Две группы всадников быстро сближались. Когда они проезжали мимо костров, сидевшие приподнимались и кланялись конникам. На хороших конях как с той, так и с другой стороны скакали немногие, большинство гарцевали на вьючных животных, но любой мог убедиться, что под князем, так же как и под «королем», были превосходные, прошедшие рыцарскую выучку животные. Ничего удивительного, что на таком коне разъезжал Боэмунд, однако и «королевский» жеребец едва ли уступал дестриеру Тарентского князя, что не могло не вызвать недоумения. Боэмунд и сам уже слышал про этого коня, которому хозяин, как говорили, дал кличку Смарагдин, но видел обоих впервые.
По одежде Тафюр более напоминал восточного вельможу в весьма потрепанном походном платье, однако как конь, так и видневшийся из-под плаща кончик покрытых узорами сабельных ножен наводили на мысль о том, что «король» до какой-то степени не зря так прозывался. Впрочем, «подданные», как известно, зачастую предпочитали называть «повелителя» «князем», тем самым Тафюр и Боэмунд могли считаться равными друг другу. Последний имел на Тафюра особые виды, а потому решил притвориться, что не замечает разницы между ним и собой.
— Приветствую тебя, повелитель голытьбы, — крикнул Боэмунд, подскакав поближе. — Что же не приглашаешь на пир, твои слуги готовы все сожрать без нас.
Голову князя покрывал башлык, так что видны были только глаза, в которых играли веселые искорки, а также нос и рот. Тафюр принял условия игры и отвечал в тон Боэмунду:
— Буду рад, если ты разделишь со мной трапезу, которую послали нам… враги.
Сказав это, он усмехнулся и указал на стену, на которой собралось немалое число турок, многие из них не верили, что крестоносцы способны опуститься до подобной низости, однако собственные глаза убеждали защитников Антиохии в том, что все, о чем раньше говорили другие, — правда. Не успел Боэмунд ответить, как Тафюр добавил к сказанному:
— Вот если бы ты, твоя светлость, прислал нам вина от щедрот своих, то мы могли бы каждый день угощать тебя таким обедом.
— Вина я пошлю, — заверил собеседника Боэмунд. — И самого лучшего, а вот ежедневная трапеза, хм, она больше зависит не от нас, а от них.
Тут один из свитских Тафюра подскакал к господину и протянул ему небольшой кусок покрытого поджаристой корочкой мяса, насаженный на длинный кинжал. «Король» усмехнулся и проговорил:
— Вот, твоя светлость, не побрезгуй, это кусок самого мягкого места одного юного турка, его, говорят, забили специально для тебя.
Приняв из рук Тафюра угощение, Боэмунд поднес его к носу и, понюхав, удовлетворенно кивнул, а затем передал мясо обступившей его со всех сторон свите. Среди дружины князя раздались одобрительные возгласы, кто-то попробовал мясо и выразил удовольствие качеством приготовления блюда. Один из спутников князя Тарентского, подъехав к господину, что-то негромко сказал ему, тот кивнул, а всадник передал господину небольшой мех вина. Боэмунд откупорил его и, отодвинув мешавший башлык, запрокинув голову, сделал несколько глотков, забрызгав одежду.
— Я обещал лучшего, но после, а сейчас прошу отведать того, что есть, немного кисловато, на мой вкус.
Приняв гостинец, Тафюр, чье лицо также закрывал башлык, воздал должное угощению Боэмун-да, которое пришлось «королю» очень по вкусу. Сделав несколько больших глотков, он рыгнул, но потом опять надолго приложился к меху и лишь затем весьма неохотно передал вино свитским.
— Как видно, угощение мое тебе по нраву, ну что ж, теперь, пожалуй, можно и поговорить, раз уж мы, наконец, встретились, хорошая беседа всегда идет к вину. — Тафюр кивнул, а Боэмунд, указав рукой в сторону, предложил: — Отъедем.
Однако не успел князь тронуть коня, как со стены раздался громкий крик, отличало его от прочих только то, что кричавший пользовался не турецким языком, не латынью или каким-нибудь из франкских диалектов, что ввиду плохого знания врагами их языка весьма забавляло крестоносцев, а хорошим греческим, к тому же обращался человек непосредственно к собеседнику Тафюра.
— Как можешь ты допускать такое безобразие, князь франков?
— А как ты можешь обращаться ко мне в столь высокомерной манере, — так же по-гречески прокричал в ответ Боэмунд, сложив ладони рупором. — Назови себя, или я вообще не стану разговаривать с тобой.
— Ты отлично знаешь меня, князь, я — Аги-Азьян, владетельный эмир этого города. То, что творят твои люди, — немыслимо, они оскорбляют моих воинов, поедая тела их товарищей.
Боэмунд ответил не сразу, он повернул коня и посмотрел на оставшихся чуть позади дружинников. Те, зная манеры господина и его любовь к хорошей шутке, с нетерпением ожидали, что же князь скажет турку.
— У моих воинов иное мнение, — прокричал Боэмунд в импровизированный рупор. — Они говорят, что свинья, конечно, лучше, но и турок ничего.
Обе свиты засмеялись, среди норманнов не все хорошо понимали греческий; но те из них, кто обладал большими способностями к языкам, помогли товарищам. В свите Тафюра было немало таких, кто знал и турецкий, а уж речь ромеев все понимали в достаточной мере для того, чтобы насладиться шуткой князя Тарентского.
— Вы варвары! — воскликнул Аги-Азьян. — Так не поступают даже дикие народы, только звери способны на такое!
— Чушь! — закричал в ответ Боэмунд. — Твои соплеменники пожирают падаль, не станешь же ты называть своих солдат падалью? Если станешь, тогда твоя взяла, мы — варвары, но не больше, чем вы! — Не дожидаясь ответа пораженного его словами врага, князь добавил: — Обещаю тебе, Акциан, что, когда мои воины возьмут город, я не стану есть тебя, просто велю отрезать твою мудрую голову и насажу на самый высокий кол, который найду, а тело отдам бродячим псам… Все, я больше не желаю говорить с тобой.
Аги-Азьян задергался, он затопал ногами и что-то закричал по-турецки, а потом, сообразив, что Боэмунд все равно не понимает его, добавил на греческом:
— Ты никогда не войдешь в этот город, иначе как пленником, босым, с арканом на шее, жалкий раб! Кербога уже близко! Он придет, чтобы покарать тебя и всех твоих язычников!
— Кербога, ты говоришь? — удивился в ответ Боэмунд так, точно впервые слышал грозное имя турецкого атабека. — Ты еще вспомни своих друзей из Дамаска и Галеба, они уже приходили сюда, а теперь зарылись в норы, точно крысы!
Аги-Азьян прокричал несколько греческих ругательств и, взмахнув плеткой, принялся по-турецки раздавать приказы солдатам, которые немедленно помчались в разные стороны.
— Ладно, прочистили горло, теперь давай поговорим о наших делах, — вновь обратился Боэмунд к Та-фюру, и они отъехали в сторону на несколько саженей, оставив позади от души потешавшихся свитских.
Разговор занял не так уж мало времени, а когда Боэмунд и «король нечисти» вновь подскакали к своим дружинам, намереваясь продолжить прерванный путь, некое обстоятельство задержало их. Продолжительность беседы оказалась вполне достаточной, чтобы турки успели вывести на стену пленных христиан, среди которых оказался, по меньшей мере, один человек высокого происхождения. Впрочем, установить это по одеянию несчастных казалось делом весьма затруднительным, так как тела христиан прикрывали лишь одинаково грязные, зачастую даже и окровавленные лохмотья.
Однако лицо одного воина и его манера держаться не оставляли сомнения в принадлежности этого человека к благородному рыцарскому сословию. Враги, очевидно, думали так же, поэтому некоторых из пленников сбрасывали связанными со стен, для иных складывали костры, уготовив почетную смерть для одного лишь рыцаря, чьи длинные белокурые волосы разметались по широким плечам. В человеке не ощущалось страха, хотя плаху сооружали прямо на его глазах.
— Кто это? — наперебой спрашивали друг друга дружинники Боэмунда и Тафюра. Некоторые высказывали предположения относительно происхождения благородного господина, но другие отвергали их. Как ни странно, получалось, что рыцаря знали под многими именами, но точного не ведал никто. Однако все дружно сошлись, что обреченный прибыл в лагерь осаждающих, возможно, в начале текущего года и сражался в отряде герцога Роберта Нормандского, пока не угодил в плен. Судя по тому, что рыцарь не вполне твердо держался на ногах, можно было предположить, что причиной его несчастья послужило ранение.
Палач толкнул рыцаря, отчего тот упал на плаху, но, найдя в себе силы, поднялся. Тогда турок вновь толкнул его, прокричав на ломаном греческом:
— На колени, раб! Проси пощады, покажи своим друзьям, что ждет их, когда наш господин накинет каждому из них на шею ременный аркан!
Рыцарь не пожелал обращать внимание на слова палача, а возможно, и вправду, будучи новичком в этих краях, просто не знал чужого языка. Тогда на помощь палачу пришел другой турок, который прокричал примерно то же самое, только на ужасно исковерканной разговорной латыни.
