Мелани Раабе - Западня

Все исчезло в одно мгновение – кто-то позвонил в дверь. Руки-ноги дрожат. Сердце бешено колотится, и я понимаю, как тонка еще оболочка, которая защищает мою вновь обретенную решимость от прежних страхов. Замираю на месте, руки на клавиатуре ноутбука, сама – как статуя, со страхом жду второго звонка. И все-таки вздрагиваю, когда он раздается. А потом и третий, и четвертый. Мне страшно. Я никого не жду. Поздний вечер, я одна, одна со своей маленькой собачкой в своем огромном доме. Несколько дней назад я позвонила в новостную редакцию, где работает убийца моей сестры, и расспрашивала о нем. Я обратила на себя его внимание, я затеяла глупость, и теперь мне страшно. А звонок звонит и звонит, мысли мечутся: что делать, что делать, что делать? В голове все перепуталось. Не открывать? Притвориться мертвой? Звонить в полицию? Бежать на кухню за ножом? Что же делать? Буковски начинает лаять, подлетает ко мне, виляет хвостом – естественно, он любит гостей. Он наскакивает на меня, прыгает, стараясь достать до лица, и тут на мгновение замолкает этот остервенелый звон. И это позволяет мне привести в порядок мысли.

Спокойно, Линда.

Есть миллион нормальных объяснений тому, что в четверг вечером в половине одиннадцатого кто-то звонит в твою дверь. И ни одно из них никак не связано с Виктором Ленценом. И потом: почему убийца должен звонить? Наверняка что-нибудь вполне обычное. Может, Шарлотта что-нибудь забыла. Или это моя литагент Пиа, которая живет совсем рядом и иногда, проезжая мимо, заглядывает ко мне, правда, не так поздно. Или, может, что-то случилось? Может, кому-то надо помочь! Я окончательно прихожу в себя, стряхиваю оцепенение и спешу вниз по лестнице ко входной двери. Буковски, виляя хвостом, с лаем сопровождает меня.

Как я рада, что у меня есть ты, дружище!

Открываю дверь. На пороге стоит мужчина.

Не воздух, а вязкое желе. Софи с отвращением глотала его, вылезая из машины с кондиционером. Она ненавидела такие ночи, потные и неотвязные, когда не уснуть от зверской жары, когда все тело влажное и липкое и когда тебя жрут комары.

Она стояла на пороге дома сестры и звонила уже второй раз, длинно и раздраженно. Она видела свет в окнах, когда парковалась, и знала, что Бритта дома. Может, Бритта не открывает из принципа, просто ей не нравятся такие неожиданные визиты, и при каждом подобном случае она всегда обращает внимание на то, что это просто невежливо, сваливаться как снег на голову, даже не предупредив по телефону.

Софи перестала звонить и приложила ухо к двери. Внутри орала музыка.

– Бритта! – позвала она. Но никто не ответил.

Неожиданно Софи подумала о матери. Которая волновалась по поводу каждой мелочи, которая по вечерам при малейшей задержке своих дочерей немедленно организовывала поисковые группы и в каждом чихе видела симптом рака легких. Софи, напротив, была из тех, кто убежден, что настоящие несчастья происходят только с другими людьми. Поэтому она только пожала плечами, нащупала в сумочке связку ключей, на которой был запасной от дома Бритты, нашла его, вставила в замочную скважину и открыла дверь.

– Бритта!

Миновав маленькую прихожую, двигаясь в сторону музыки, вошла в гостиную. И остановилась как вкопанная. Она словно пыталась охватить одним взглядом всю картину во всех многочисленных подробностях.

Там… была Бритта. Она лежала на полу, на спине, глаза широко открыты, на лице недоуменное выражение, и в первый момент Софи подумала, что сестра случайно упала и ей нужно помочь подняться. Софи хотела было шагнуть к Бритте, но заметила кровь и замерла на месте. Из комнаты как будто выкачали весь кислород. Все стало черно-белым, она видела все черно-белым. Ни воздуха, ни звуков, ни красок – только этот ужасный натюрморт. Светлые волосы Бритты, ее темное платье, белый ковер, осколки, опрокинутый стакан, белые цветы, слетевшая с ноги черная сандалетка, кровь, совершенно черная. Она сочилась из Бритты и растекалась вокруг.

Софи начала хватать ртом воздух, и вдруг разом обрушилась музыка, оглушительная и страшная. All you need is love, la-da-da-da-da. И снова появились краски – разом, – и Софи видела только его – глубокий, сияющий красный цвет.

И пока потрясенная Софи пыталась осознать увиденное, то, что предстало перед ней, краем глаза она вдруг заметила в углу комнаты какое-то движение. В панике она повернулась туда и поняла, что это всего лишь занавеска у двери на террасу, которую колыхнул сквознячок. И тут она увидела призрака. Он замер неподвижно, как зверь в засаде, как будто бы Софи могла его обнаружить, только если он пошевелится. Он стоял у открытой двери на террасу и смотрел на Софи. Потом он исчез.

Испуганно смотрю на Норберта, моего издателя, который давит пальцем на кнопку звонка.

– Не прошло и полгода, – говорит он и протискивается мимо меня в дверь, без всяких «привет» и других намеков на вежливость. Вместе с ним через порог в дом врывается первое дуновение зимы. Хочу что-то сказать, но никак не подберу подходящую фразу.

– Ты что, окончательно сбрендила? – орет Норберт.

Буковски набрасывается на него, пес любит моего издателя. Впрочем, не надо этому придавать слишком большого значения – Буковски вообще всех любит. Норберт явно расстроен, но все-таки слегка треплет собаку по загривку, а когда поворачивается ко мне, меж бровей снова залегает суровая складка. Честно сказать, я чертовски рада его видеть, но не таким взбешенным. Норберт, конечно, законченный холерик, но вообще он очень добродушный парень. Он просто все принимает близко к сердцу: политиков, которые с каждым годом становятся все тупей и тупей, издательское дело, которое с каждым годом неуклонно деградирует, авторов, которые с каждым годом становятся все более алчными. Всем известны вспышки гнева Норберта и его трагические тирады, которые в минуты особой ярости он нашпиговывает крепкими словечками с горячо любимого им юга Франции: «Putain!» («проститутки») и «Merde!» («срань»), А когда дела идут уж совсем плохо, приходится прибегать к их комбинациям.

– Что случилось? – спрашиваю я, как только обретаю дар речи. – Я думала, ты во Франции.

Он фыркает.

– Что случилось? Это я тебя хочу спросить, что происходит?

Честно говоря, я понятия не имею, отчего он так бесится. Мы уже столько лет работаем вместе. И потом, мы друзья. Что я такого сделала? Или, может, забыла что-то сделать? Увлекшись своим детективом, упустила что-то важное? Ничего не понимаю.

– Может, ты сначала войдешь, для порядка, – говорю ему я и иду на кухню.

Готовлю кофе, наливаю воды в стакан, ставлю перед ним. Норберт, уже без приглашения усевшийся за стол, встает, когда я оборачиваюсь к нему, он слишком расстроен, чтобы сидеть.

– Ну и? – спрашиваю я.

– Ну и? – передразнивает меня Норберт таким тоном, что испуганный Буковски несколько даже пятится от него. – Мой автор Линда Конраде, которой я как издатель вот уже больше десяти лет абсолютно доверяю и которая до сих пор с завидной регулярностью писала свои замечательные высокохудожественные произведения, решила вдруг сделать крутой поворот и осчастливить публику, критиков и, наконец, меня грешного: ей в голову пришла гениальная идея – написать кровавый триллер. Не поговорив, не посоветовавшись, просто так. И это еще не все, наша уважаемая госпожа Конраде заявила об этом в прессе! Даже не подумав хотя бы намекнуть об этом своему издателю. Потому что она, очевидно, считает, что я не столько руководитель, между прочим, немалого, достаточно прибыльного предприятия с немалым штатом сотрудников, руководитель, который целыми днями рвет задницу ради нее и ради ее книг, сколько нечто совсем другое – ее персональный бессловесный печатный станок. Putain bordel de merde![2]

Лицо Норберта приобрело насыщенный красный оттенок. Он схватил стакан и отпил воды. Открыл рот, собираясь что-то добавить, но передумал, покачал головой и с остервенением осушил стакан до дна. Даже не знаю, что и сказать, мне и в голову не приходило, что могут возникнуть проблемы со стороны Норберта. А теперь вдруг понимаю: с его стороны могут возникнуть настоящие проблемы. Выходит книга, на нее, как обычно, реагирует пресса – это важнейшая часть моего плана. Не будет книги, не будет интервью. Черт, у меня нет ни времени, ни сил спорить с Норбертом или, на худой конец, искать другое издательство. У меня своих проблем хватает. Издатель-то найдется, только пальцем помани, я же знаменитая, и даже то, что я сменила жанр, думаю, вряд ли отпугнет моих поклонников. Ну, может, только нескольких, на их место другие появятся. Да это и не важно. Мне абсолютно все равно, сколько экземпляров продастся, главное, чтобы Ленцен клюнул. Но этого я не могу сказать Норберту. Что речь идет не просто о книге.