Дэн бросился к камере. Сьюзан постучала себя по костлявой груди:
– И здесь. Разве вы не примете его? Я была машинисткой. Черт! Жила дома с мамой и папой. А хотелось мне музыки и любви. Я хотела что-то делать, кем-то стать, жить. Здесь все было совсем не так. Здесь можно было разговаривать. Говорить что угодно. Я очень стеснялась, но она меня освободила. Она могла быть доброй. Поначалу она становилась твоим лучшим другом, матерью и духовником. Здесь я плакала. Плакала и кричала, когда все выходило наружу. Вы не представляете, как мне было хорошо. Нам. Быть здесь, всем вместе, делиться своим опытом. Юные, глупые, постоянно влюбленные. Жить без секретов и раскрывать главные тайны бытия. Мы считали себя свободными. – Сьюзан остановилась и тяжело вздохнула. И добавила: – Она заполучила нас всех, прежде чем мы это осознали.
– Вы оставались в Последнем Соборе два года. Почему вы так долго не уходили?
На Кайле были наушники, на одном плече висел микшер, а обеими руками он сжимал удочку. Он стоял за второй камерой, пока Дэн первой делал крупные планы. Сьюзан обвивали два радиомикрофона «Sennheiser». Звук со всех трех шел на жесткий диск рекордера, прятавшегося за правой ногой Кайла. Это была уже вторая попытка, потому что первый раз шарф старухи сделал из звука черт знает что. Они спешили и не заметили, как он создает помехи. Дэн поставил обе камеры так, чтобы одновременно снимать Сьюзан с разных точек. По опыту они знали, что кадров нужно как можно больше: если интервью затянется, Маусу будет из чего выбрать. А оно затягивалось: стоило Сьюзан Уайт войти в дом, в ней как будто прорвало плотину.
– Что вы, нельзя было уйти от Катерины. Нет! Нет. Нельзя. – Она стояла у окна на первом этаже и смотрела в сад. – Мы были не такие. Мы боролись с системой. Мы были очень довольны тем, чего достигли, тем, частью чего стали.
– Но вы же отдавали ей все деньги, чтобы попасть сюда.
– Мы ни в чем не нуждались! Я продала все, что у меня было. Немножко бабушкиных драгоценностей. Мои маленькие сбережения. Я все отдала ей. Собору. Впрочем, это одно и то же. Катерина и была Собором. Несколько девочек отдали большие наследства, ну вы понимаете. Например, сестра Урания и сестра Ханна. Трасты. Чтобы попасть сюда, нужно было пожертвовать всем мирским. В противном случае тебя не брали в семью.
– Похоже, она произвела на вас большое впечатление.
– Это было… действие. Будущее! Революция! Мы должны были стать странствующими миссионерами. Жить своим умом. Она часто говорила, что мы должны «очиститься» бедностью. Начать сначала. Переродиться. – Сьюзан покачала головой. – Но мне кажется, что мы жили только из доброты и милосердия незнакомых нам людей.
– Для чего использовался этот этаж Храма?
Сьюзан обвела комнату взглядом:
– Мы здесь спали. И в тех двух задних комнатах. Кухня тогда была «тихой», мы готовились к собраниям или сидели и размышляли о том, что поняли прошлой ночью. Сидели и думали, какими мы были жадными, эгоистичными, завистливыми и инфантильными. Здесь спали примерно пятнадцать человек. На полу, в спальных мешках. Везде были люди. В какой-то момент в этом доме жили больше пятидесяти человек. Никакого уединения. Это было запрещено. В этой комнате я спала два года.
– Но вы все равно не ушли.
Сьюзан откинула голову назад и разразилась смехом.
– Дорогой мой, мы были знамениты. Люди нас обожали! Летом мы ходили босиком или в сандалиях. Зимой в тесных кожаных ботинках. Черных капюшонах и длинных платьях. Нас считали ведьмами, милый. А мальчики! Острые бородки, длинные волосы. Горящие глаза. Пентаграммы, вышитые красным шелком. Или печать Соломона, или анкх, или кельтский узел. Неважно, во что мы верили, но мы были прекрасны. И опасны. Я имею в виду то, что о нас писали в газетах. Оргии! Поклонение дьяволу! Черные мессы! Нагота!
– Это было… преувеличение?
– Все до последнего слова. Первый год мы должны были хранить целибат. И только потом, после повышения в ранге, можно было погулять с юношей. Но только с тем, которого она для тебя выбрала, а вовсе не с тем, кто тебе самой нравится. Конечно, если ты не была фавориткой.
Сьюзан сузила глаза и наградила камеру знающим взглядом, который Кайл спешно вывел на ноутбук, служивший монитором.
– Но мужчинам мы очень нравились. Катерина разрешала нам красить глаза и пользоваться духами, когда мы выходили собирать пожертвования и продавать «Благую весть». Велела флиртовать, чтобы мы собирали больше денег. Учила смотреть в глаза и сладко улыбаться, как будто мы невинные маленькие монашки или наивные сельские девушки. «Пусть они мечтают о другой жизни, – говорила она, – о нашей. И о вас». Но мы умели держаться замкнуто. Этому она нас тоже учила. Были мы девственницами или шлюхами? Мужчины не знали. Поклонялись ли тайно Сатане? Искушали ли? Думаю, у Катерины были странные отношения с сексом. С мужчинами и их желаниями. Но она легко разрешала нам пользоваться этим, чтобы получить деньги. Это точно.
– Я здесь никогда не была, – недоверчиво сказала Сьюзан, оказавшись в бывших апартаментах сестры Катерины. Ее изумило, сколько здесь было света и пространства. – Никто, кроме Семерых, не мог сюда входить. На верху лестницы стояла дверь с огромным латунным молотком, отделявшая ее от нас.
Верхний этаж отремонтировали так же, как и нижние: деревянные двери, белые стены, запах свежей краски. Как все это выглядело в дни славы Собора, Кайл мог только воображать. Никаких фотографий не сохранилось.
– Кто такие Семеро?
– Одна из причин, по которой я ушла, дорогой. Избранные ею. В первый год многих людей включали в числе Семерых, а потом понижали обратно. Но ее фаворитами большую часть последнего лондонского года были Серапис, Бел, Оркус, Аид и Азазель. И сестры Геенна и Беллона. Они следили за нами. Постоянно были злыми и мрачными. Никогда не улыбались, но могли вдруг обернуться и посмотреть прямо тебе в душу. А мы ужасно боялись рассердить Катерину, которой они все рассказывали. Мы постоянно думали, что на следующем собрании нас станут порицать за слабость. За то, что мы подводим Собор.
Кайл почувствовал, что материал получается отличный. Сьюзан говорила очень естественно и всего несколькими словами давала кучу информации, да еще и освещение выглядело на мониторе фантастически. Дэн умудрился заполнить каждый кадр, несмотря на пустоту вокруг. Стало ясно, что Кайл зря опасался Сьюзан и пустой локации. К тому же, когда он выравнивал уровень звука в каждой комнате, то неожиданно выловил в окружающем шуме интересный бонус.
После съемок «Шабаша» в Шотландии, когда он неожиданно записал необъяснимые подземные звуки в туннеле под разрушенным епископским дворцом, он стал фиксировать всевозможные шумы на улице и в помещении, что очень украсило «Кровавое безумие». Часто эти звуки становились куда лучшим фоном, чем музыка. Шорох шведского леса, похожий на шуршание океанских волн, стал единственным саундтреком для последнего фильма. Ничто другое не могло подчеркнуть огромность и древность северной чащи. Но в наушниках, не успев записать рассказ Сьюзан об отречении, он услышал странный шум, словно где-то гомонила далекая толпа – это в западном Лондоне-то. Потом Кайл решил, что это ветер. Как будто тот дул на верхнем этаже. Прямо в доме.
Микрофон, похоже, уловил гул воздушных потоков в вентиляции, потому что окна были плотно закрыты: Дэн и Кайл все лично проверили, чтобы уменьшить шум машин с улицы. Но дом сам по себе издавал зловещие звуки, которые вряд ли можно было найти в библиотеке образцов.
– Сьюзан, расскажите нам, как менялось поведение Катерины?
Сьюзан снова нервничала. То ли из-за того, что разоткровенничалась о Семерых, то ли просто потому, что попала в пентхаус.
– Сьюзан?
Она взглянула на него, и ему пришлось повторить вопрос.
– Да. Катерина. На второй год она редко вела собрания. Она как-то отошла от всего. – Уайт стояла у стены, чувствуя себя неловко, как нашкодивший котенок. – Это было примерно в шестьдесят девятом. Где-то с Рождества предыдущего года мы все реже слышали о ней. Последний раз я видела ее в апреле шестьдесят девятого.
– Она полностью отстранилась от дел?
– Да. Но осталась здесь. Когда мы уходили на день, она обучала Семерых. По ночам они вели собрания без нее.
– Значит, тридцать человек спали в одной комнате, а себе она оставила целый этаж?
Сьюзан закатила глаза:
– Себе и собакам. Ее обожаемые «варги» жили как короли. Мы это узнали от тех, кто приходил их кормить. А еще она стала носить пурпурное платье. Королевский пурпур с горностаевой оторочкой. А Семеро носили красное. Ну чтобы отличаться от других. Одежда лидеров. Духовных наставников. Мне это не нравилось. Мы должны были быть все вместе, а они выделялись.
– Из-за установления этой иерархии вы и ушли?
