— Тэ-э-эк… А ну, дай-ка трубочку дяде, — деловито распорядился «доброжелательный».
— Алле? — мужлан взял аппарат у Сергея, приложил к уху, с минуту слушал, затем отложил переговорное устройство в сторону и с озабоченным выражением лица сообщил пленнику:
— Шефу не нравится твой тон. Говорит, что ты больно резвый. И это нужно исправить. У нас с тобой есть пять минут, чтобы привести тебя в порядок. То есть у тебя должен быть жалостный голосок.
— Желательно со слезой, — тонко вякнуло переговорное устройство. — Я вас слушаю, время идет.
— Мне глубоко плевать на ваши проблемы, — сонно зевнул Сергей. — Кстати! Вы попробуйте застрелиться — может, я поплачу.
— Обработай, — коротко буркнуло переговорное устройство.
— Щас, — мужлан встал, размял бедра и вдруг со всего маху пнул пленника в лицо. Сергей, вскрикнув от неожиданности, ударился головой о пластиковый борт отсека, скрючился на матрасе и прикрыл лицо скованными руками. А мужлан, упершись руками в стены, принялся методично пинать мальчишку по болевым точкам, тыча в голову подошвами кроссовок и возбужденно урча:
— Тут у меня и не такие плакали, чмо горбатое! Тут у меня и покруче тебя обсерались, ублюдок!
Сказать, что Сергей был ошеломлен таким поворотом событий, значит прибегнуть к штампу. Мир вдруг перевернулся с ног на голову, череп от страшного удара гудел, как сто тысяч сумасшедших слонов, грязные кроссовки мужлана с каждым ударом выбивали из перекосившегося сознания пленника агонизирующую мысль: «Не может быть! Такого просто не может быть!!! Это что же такое творится?!»
— Готов? — пискнуло переговорное устройство.
— Тебя спрашивают, ублюдок, ты готов? — продублировал мужлан, вытаскивая из кармана выкидной нож и щелкая лезвием.
— Вас… всех… убьют! — задыхаясь, прохрипел Сергей — последний удар в солнечное сплетение наполнил тело острой болью, не позволявшей сделать полноценный вдох. — Я… вас… я не боюсь!
— Упорный, — буркнул мужлан, наклоняясь к Сергею и одним движением остро отточенного лезвия распуская на две части перед его брюк совместно с ремнем. — А ну-ка, вот так…
Рывком перевернув пленника на живот, мужлан содрал с него штаны, разрезал резинку трусов, оголил задницу и, навалившись сверху всем телом, возбужденно рыкнул в ухо:
— Я тебя щас вы…бу, красавчик! Ухх-х-х, какая попа! Ка-акая попа!!!
— Не… не надо!!! — задушенно прохрипел Сергей, ощутив вдруг задницей, как быстро растет и твердеет дородное мужланово естество, пока что упрятанное в штанах. — По… х-х-хр… пожалуйста!!!
Мужлан, плотоядно рыкнув, дернул несколько раз тазом и жарко зашептал пленнику на ухо:
— Я твою мамашку видел, чмо. Сла-а-адкая мамашка! Ух и сладкая! Мы потом ее поймаем, попозжа, как с тобой разберемся. Обязательно поймаем! Ухх-х-х, мамашка! Тебя к батарее прикуем, а ее будем драть во все щели. Ух-х-хх, как мы ее! Мы ее до смерти за…бем! А ты будешь смотреть. Тебе понравится, чмо! А пока — дорога длинная, я твою попку приучу к порядку! — и опять несколько раз резко дернул тазом, словно хотел забить гвоздь в задницу юноши.
Сергей, задыхаясь под неподъемной тушей, каждой клеточкой своего избитого тела ощутил вдруг, что он беспомощен, как ребенок, и всецело находится во власти сумасшедшего извращенца. И никто сейчас ему не поможет: ни органы правопорядка, ни всесильные родители с их связями, вообще ничто на всем белом свете!
Это внезапное открытие было настолько ужасным, что юноша не выдержал и разрыдался, тонко подвывая:
— Я все… Все сделаю! Уберите его! Пожалуйста, уберите!!!
— Готов, — удовлетворенно констатировал голос в переговорном устройстве. — Отпусти его, дай аппарат.
Мужлан слез, рывком посадил Сергея, прислонив его спиной к стенке, и сунул в руки переговорное устройство. Сам сел напротив, довольно жмурясь, возбужденно раздувая ноздри и поигрывая ножом.
— Будешь себя прилично вести, я дам ему команду больше не трогать тебя, — пообещал обладатель цивилизованного голоса. — А сейчас соберись — я тебя соединяю с мамой.
— Кто это? Сережка, это ты? — спустя минуту раздался в переговорном устройстве напряженно вибрирующий от тревожного ожидания голос матери. Родной голос из другого мира, невесть как пробившийся в этот тесный склеп, пропитанный похотливым присутствием сидящего напротив звероподобного мужлана. — Сереженька, почему молчишь?!
— Мама… Мамочка, я тебя очень прошу, пожалуйста, делай все, как они говорят! — Сергею стоило огромных усилий, чтобы не разрыдаться. — Это… Это такие люди — они все могут… Я тебя очень прошу, мамочка…
— Хватит, поговорили, — прервал общение цивилизованный голос. Переговорное устройство щелкнуло и перестало функционировать, безжалостно оборвав тонкую неведомую нить между беспечным прошлым, защищенным положением в обществе, охранной техникой и крепкими плечами секьюрити, и беспросветным настоящим, исполненным ожидания самых невероятных гнусностей…
Вызволение из душного отсека облегчения не принесло. Выдолбленная в скальной породе землянка значительно уступала по комфортабельности оборудованному в фуре рабохранилищу. Там было тепло, сухо, имелся матрац и туалет. Био, правда, но тем не менее. Да, разумеется, там присутствовал здоровенный минус, сводящий на нет все удобства: этакий волосатый, вонючий, весом в полтора центнера минус — тот самый мужлан сумасшедший, у которого переход из нормального положение в состояние берсеркской ярости занимал едва ли две секунды. Но после сеанса связи этого минуса попросили из кабины не беспокоить. И не беспокоил — только смотрел ласково да урчал плотоядно…
А здесь была нора. Чуточку благоустроенная чьими-то не шибко умелыми руками. Дубовая дверь под углом в 45 градусов, с решетчатым оконцем посреди, узкий наклонный ход, каменные ступеньки, поддон из досок на осклизлом каменном полу, в углу — куча смердящих мертвечиной тряпок и по центру, в качестве единственного предмета интерьера, — ржавое помойное ведро.
— Это зиндан, — пояснил охранник, водворявший Сергея в узилище. — Это параща. Срат туда хадыт. Нищщ-тяк сидет — тут заибис. Балшой зиндан сабсэм плох, тут харашо…
Действительно, одиночный зиндан, куда поместили Сергея, предназначался для содержания особо важных пленных и по тутошним категориям наверняка тянул минимум на три звезды.
Дверь. Она частично защищала от непогоды и создавала относительный комфорт закрытого помещения. Можно было подняться по ступенькам, припасть к оконцу и любоваться панорамой плывущей в дымке облаков равнины — дверь выходила на север.
Поддон и тряпки. Прелесть! Можно было устроить великолепное ложе из тряпок на деревянном поддоне и тряпками же укрыться.
Остальные зинданы представляли собой обычные ямы с узкой горловиной и расширяющимися книзу стенами — этакая каменная бутыль с отвесными стенами, забранная сверху сваренной из арматуры решеткой, в которой имелся люк, запертый на замок. Люди так и сидят в ямах, тесно прижавшись друг к другу и кутаясь в своих тряпках: никаких поддонов, досок и тому подобных радостей жизни. Рядом — лестница деревянная и круглая, деревянная же крышка. Когда нужно достать кого-то, страж опускает в яму лестницу — до дна три метра, не меньше. Крышка нужна на случай сильных холодов и обильных осадков. Смилостивится страж, перед тем как самому убраться в удобное укрытие, положит на решетку крышку. Вольноотпущенный раб, дед Семен — выживший из ума старикашка — вытаскивает на веревке через люк «парашу», через люк же опускает «жопельный»[35] кувшин — в данном случае он служит емкостью для питьевой воды — и хлеб. А в индивидуальный зиндан для особо важных вольноотпущенный заходит, как в обычную комнату — под контролем стража, и даже иногда наводит там порядок.
Впрочем, все эти «удобства» Сергей оценил несколько позже — в день прибытия еуу было не до анализа обстановки. Те, кто его привел, потратили что-то около часа на трапезу — шашлык ели, судя по запаху, выгнали всех обитателей на улицу и устроили представление, которое мы с вами уже имели сомнительное удовольствие лицезреть.
Когда солдату отрезали голову, Сергей впервые в жизни упал в обморок. Он вообще считал себя очень крепким и в глубине души был благодарен мужланистому Papa, наделившему его богатырской статью.
А тут — не выдержал. В глазах вдруг потемнело, откуда-то из недр желудка накатила вязкослюнная дурнота, горизонт поплыл вбок и плавно ухнул в кромешную тьму.
После этого кошмарного дня юный пленник прочно впал в ступор и практически перестал реагировать на внешние раздражители. Недвижно сидел на поддоне, зарывшись в ворох смердящих влажных тряпок, тупо смотрел в одну точку и ни о чем не думал. Когда кишечник и мочевой пузырь напоминали о себе, вставал, оправлялся в ведро и вновь усаживался обратно. Ощущение времени пропало совсем: мерк ли свет, занималась ли заря — ничего не волновало ступорозного узника. К холоду и вечной сырости он быстро привык и перестал обращать на них внимание — все равно подыхать, какая разница… Дед Семен вытаскивал «парашу», приносил хлеб с водой и уговаривал поесть. Сергей как будто ничего не слышал. Тогда к нему спускался очередной охранник и легонько пинал по ногам: жри, тварь, тебе умирать нельзя!
