Я принес Эмильене еще один джин. Она проглатывает его одним глотком, не открывая глаз. Затем берет меня за руку и уже не отпускает.
У нее странное желание считаться верной женой вопреки очевидности. Зачем ей хочется выглядеть в моих глазах именно такой?
— Дорогой, — бормочет она и приникает мокрыми губами к моему рту… — Если бы ты знал, как я люблю тебя… Если бы ты знал…
Первым свидетелем оказалась хорошо сохранившаяся женщина средних лет.
Сообщив свое имя и профессию, женщина, сотрудница обвиняемого, буквально воспела своего бывшего шефа. У меня возникло впечатление, что перечитываю отчет психиатра суду.
Вежливый, предупредительный, заботливо относящийся к своим сотрудникам, умный, работоспособный…
— Вы в него влюблены? — я неожиданно прерываю её.
Чувствую удивление мадам Жильбер. Я еще не приучил её к подобному, тону. Свидетельница слегка краснеет, опускает глаза.
— …Нет, — произносит она после недолгого колебания. — Чтобы быть влюбленным, нужна взаимность… Он никогда не позволял себе ни единого сомнительного словца или двусмысленного выражения…
— Говорил ли он вам о своей жене?
— Очень мало. Иногда одно слово, горький намек… Похоже, он не был счастлив в браке… Но подумать, что… Невозможно!
— Если бы он был понастойчивей, вы бы ему уступили?
Мадам Жильбер поднимает глаза от машинки. Свидетельница краснеет.
— Я… Я была замужем, — говорит она. — Я живу отдельно от мужа. Я… я думаю, что довольно хорошо знаю мужчин. Да, думаю, я бы ему уступила, как вы выражаетесь, господин следователь.
— А вам никогда не казалось странным, что обвиняемый не был настойчивым по отношению к вам, особенно если он вас так ценил, а вы чувствовали, что он несчастен в браке?
— Не знаю, — она отрицательно качает головой. — Нет… Да… (чувствуется, что она и раздражена, и обеспокоена). Вы знаете, господин следователь, главное — работа, была работа. Время на вольности было крайне ограниченным.
Я настаиваю.
— Однако вам все же показалось странным или, по крайней мере, любопытным, что он оставался… на отдалении от вас, не так ли?
Она медленно кивает и несколько секунд разглядывает кончики пальцев.
— Быть может, — соглашается она.
— У него были любовницы?
— Нет… Да… И все же нет. Я ни разу не слышала, чтобы он вел по телефону странные разговоры, он никогда не отдавал предпочтения какому-либо звонку…
Бесполезно. Все бесполезно. Куда ни ткнусь, повсюду натыкаюсь, на стену.
— Благодарю вас, мадам. Мой секретарь составит резюме нашего разговора, вы его прочтете и, если согласны, подпишете.
Вторым свидетелем проходит сосед. Он возглавляет небольшое предприятие и часто работал с обвиняемым. Приземистый усач с обвисшими чертами лица и брюхом, не привыкший носить пиджак с галстуком. Он в еще большем замешательстве, чем первая свидетельница, но знаю по опыту, это не означает, что он что-то скрывает или имеет проступок на совести. Он просто смущен, как любой человек, столкнувшийся с судебным ведомством. Повестка в его руке подрагивает.
Он судорожно протягивает её мадам Жильбер, та с серьезным выражением лица берет бумажку и кладет рядом с машинкой. Когда он уйдет, она выбросит её в корзинку для бумаг.
С первых же слов, если не считать робости, я догадываюсь, что он испытывает симпатию к обвиняемому. Он её и не скрывает. Как и первая свидетельница, он не допускает и мысли о случившемся.
Хотя мнение усача мало что значит (он знает обвиняемого меньше, чем первая свидетельница, к тому же и не столь умен), я позволяю ему говорить целых четверть часа.
Надо было вызвать его жену. Я узнал бы больше.
— Спасибо за сотрудничество, мсье, — говорю я. — Всё.
Он оторопело вскакивает на ноги.
На пороге он вдруг поворачивается к нам и с какой-то робкой агрессивностью восклицает, положив руку на сердце:
— Вы знаете, что бы он ни сделал, я его люблю. Уверен, что он не подлец. Все выяснится, вы увидите.
Два следующих свидетеля (владелец теплиц и последний клиент обвиняемого) не сказали ничего нового. Один и тот же трёп.
Я возвращаюсь домой не без страха. Сегодня вечером должен пробить час истины. Эмильена и Электра успокоились. И в конце концов сговорятся за моей спиной. Бывали и более удивительные повороты судьбы.
Первый сюрприз, не знаю, добрый или худой, но Эмильена уже дома. Я пытаюсь разглядеть на её прекрасном лице признаки ненависти или отвращения, но ничего не замечаю. Сомнениям надо положить конец. Лучшая защита — нападение.
— Я не переставал думать о твоей подруге весь день, — говорю я с обеспокоенным лицом (мне не надо насиловать себя). — Никак не пойму, почему она так внезапно свихнулась…
Эмильена потягивает вермут — непонятно, сколько джина она туда добавила, но уровень в бутылке сильно понизился. Она непроницаемым взглядом рассматривает меня.
— Она отправилась на лечение сном, — наконец бросает она замогильным голосом. — Я больше желаю говорить об этой сволочи.
— Не стоит так драматизировать. Никто не застрахован от внезапного приступа безумия.
— Ты так говоришь всегда, когда тебе приводят я убийцу или насильника?
Ай-я-яй. Эмильена не в том, совсем не в том расположении духа, что вчера. Конец поцелуйчикам, конец приступам эротического безумия. Она, наверное, сильно испугалась, но испуг долго не длился. Еще немного, и она разозлится на меня.
— А если нам пообедать где-нибудь? — спрашиваю я, чтобы разрядить напряжение.
— Было бы прекрасно, но сегодня не могу. Мы должны были отпраздновать продажу ОТЦА вместе с Электрой, Эдуардо и голландским клиентом. Дела продолжаются, праздник состоится в сокращенном составе… Но сам знаешь, необходимо… Спектакль должен продолжаться. Дела. Я должна идти. Но одному богу известно, как мне не хочется…
— Конечно, конечно.
Удивительно. Неужели я выгляжу таким круглым дураком? Ей же известно, что я следователь, что целыми днями разбираюсь с людьми, с их делами, с мотивами их деяний. И она не идиотка. Что она ответит, если напрямик спрошу, с кем из двух мужчин она собирается переспать сегодня вечером? И смутится ли она?
— Пойду приму ванну, — говорю я. — Приятного вечера.
Удалось ли мне вложить каплю иронии в последние слова? Перед уходом она забегает в ванную и целует меня в губы, глаза её влажны и полны обещаний, которых она не сдержит.
Итак, ничего не изменилось, печально говорю я себе, погрузившись в воду. Узнаю себя. Я едва не совершил невероятного поступка, мир едва не разверзся у меня под ногами, но на самом деле ничего не изменилось. Я каждый вечер размокаю в своей горячей ванне, пока Эмильену трахает каждый встречный, а она даже не подыскивает никаких оправданий.
Дзинь.
Кого еще несёт? Сосед, ошибка?
Открываю, даже не нагнувшись к глазку.
Электра. Глаза её неестественно расширены и блестят, на ней странная одежда. Вместо изысканного туалета бесформенная бежевая пижама из джерси и тапочки.
Я делаю шаг в сторону, она спотыкается, покачиваясь, направляется в малую гостиную и буквально падает на софу.
— Хотите что-нибудь, Электра? — спрашиваю я спокойным тоном, хотя сердце у меня готово выскочить из груди.
Я не боюсь, а перевозбужден — абсурдно, но меня охватило ощущение, что эта женщина именно в данную секунду станет моим спасением, что благодаря ей я смогу освободиться от морального гнета Эмильены и навести порядок в хаосе, в который превратилась моя жизнь. Я сгораю от любопытства. Что же мне уготовило будущее?
— Жан, я хочу знать, — наконец решается она. — Мне надо знать, не сошла ли я с ума. Не знаю, что подумать. Была уверена, что, войдя и увидев вас, пойму, приснилось мне все или нет, действительно ли вы пытались меня… меня…
— Убить?
— Ну да. А теперь не знаю. Всё смешалось. К тому же меня опоили кучей лекарств…
— Я действительно огорчен тем, что с вами произошло.
Она нетерпеливо трясет головой. Она колеблется, не зная, стоит ли мне говорить. И решает, что нет никакого смысла страдать ей одной. Но поверю ли я и не сочту ли её окончательно свихнувшейся? В конце концов, она решает сообщить мне секрет полишинеля.
— Я… Я смудила. Мне надо возвращаться, — бормочет она. — Я так устала, вызовите такси.
Я вдруг принимаю решение. А может быть, я принял его давно. Не знаю.
— Лучше, если я вас провожу. Не имею права бросить вас одну в таком состоянии. Только оденусь.
— Жан! — восклицает она в момент, когда я переступаю порог спальни.
Встревоженный ее тоном, я оборачиваюсь.
— Жан, мне хотелось бы… Вы можете оказать мне последнюю услугу, — спрашивает она, глаза ее лихорадочно блестят.
