– В различении добра и зла, – ответил мужчина.
– Вот как?
Виктория встала и вышла из-за стола. В лучах прожекторов ее костюм и волосы сияли золотом. Мужчина в черном пальто шагнул ей навстречу, и теперь они смотрели друг на друга почти в упор, он снизу, она сверху.
– Для того, чтобы понять, где добро, а где зло, мне не нужно читать невнятные тексты тысячелетней давности, бормотать слова на мертвом языке при коптящих свечах и биться головой об пол, – заявила она. – Например, болезнь. Что это, по-вашему? Добро или зло?
– Болезнь может быть и во благо, – ответил мужчина. – Если через нее человек придет к познанию Бога – это добро.
– Вот! – торжествующе произнесла Виктория. – В этом вся суть религиозного понимания бинарных оппозиций. Исходя из этой логики, добром может быть так же нищета, страдания, голод и смерть, так?
– Несомненно.
Виктория обвела взглядом аудиторию.
– Дорогие друзья, я прошу поднять руку тех, кто хочет быть больным, бедным и голодным!
Раздался легкий смех. Ни одна рука не поднялась.
– Простите, я не точно выразилась, – Виктория саркастически усмехнулась. – Прошу поднять руку тех, кто хочет быть больным, бедным и голодным, чтобы прийти к Богу!
Смех усилился. На блестящем черепе мужчины выступил пот.
– Это ничего не доказывает, – громко сказал он. – Вы жонглируете понятиями в рамках примитивной утилитарной этики. Кажется, Вы говорили сегодня, что традиционные ценности сводят человека разумного до уровня животного или примитивного прачеловеческого предка? Только что Вы сами отказали человеку в других потребностях, кроме чисто животных, и провозгласили их удовлетворение единственным критерием добра. Может быть, мне тоже попросить поднять руку тех, кто согласен с утверждением, что он просто бессловесная скотина, все счастье которой состоит в том, чтобы есть, спариваться, умереть здоровым и исчезнуть без остатка в яме с могильными червями?
В зале неодобрительно загудели. Пустое пространство вокруг незнакомца стало еще шире.
– Мужчина, хватит уже! – раздался возмущенный женский голос.
– Да, мы сюда не Вас слушать пришли, а Викторию! – поддержал его другой.
– Дайте нормально провести презентацию!
– Кто вообще его сюда позвал?!
Алина увидела, как Диана вопросительно взглянула на Викторию и чуть заметно кивнула в сторону мужчины. Та тоже едва заметно отрицательно качнула головой: не надо, сама справлюсь.
– Каких комплиментов мы только не выслушали, да, друзья? – Виктория широко улыбнулась. – То были недалекими, а теперь вот оказались скотом. Чем изощряться в оскорблениях, ответьте лучше: а почему я должна верить в Бога? В жизнь после смерти, в адские сковородки с кипящим маслом или сидящих на облаках праведниках в белых одеждах с арфами в руках?
– Потому что если Бога нет, то все можно.
– Но если Бог есть, то тоже все можно, только именем Его, не правда ли? – негромко произнесла Виктория.
Мужчина промолчал.
– Вашему библейскому Богу нужно только, чтобы его почитали. В противном случае Он посылает чуму на народы, ангелов, истребляющих младенцев, сжигает города и натравливает медведей на детей, осмелившихся посмеяться над Его пророками. Он требует уважения к Себе, но Ему и дела нет до человека. Только сейчас другие времена. И никакими пытками, кострами, никакой инквизицией человека уже не загнать в рабство древних догматов. Люди хотят быть свободными и счастливыми. Сами выбирать, во что верить, чем заниматься и как жить. Власть переменилась. Партия сыграна. Так что, если увидите своего Бога, скажите Ему, что пора сдаваться.
– Так я и сделаю, – сказал мужчина. – А потом вернусь и передам Вам Его ответ.
Он резко развернулся и вышел из кафе. Виктория проводила его взглядом, улыбнулась и повернулась к залу:
– Кто-то еще желает поговорить о религии?
Глава 23
Валерия свернула с проспекта на узкую боковую дорожку из треснувших плиток и поежилась, плотнее стянув ворот пальто озябшей рукой. Ночь была влажной и теплой, но промозглая хмарь, оседающая с мертвого неба, холодила, как испарина страха. Разбуженная бесцеремонной весной сырая земля дышала тяжело и тревожно. Все вокруг неподвижно застыло в призрачной мгле, размывающей грань света и тени: маслянисто блестящая черная гладь Малой Невки, расплывающиеся рыжим светом огни, даже машины и редкие пешеходы не двигались, а будто возникали на миг, замирали картинкой из волшебного фонаря, и снова исчезали во мраке. Во тьме дремучего парка на другом берегу смутно белели размытые силуэты заброшенных особняков, привидения прошлых столетий, что явились в ночи и в тумане, чтоб наутро исчезнуть бесследно. Завтра посмотришь: там стройки, парковки или заборы, ограждающие заросшие пустыри, а сегодня тянутся к небу белесыми пальцами колоннад скелеты дворцов, укутанные в серый саван забвенья.
Пахло мокрым подвалом, талой водой, обреченностью и одиночеством.
Валерия шла, осторожно ступая по битым плиткам, сквозь щели в которых выплескивалась жидкая грязь. Слева безмолвной громадой возвышалась, источая угрозу и сумрак, заброшенная больница. Черные окна тускло блестели в оранжевых и голубых отсветах ночи. Три этажа, погруженные в холод и непроницаемый мрак. Исходящая от здания сила ощущалась физически, и Валерия знала, что никто, единожды ощутив мощь этого темного зова, не устоит перед искушением прийти сюда вновь.
Она прошла вдоль правого крыла и свернула во внутренний двор. Абсолютная, ватная тишина; даже звуки проспекта, куда выходила фасадная часть, сюда не проникали, задыхались на самой границе двора в плотном, сгустившемся воздухе. Под ногами скрипело крошево мелкого сора. Валерия огляделась, окинув выходящие во двор стены и окна хозяйским, приметливым взглядом: в окнах, частью разбитых, ни огонька, проемы первого этажа заколочены стальными листами, земля возле стен завалена мусором – битым стеклом, бутылками, тряпками, толстым слоем слежавшейся, мокрой бумаги: во время одного из пожаров, оставившего вверху стен черную копоть, похожую на следы грязных пальцев, из окон вышвыривали все, что может гореть, и вместе с обломками мебели вниз полетели сотни и сотни старых историй болезни. На желтых, обгоревших листах еще можно было различить имена мертвецов: давно покинувших этот мир пациентов, да и врачей, заполнявших убористым почерком бланки и формуляры.
Впереди невысокая арка. Тьма под ней была аспидно черной, но Валерия знала, что в левой стене есть дверь черного хода. Вообще, в здание можно было попасть через семь, а то и восемь разных ходов; местные обитатели говорили, что знают путь и через подвал бокового невысокого флигеля, и через канализационный люк неподалеку отсюда, а еще – если уж очень надо попасть внутрь совсем незаметно – через отверстие сточной трубы, скрытой под водой Малой Невки. Пользовались им очень редко, последний раз годы назад, когда вдруг власти ненадолго очнулись, да и замуровали наглухо все входы и выходы в здание. Многие двери и сейчас снаружи казались надежно забитыми где железом, где досками, но это была одна только видимость. Те, кто хотели попасть внутрь, заходили без всяких препятствий, если, конечно, бывшая туберкулезная больница, известная некоторым как Вилла Боргезе, сама желала впустить их в темные недра.
Валерия достала из большой сумки, висевшей на правом плече, портативный фонарик. Желтоватое тусклое пятно осветило обшарпанную деревянную дверь. Валерия осторожно толкнула. Заперта. Все правильно, сегодня на Вилле Боргезе закрытое мероприятие. Вход только по приглашениям.
Валерия властно забарабанила в дверь: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три и еще один раз. Что-то скрипнуло в тишине, внутри завозились, лязгнул железный засов и дверь приоткрылась. Из темноты высунулось заросшее неопрятной щетиной, покрасневшее от грязи и жира лицо, обрамленное длинными сивыми космами, слипшимися в колтуны. Глаза под белесыми редкими бровями прищурились от неяркого света.
– Это я, – сказала Валерия. – Давай, открывай.
Дверь заскрипела, раскрылась пошире. Бродяга в большой черной кожаной куртке с чужого плеча неловко посторонился и согнулся в полупоклоне. В спине у него что-то хрустнуло.
– Здравствуйте, госпожа Альтера, – просипел он. – Вот, ждем Вас.
Валерия присмотрелась. Бродяга был ей незнаком.
– Новенький, что ли? – спросила она. – Как зовут?
– Витя, – ответил привратник и вновь неуклюже согнулся. – Витя Богомаз. Две недели, как тут.
Валерия принюхалась. Спиртным от Вити Богомаза не пахло. Это хорошо: в остальные дни пусть делают, что угодно, но сегодня все должны быть трезвы, как стекло.
– Знаешь, что сегодня тут будет, Витя? – строго спросила она.
