— Если бы я была лошадью, вы бы меня давно пристрелили.
— С вами все будет хорошо, — настаивал Уэзерап, смеясь ее шутке. — Отправляйтесь на Эверест. Рожайте еще десятерых детей. Только не делайте все это одновременно!
— У матерей иногда нет выбора, — ответила Иза, но депрессия отступила.
— Скажите мне, Иза… У меня к вам вопрос личного характера, если не возражаете? — сказал он с некоторым колебанием в голосе. — Я задавался им с того самого момента, как вас привезли. У вас заметный шрам… — Он внезапно смутился.
— Как раз здесь, на груди. — Изидора провела пальцами над левым соском.
— Мы должны были вас тщательно обследовать, вы же понимаете, — поспешил объяснить Уэзерап, считавший свою пациентку необыкновенно красивой женщиной. — Странное повреждение. Мы не могли понять, что это такое.
— Огнестрельная рана. Возможно, от девятимиллиметрового узи. Плохо зашитая. Мою машину обстреляли колумбийские наркодельцы, я вела там расследование. Глава картеля обещал мне право на эксклюзивное интервью, предполагая, что я буду спать с ним за это. Когда я отказалась, он почему-то не захотел, чтобы я добралась живой до аэропорта, ведь кассета с записью осталась у меня. Разбили машину, продырявили меня. Хорошо бы, чтобы и другие свои операции они проваливали подобным образом.
Иза рассказывала так же просто и буднично, как повествуют о рядовых житейских проблемах.
— Боже мой, — пробормотал Уэзерап в изумлении. — Мы в нашей больнице не очень-то опытны по части таких ран. Пулеметных…
— От пистолета-пулемета, — поправила она.
— И к этому вы хотите вернуться? Дорогая моя девочка, вы, должно быть, просто помешанная. Но очень смелая.
— Да вовсе нет. Нужно было переспать с ним, но кое-что во мне не принадлежит АКН. К тому же я была на пятом месяце беременности.
— Вы еще безумнее, чем я предполагал!
— Вы ошибаетесь. Я использовала свой живот — вывезла кассету с интервью под бандажом. Пограничники — добрые католики — отвернулись, вполне целомудренно. — Иза улыбнулась, хотя его слова были ей, скорее, неприятны. Будь она мужчиной, доктор восхитился бы, а не изумился, захотел бы услышать подробности. А он отнесся к ней покровительственно (невольно, конечно, что не так омерзительно, как покровительственный тон коллег-мужчин из агентства), и это стало раздражающим напоминанием о возвращении в мир, где женщине все время приходится отстаивать свои права.
Пропущенные дни рождения детей, невыполненные обещания… Щемящая боль при мысли о том, что няню Бенджи воспринимает в большей степени как мать, чем ее. Игры и песенки, которым она так хотела научить сына, но это сделал кто-то другой.
Безумие — возвращаться с гражданской войны, чтобы успеть помыть посуду после воскресного ленча…
Как она испугалась, когда из ее дорожного несессера пропала дюжина одноразовых шприцев, которые она всегда возила с собой, чтобы избежать заражения в горячих точках, какую слепую ярость испытала против двухлетнего Бенджи, когда обнаружила, что он решил поиграть крошечным компасом, без которого она не могла связаться со спутником. От таких мелочей могли зависеть ее жизнь и судьба репортажа. Кстати, она никогда не знала, что ее редактор ценит выше. Азартная игра со смертью, когда от ее сообразительности зависит, удастся ли им уйти от снайперов в Бейруте и Боснии, — и все это для зрителей, утомленных ежедневными ужасами и предпочитающих, наверное, наблюдать, как крутится их стиральная машина.
Ожидание на песчаном берегу на окраине Могадишо, где должны были расстрелять из пулемета двух дезертиров, стоявших с завязанными глазами у пустых бочек из-под бензина. Казнь приостановили не по милости Божьей и не благодаря какому-нибудь доброму дяде, а потому, что кинооператору Би-би-си потребовалось поменять севшую батарейку.
Возвращения в редакцию, где ее встречали не похвалой или хотя бы пониманием, но безжалостными требованиями новых, новых и новых репортажей. На нее наваливали все больше и больше и с любопытством поджидали, когда же эта хрупкая женщина откажется, сославшись на недомогание, или просто упадет в грязь, размазав свой макияж. Свиньи.
Балансирование между страстным желанием сделать репортаж и чувством самосохранения… Победив страх, движимая навязчивой идеей, она ползет по минному полю, чтобы получить эксклюзивный материал, и только потом вспоминает, что она мать и на ней лежит ответственность за детей и дом.
Дом. Пора было звонить мужу. Беспокойство, причину которого она не могла себе объяснить — или вспомнить, — вновь нахлынуло на нее.
Гудок. Щелчок. Ответили.
— Джо?
Молчание. Долгое молчание.
— Джо, это я. Как ты, дорогой? Я тебя от чего-нибудь оторвала?
Нет ответа.
— Где ты?
— В Англии, Джо.
— Я думал, ты улетела на Марс.
— Джо, прошу тебя… Я в больнице. Произошла автомобильная катастрофа. Ты слышишь меня?
Казалось, ее муж говорит не с ней.
— Ты долго там пробудешь?
— Я не знаю. Может быть, еще недели две…
— Ты что-нибудь сломала?
— Нет, но…
— Дай мне адрес.
— Ты приедешь?
Пауза.
— Нет, я не могу. Я по горло занят на работе. Просто скажи адрес, ладно?
— Джо, я должна тебе кое-что сказать.
— Я тоже. Не хотел бы делать это по телефону, но…
Опять молчание, он пытается вспомнить заранее заготовленные фразы, но не может.
— Черт! С меня довольно! Довольно твоих исчезновений, того, что ты бросаешь меня, а в списке твоих дел я по важности занимаю самое последнее место, даже после похода в сортир. Я выхожу из игры, Иза. Совсем. Я хочу развода. Надеюсь, мы сможем организовать это быстро и без осложнений. Будь умницей, хорошо? Ради детей. — Он сделал вид, что не замечает ее молчания. — Ну, Иза. Это не может быть для тебя такой уж неожиданностью. Боже, между нами ведь ничего не осталось. Давай просто оформим все юридически, чтобы каждый из нас смог жить собственной жизнью. Я подготовил все бумаги, тебе осталось их только просмотреть. Дай мне адрес больницы.
— Ты собираешься прислать мне бумаги сюда, пока я лежу в больнице? — выдохнула она. Внезапно на нее обрушились воспоминания: ссоры, его растущее раздражение, оборачивающееся горечью, грубость, боль. Разрушившийся брак.
— А чего ты ждала? — заорал он. — Ты не оставила мне выбора, я даже не знал, где ты находишься, прошло больше месяца. Не думаешь же ты, что я буду дожидаться, пока ты прекратишь изображать Марко Поло.
— Джо! — взмолилась Иза, забыв все тщательно обдуманные слова. — Ради Бога, выслушай меня. Пожалуйста. Бэлла. Наша девочка. Она умерла.
На другом конце линии наступила мертвая тишина. Обожженное болью человеческое сердце бьется очень тихо.
— Джо, она была на заднем сиденье машины, когда мы свалились в кювет. Бенджи в порядке, а Бэлла погибла. Джо, мне так плохо.
Когда Мишлини заговорил, голос его звенел от напряжения.
— Ты убила Бэллу?
— Не надо, Джо, пожалуйста!
— Как это случилось?
— Я не могу вспомнить, не знаю. Джо, приезжай сюда, умоляю! Садись в первый же самолет. Давай не будем говорить обо всем по телефону.
— Где ты?
Иза назвала ему адрес.
— Значит, ты приедешь?
Голос Джо напоминал шипение змеи.
— Единственное, что ты от меня получишь, это документы на развод. Ты убила Бэллу. Ты безответственная… эгоистичная… сука!
Иза не знала, как долго она лежала, откинувшись на подушки, закрыв глаза, из которых струились слезы. Она оплакивала не погибшее супружество. Она не могла убедить себя, что потеряла что-то. Она плакала от одиночества и чувства беззащитности, которое окутало ее, как болотный осенний туман, от боли и гнева. Воспоминания роились в ее мозгу, лишая самообладания. Но горше всего она плакала от чувства вины. Наверное, она действительно виновата в той аварии. Это ее вина, что Бэлла погибла.
Иза открыла глаза. Она не могла больше оглядываться назад, пытаться вспомнить — это причиняло ей слишком сильную боль. Есть только один путь — вперед, не важно куда, только бы построить новый светлый дом для себя и Бенджамена, если, конечно, хватит сил.
Она взяла том Жюля Верна. Ее любимые герои еще не спаслись, они все еще на краю гибели, держатся за корзину под воздушным шаром.
Иза бросила книгу в корзину для мусора.
Деверье сидел в углу бара, наблюдая за окружающими опытным взглядом. Бар был расположен в нижней части Вест-сайда, в одном из тех районов, где на улицах говорят по-испански, а солнце как будто никогда не садится. Ему нравились такие места, где он мог отключиться от всего: чиновников и бумаг, бесконечных формальностей и срочных дел, царивших в его мире. Здесь все было по-иному: никаких классовых барьеров, все так открыто, так не по-английски. Вызов. А ему нравилось бросать вызов.
