А тетя Вероника? Отец рассказывал, что ее вызывали на допрос в полицию.
А какая ему разница, кто будет заниматься виллой? Он не собирается сюда возвращаться.
Он просительно посмотрел на мать:
– Поехали отсюда.
Она кивнула и развернулась.
Юнас заметил незнакомого человека в синем рабочем комбинезоне на берегу. Он медленно и тщательно красил деревянную лодку Юнас знал, чья это лодка. Герлофа Лавидссона.
Герлоф. Юнас очень много о нем думал за эти дни.
– Мам, сверни вот тут.
Они съехали на узкую улочку и остановились у железной калитки.
– Я сейчас, – сказал Юнас и вышел.
Птицы пели весело и беззаботно, как всегда. И в саду у Герлофа было все, как всегда, за исключением наполовину приспущенного шведского флага на флагштоке.
И Герлоф, как всегда, сидел на своем стульчике в надвинутой на глаза соломенной шляпе. Но он не спал. Услышал шаги и поднял голову.
– Привет, Юнас, – сказал он без обычной улыбки. – Ты опять здесь?
Юнас остановился перед ним:
– Да… Но я скоро уезжаю.
– И как ты?
– Нормально…
Они помолчали.
– Ты спас мне жизнь, Юнас. Оттащил от огня.
Юнас смущенно пожал плечами.
Герлоф посмотрел на залив:
– Знаешь, они нашли «Офелию».
– Этот… корабль-призрак?
– Вот именно… корабль-призрак. Искали с эхолотом. Вон там, – старик показал на север, – в проливе. С огромной дырой в корпусе. Ее взорвали.
Юнасу не хотелось вспоминать этот корабль и всю эту ночь ужасов. Он прислушался к щебету птиц и вспомнил, что все время хотел попросить у Герлофа прощения. За нарушенное обещание.
– Я проболтался.
– Насчет чего?
– Насчет Петера Майера. Рассказал отцу…
Герлоф поднял руку.
– Это я понял, – сказал он мягко. – Иногда очень трудно удержаться. Но ты там был, на шоссе… как ты думаешь, это действительно был несчастный случай?
Юнас задумался.
– Не знаю… Знаю только, что дядя Кент за ним гнался. Темно было…
– Ты ничего не мог сделать, – утешил его Герлоф. – Это взрослые устроили всю заваруху. Как всегда…
Юнас подумал немного и сказал только то, что пришло ему в голову:
– Скверная история.
– Еще какая скверная. На следующей неделе похороны Иона… Но знаешь, что я тебе скажу, и весь двадцатый век выдался скверным. Может, двадцать первый будет получше… – Герлоф устало улыбнулся и добавил: – Это будет твое время.
Юнас не знал, что еще сказать. Мать его не торопила, но он слышал, что она даже мотор не заглушила.
Он отступил на шаг:
– Нам пора…
– Ты с мамой?
– Да…
Герлоф кивнул:
– Конечно… лето кончилось.
Он протянул руку, и Юнас ее пожал. Сухая старческая рука с темными пятнами.
Он пошел к машине, но у самой калитки обернулся.
Герлоф поднял руку, прощаясь. И Юнас помахал ему – со странной смесью грусти и облегчения.
В середине августа Герлоф попрощался с Ионом на марнесском кладбище.
Стоял погожий солнечный день. Белый красивый гроб. Герлоф поймал себя на том, что невольно прислушивается, но все было тихо. Само собой. Никто не стучал.
Могилу вырыли к западу от церкви, далеко от участка, где хоронили всех Клоссов.
Туда Герлофа вовсе не тянуло. Он постоял немного у засыпанной могилы и медленно побрел к выходу.
Высоко в небе парили две большие птицы. Похоже, канюки. Неужели уже собрались в Африку? Рановато – еще только середина августа…
– Герлоф? Тебя подбросить?
Сын Иона, Андерс.
Ему уже предлагали подвезти дочери, Лена и Юлия, но он махнул рукой – они торопились домой, в Гётеборг. Но Андерсу он не отказал.
Тот помог ему забраться на пассажирское сиденье. После того дня ноги совсем отказывались служить хозяину.
– Ты в этот свой… дом престарелых?
– Знаешь… отвези меня домой. Посмотрю, как там и что.
Андерс включил скорость. Некоторое время они ехали в молчании.
– А Ион любил меня, Андерс? Как он считал…я к нему хорошо относился?
Андерс выехал на шоссе, набрал скорость и только тогда ответил:
– Он, по-моему, об этом никогда и не думал… Сказал как-то, что ты ни разу за всю жизнь ничего ему не приказал.
– Разве? Мне кажется, я только и делал, что приказывал…
– Не-а. Отец говорил, ты не приказывал, а спрашивал.
– Как это?
– Ну, например… ты не хочешь взять риф на гроте, Ион? Что-то ветер усилился… Он и брал рифы. Сам видел – усилился ветер.
– Ла? Что ж… может быть.
Они опять замолчали, и, только когда свернули в поселок, Андерс небрежно сказал:
– Я ее вчера на воду спустил.
– Кого спустил? – Герлоф не понял. Он думал о Ионе.
– Ну… лодку твою.
– Шлюпку, что ли?
– Ну да… шлюпку. Делать было нечего, я пошел и сволок ее в воду.
– И как? Не утонула?
– Течет, конечно. Но не сильно. Пусть в воде постоит, пока обшивка набухнет.
– Спасибо, – сказал Герлоф.
Но думал он о другом.
Что они сделали не так?
Можно было не задавать себе этот вопрос. И так ясно, в чем их ошибка. Надо было любой ценой избегать семейства Клосс.
Андерс остановился у калитки.
Герлоф с трудом вылез из машины:
– Спасибо, Андерс. Может, тебе в отпуск съездить?
– Может быть…
– Или жену найди.
Андерс устало улыбнулся:
– Где ее здесь найдешь… Но жизнь продолжается. Может, и найду где-нибудь.
Герлоф только кивнул. Что тут скажешь? Жизнь и вправду продолжается, несмотря на все горести и невыносимые потери.
Он дождался, пока машина Андерса скроется из виду, и пошел на участок. Открыл пустой дом и, не снимая обуви, прошел в гостиную.
В доме было тихо и прохладно. Старые настенные часы над телевизором остановились, но он не стал их заводить.
Рядом с часами в рамке висел черно-белый снимок, сделанный пятьдесят лет назад. Они с Ионом в Южной гавани в Стокгольме. Высоченный резной шпиль на заднем плане. Риддарчюрка, Рыцарская церковь. Молодые, в костюмах и черных шляпах. Стоят и улыбаются чему-то. Должно быть, солнцу.
У Герлофа защипало в глазах. Он отвернулся и посмотрел в окно на флюгель – вырезанный из фанеры человечек с косой. Он показывал в сторону залива. И по радио он слышал прогноз: западный ветер, три-четыре метра в секунду. Не сильный, но крепкий отвальный ветер. Если сейчас сесть в лодку ее медленно понесет в пролив. В открытое море.
Интересно.
Вот стоит он в своем доме на пороге нового тысячелетия, последний из своих одногодков. Если смена тысячелетий не повлечет никакой всемирной катастрофы, ровно через десять месяцев он отметит свое восьмидесятипятилетие. Он родился двенадцатого июня, как и Анна Франк, только на девять лет раньше. Когда девочка погибла в Берген-Бельзене, он уже был капитаном и лавировал в минных полях на Балтике.
И он уже на пятьдесят пять лет старше, чем Анна. Пережил всех – пережил уничтоженных детей в лагерях, пережил миллионы убитых солдат. Он пережил миллионы людей, которые были моложе его. Можно и кончать с этим.
Но тело человека сплошь и рядом сильнее его воли. Тело хочет прожить хотя бы еще один денек. Но только не на больничной койке. Не лежать опутанным шлангами в окружении сверкающих медицинских приборов.
Он достал блокнот и начал писать свое последнее послание – лочерям.
Слушайте музыку, писал он. Псалмы, конечно, но обязательно и Эверта Тоба, и Лана Андерссона.
Он задумался с ручкой в руке. Что еще писать? Зачем это все? Что он им оставит? Собрание мудрых житейских советов?
Ну нет. Он положил ручку оставил блокнот открытым и пошел к выходу не переодеваясь. На нем по-прежнему был черный похоронный костюм.
Улица совершенно пуста, но где-то идет жизнь. Хлопнула дверь, весело, с визгом залаяла собака – должно быть, вернулся хозяин. Пора ехать домой. Лето, может, еще продолжается, но отпуску пришел конец.
На береговой дороге тоже никого не было. Внизу, у мостков, лениво бродили несколько купальщиков.
Никем не замеченный, Герлоф миновал стенд почтовых ящиков и спустился к морю. Кмиске, говорили раньше, – он и сам не знал почему.
Вода выглядела неприветливой и взъерошенной.
Чему удивляться – береговой ветер. Никому не нравится, когда гладят против шерсти.
На камнях у воды неподвижно сидели чайки. Одна увидела Герлофа, угрожающе вытянула шею и что-то яростно крикнула, широко открыв клюв. Другие тоже захлопали крыльями и заорали, но ни одна не улетела.
Чуть поодаль стояла наполовину вытащенная на берег шлюпка, как Лидере и сказал.
«Ласточка».
Выглядела она просто шикарно, хоть сейчас в кругосветное путешествие.
Герлоф подошел, положил палку на нос, отвязал причальный конец и попробовал столкнуть. Нагнулся и взялся обеими руками за форштевень.
Но «Ласточка» даже не пошевелилась. Герлоф налег посильнее – безнадежно. Тяжелую шлюпку ему не осилить.
Восемьдесят пять, с горечью подумал он.
Всего каких-то полметра – и шлюпка в воде. Он попробовал раскачать ее, может, сойдет сама.
