И наконец, третий вариант заключался в том, что, наняв Сэмми, но убоявшись унижения и тюрьмы, Альтерман покончил жизнь самоубийством.
Во вторник утром Форест и Уилан отправились домой к Скотту Альтерману и с сожалением узнали, что он отсутствует с субботнего вечера, когда вышел из дома, одетый в деловой костюм с галстуком.
— Он был в отличном настроении, — сообщил консьерж. — Я спросил, не надо ли вызвать такси, но он сказал, что ему недалеко, так что он пойдет пешком.
Следующий визит они нанесли в его новый офис престижной юридической фирмы «Уильямс, Армстронг, Фиске и Конрад».
— Мистер Альтерман начал работать у нас только на прошлой неделе, — сказала его секретарша. — В субботу он оставил сообщение на моем офисном телефоне, просил меня заняться в понедельник поисками сведений о происхождении Оливии Морроу, умершей на прошлой неделе.
Форест записал у себя имя.
— Вы имеете представление, зачем он вас об этом просил?
— Не совсем, — ответила секретарша. — Но думаю, это может иметь отношение к доктору Монике Фаррел. Возможно, вы слышали. Это молодая женщина, которую едва не сбил автобус.
— Доктор Моника Фаррел. — Карл Форест постарался сохранить невозмутимое выражение лица и спокойный тон. — Да, я слышал о ней. Что дает вам основание считать, что мистер Альтерман был каким-то образом связан с недавно умершей Оливией Морроу?
— На прошлой неделе мы разговаривали в офисе о таких вот психически неуравновешенных типах, не желающих принимать лекарства и нападающих на невинных людей вроде той молодой докторши. Мистер Альтерман сказал, что знаком с доктором Фаррел, и, разумеется, мы стали спрашивать его о ней.
— Что же рассказал мистер Альтерман?
— Он сказал, она не знает, что является наследницей состояния, но он собирается это доказать.
— Что-что он сказал? — переспросил Форест, а Джим Уилан уставился на секретаршу. — Как же вы прореагировали на это?
— Да никак. Мы подумали, он шутит. Не забывайте, мы ведь почти не знаем мистера Альтермана. Он начал работать в нашей компании неделю назад.
— Конечно. Позвоните мне, пожалуйста, сразу же, как он объявится.
Форест и Уилан вместе спускались на лифте. Они выходили из здания, когда Форест почувствовал слабую вибрацию сотового, лежащего в нагрудном кармане. Звонили из участка.
Послушав, он ответил:
— Ладно, встретимся около морга. — Стоя в лучах солнечного света и обвеваемый свежим ветерком октябрьского утра, он объяснил Уилану: — Только что из Ист-Ривер выловили тело. Если бумажник со всеми документами принадлежит этому человеку, мы можем прекратить поиски Скотта Альтермана.
71
Во вторник утром, без пяти одиннадцать, Моника Фаррел в сопровождении членов правления больницы Гринвич-Виллидж вошла в просторный вестибюль центра «Тайм-Уорнер» и поднялась на лифте на тот этаж, где располагались офисы фонда Александра Гэннона и инвестиционной фирмы Гэннона.
Джастину Бэнксу, председателю правления, как и Роберту Гудвину, исполнительному директору, было лет по шестьдесят. Оба они поддерживали Монику в ее желании сделать больницу первоклассным медицинским центром. За сто лет своего существования больница превратилась из маленькой местной лечебницы на двадцать коек во внушительное учреждение, отмеченное наградами.
Как любил повторять Джастин Бэнкс, «по крайней мере половина населения Гринвич-Виллиджа впервые увидела свет в нашей больнице». Теперь же назрела необходимость в первоклассном педиатрическом центре, для которого на официальном ужине полтора года назад Грег и Памела Гэннон пообещали под фанфары пятнадцать миллионов долларов.
Когда они вошли в приемную, секретарша пригласила их подождать в конференц-зале, предложив кофе. Бэнкс и Гудвин отказались, но Моника согласилась.
— Утром я не успела выпить обычную вторую чашку, — с улыбкой объяснила она. — У меня были ранние пациенты, и я торопилась.
Была еще одна причина, почему она не успела выпить вторую чашку кофе. Предполагая, что Райан уже встал, она в семь часов позвонила ему на сотовый. Он уверил ее, что не только встал, но уже готов ехать в больницу. Собравшись с духом, она сказала:
— Райан, я должна извиниться. Я обращалась с тобой ужасно грубо.
— Ты явно злилась на меня, — сказал он. — Но я вполне понимаю, что ты не хочешь сплетен.
— Ты, наверное, тоже.
Она не собиралась это говорить.
— На самом деле я не стал бы возражать.
«И я снова разозлилась, — поблагодарив секретаршу за кофе, вспомнила Моника. — Я сказала, что это нечестно по отношению к его девушке».
— Моей девушке! — воскликнул он. — О чем ты говоришь?
— Когда я позвонила тебе в четверг вечером, чтобы объяснить, почему не вернулась в кабинет, чтобы взять для тебя медкарту…
— Куда ты звонила в четверг вечером?
— К тебе домой. Женщина объяснила мне, что ты дома, но переодеваешься. Я предполагала, она передаст тебе мои слова.
— О господи, я мог бы догадаться! Видишь ли, Моника…
Выслушав сердитое, но столь желанное объяснение Райана, Моника почувствовала, что у нее словно гора упала с плеч. Райан собирался вечером зайти к ней в кабинет. «Еще я покажу ему подушку и узнаю, что он об этом думает».
Ее озадачили последние его слова, но, произнося их, он смеялся:
— Ладно, Моника, нам обоим надо сдвинуться с мертвой точки. Перед тем как я съеду с этой квартиры, у меня есть еще одно дело.
Когда Моника спросила его, что он имеет в виду, он сказал, что ему придется выбросить остатки лазаньи, и добавил:
— При встрече объясню, что имел в виду.
На работе она успела переодеться в костюм, потому что вечером они собирались на ужин.
— Моника, — сказал Джастин Бэнкс, — я не силен в комплиментах, но сегодня вы выглядите просто потрясающе. Вам необычайно идет синий цвет.
— Спасибо. Этот костюм — на сегодня моя единственная осенняя покупка.
Роберт Гудвин посмотрел на часы.
— Десять минут двенадцатого. Надеюсь, эти люди скоро появятся с чеком для нас. У них должно было остаться немного денег. Вы только посмотрите, какая тут роскошь внутри. Я случайно узнал стоимость аренды этого здания.
Они услышали приближающиеся шаги. Через минуту в комнату вошли три
