Она не могла вспомнить ритмические периоды (это было хорошо, поскольку что она подозревала, что Нора выдумала все это сама, возможно, на основании публикаций в одном из иллюстрированных журналов, пытающихся объяснить клиенту все его проблемы, – эти журналы обычно лежали на ее кофейном столике в гостиной), поэтому остальное она стала просто перечислять:
– Шесть – моя грудь, семь – мои плечи, восемь – моя шея…
Она сделала паузу, чтобы глубоко вдохнуть, и с облегчением почувствовала, что сердце перешло с галопа на ровный и быстрый бег.
– Девять – уши, десять – глаза. Глаза, глаза, откройтесь!
Она открыла глаза, и спальня вокруг нее осветилась ярким сиянием, стала какой-то новой и – во всяком случае, на краткий миг – такой же прелестной, какой она показалась Джесси, когда они с Джералдом проводили свое первое лето в этом доме. В 1979 году, который когда-то показался небывалым чудом, а теперь затерялся в далеком прошлом.
Джесси посмотрела на деревянные серые стены, белый потолок с отсветами на нем и два больших окна, между которыми стояла кровать. Одно выходило на запад, сквозь него были видны веранда, сосны и голубая чаша озера. В другом окне открывался менее романтический пейзаж: дорога и ее старый «мерседес», после восьми лет службы начавший неумолимо ржаветь.
Прямо перед собой на вешалке у противоположной стены она увидела батик и равнодушно отметила, что это подарок Норы к ее тридцатилетию. Она не могла разобрать поблекшую надпись красным, но знала, что там стояло: NEARY,83. Еще один год из фантастики.
Рядом с вешалкой висела (и обычно надоедливо звенела, цепляясь за одежду, о чем она не решалась сказать мужу) пивная кружка Джералда, обычная пивная кружка, однако он испытывал по поводу этой кружки ненормальную гордость и пил из нее первое летнее пиво, когда они приезжали сюда в июне. Это была одна из тех странных церемоний, которые заставляли ее задолго до сегодняшних игр всерьез задавать себе вопрос, была ли она нормальной, когда вышла замуж за Джералда.
«Кто-то должен был положить этому конец, – подумала она вяло. – Кто-то должен прекратить этот ужас».
* * *
На кресле рядом с дверью в ванную лежала яркая юбка и блузка без рукавов, которую она надевала сегодня в этот не по-осеннему теплый день; ее лифчик висел на ручке двери. А ноги и простыни перечеркивал яркий отсвет солнца. Это был не правильный квадрат, который обычно ложился на кровать в час, и не прямоугольник, которым тот становился в два часа, а узкая полоса, которая сообщала, что сейчас около четырех. Затем полоса уйдет с кровати на пол, потом уползет вверх на стену, и тени появятся по углам и под столом; эти тени начнут выползать из углов к центру комнаты, поедая свет…
Солнце уходило на запад. Максимум полтора часа, и наступят сумерки, а еще через сорок минут станет темно.
Эта мысль не привела ее в отчаяние – пока, во всяком случае, – однако тоска вновь выпустила когти, и страх подступил к сердцу. Она прикована к кровати, а мертвый Джералд лежит на полу рядом: Джесси представила себя и его в ночной темноте пустого дома и вздрогнула. Человек с бензопилой ушел в свой светлый и теплый дом к жене и детям, собака убежала, осталась только эта чертова гагара на озере для компании – только она и никого более на десять миль вокруг.
Мистер и миссис Бюлингейм проводят первую долгую осеннюю ночь рядом – но в разных мирах.
Глядя на кружку и батик – странных соседей, которые могли сосуществовать только в таком вот дачном коттедже, – Джесси подумала, как легко вспоминается прошлое и как не хочется размышлять о будущем. Настоящее стало более или менее ясным. Хотя оно и не внушало оптимизма, нужно было действовать. Ведь она не могла надеяться на чудо. Нужно попытаться самой выпутаться из этой трагической и дурацкой ситуации. Все-таки не будет этого позора, когда какой-нибудь помощник шерифа отомкнет наручники и спросит, какого черта она тут делает одна и голая.
Ее тревожили еще две вещи. Ей хотелось в туалет, и начинала мучить жажда. В данный момент первое желание было сильнее второго, но муки жажды пугали ее больше. Пока жажда не была сильной, однако она понимала, что если ее не утолять, то через некоторое время наступит смерть от жажды – мучительная смерть.
«Вовсе не забавно умереть от жажды в двадцати метрах от самого большого озера в штате Мэн», – подумала она и покачала головой. Нет, оно, наверное, не самое большое. Самое большое – Дарк-Скор, то озеро, на котором она была с родителями, братом и сестрой много лет тому назад. Когда еще у нее не было внутренних голосов. Многого не было…
Она вновь попыталась отбросить эти мысли. Нет смысла вспоминать о Дарк-Скор, и сейчас, в наручниках, она тем более не станет этого делать. Лучше думать о жажде.
«А что о ней думать, милая? Это же психическое, неподвластное разуму, не так ли? Ты чувствуешь жажду, потому что знаешь, что не можешь встать и напиться. – все очень просто».
Не совсем. Она нанесла мужу удар, который привел его к смерти. Но и в ней самой протекал какой-то биохимический процесс с выделением гормонов; это можно было определить как шок, а естественным следствием шока является жажда.
Джералд был человеком стойких привычек, и одной из его привычек было ставить бокал воды на полку у изголовья кровати. Она повернула голову и увидела – так и есть, он стоит на полке, высокий бокал со следами растаявшего льда на поверхности воды. Бокал наверняка стоит на салфетке, чтобы не оставалось следа от мокрого кружка на дереве, – таков был Джералд с его мелочными заботами.
Увидев бокал, Джесси испытала первый приступ настоящей жажды. Это заставило ее облизать губы. Она сползла вправо, насколько позволяла цепь на левой руке. Ей удалось передвинуться сантиметров на двенадцать на сторону Джералда. Джесси увидела бурые пятна на простыне и задержала на них взгляд, вспомнив, как из Джералда извергалась жидкость в момент агонии. Она поскорее перевела глаза на бокал с надписью, которая рекламировала какой-то сорт пива.
Медленно и осторожно Джесси приподнялась, пытаясь дотянуться до бокала. Но не смогла. Кончики пальцев и бокал разделяли всего несколько сантиметров. Приступ жажды – сжимающий гортань, пощипывающий язык – был острым, но недолгим.
«Если никто не придет и я не дотянусь до него, завтра утром я уже не смогу посмотреть на этот бокал».
Эта мысль поразила холодной логикой; она была ужасна. Нет, нет, завтра утром ее тут не будет! Об этом даже нечего думать. Это – нелепость, это…
«Перестань паниковать, – раздался голос Рут. – Этим делу не поможешь!» Но эта мысль не смешна или нелепа. И ее надо как-то принять во внимание… Она, конечно, не умрет от жажды, но может провести много часов в мучениях, если ничего не придумает.
«Да, долго, с затекшими руками.., с жаждой и болью, – вступила в разговор Хорошая Жена. – Но мучения будут тебе наказанием, ведь ты сама навлекла все это на себя, не так ли? Я не хочу быть навязчивой, но если бы ты позволила ему…» – Ты мне надоела, зануда, – сказала Джесси. Она не помнила, отвечала ли вслух этим голосам раньше. Она что, сходит с ума? Впрочем, ей наплевать на это, во всяком случае, сейчас.
Джесси снова закрыла глаза.
На этот раз сквозь плотно закрытые веки в темноте она увидела не свое тело, а всю комнату. О, конечно же, она оставалась в центре пространства – Господи, да, да, Джесси Бюлингейм, почти сорок, 5 футов 7 дюймов, сто двадцать пять фунтов, серые глаза, цвет волос – бронзово-коричневый (она закрасила седину, которая начала появляться лет пять назад, бронзой, и была уверена, что Джералд ничего не заметил); Джесси Бюлингейм, которая неожиданно попала в беду, в настоящее время, вероятно, вдова вышеуказанного Джералда, бездетная, прикованная к кровати этими скотскими наручниками…
Она заставила блуждающую часть своего сознания сконцентрироваться именно на наручниках. От напряжения даже морщина пробежала через лоб к переносице.
Всего четыре кольца, каждая пара с резиновой прокладкой и разделена двенадцатисантиметровой цепочкой, на каждом наручнике серийный номер М-17. Она вспомнила, как Джералд сказал ей, что каждое кольцо может быть приспособлено к форме запястья, чтобы надежнее держать его. Можно укорачивать цепочку до положения, когда руки арестанта окажутся прижатыми запястье к запястью, однако Джералд оставил максимальную длину цепочки.
«Действительно, – подумала она, – ведь это была просто игра, правда, Джералд?» Но прежний вопрос всплыл, и она снова спросила себя, а была ли это для Джералда просто игра?
«Что за баба, – какой-то мужской голос мягко прошептал в ее подсознании, – просто сплошная половая щель…» «Пошел вон, – подумала Джесси, – пошел вон, мерзавец».
Но голос отклонил это предложение.
«Для чего у женщины есть рот и эта щелка? – спросил он из темноты. – А для того, чтобы она могла одновременно писать и пить. Как вы насчет этого, леди?» Нет. К этому издевательскому голосу у нее не было просьб и вопросов. Она подвигала руками в наручниках. Воспалившаяся кожа запястий заставила ее поморщиться, однако боль можно было терпеть, и руки двигались свободно. Джералд мог говорить что угодно, однако он не стал замыкать наручники так, чтобы они поранили руки. Джесси оценила это, и все же наручники прилегали слишком плотно, чтобы из них можно было вырваться.
