны.
