– Заплатите, сколько сочтете нужным.
Я не ответил.
– У вас в руке путеводитель, – сказал он. – Можно взглянуть?
Я дал ему книгу, и он развернул страницы.
– Совершенно верно. Вы вот здесь, в Запретном Красном городе.
Я даже не посмотрел в путеводитель.
– Я знаю, где нахожусь.
– Вот и прекрасно. Превосходное место, чтобы начать экскурсию. Меня зовут Труонг Куи Анх. Пожалуйста, зовите меня мистером Анхом. А как называть вас?
– Пол будет вполне нормально.
– Понимаете, мистер Пол, мы, вьетнамцы, помешаны на формах обращения. – Он снова присел на корточки. – Посмотрите на эту мимозу. Вот я дотрагиваюсь до листьев – они чувствительны к прикосновению и сворачиваются.
Повезло – нарвался на говоруна. Пока мистер Анх изводил тисканьем мимозу, я осмотрелся – нет ли слежки.
Вьетнамец распрямился.
– Есть что-нибудь конкретное, что вы хотели бы осмотреть?
– Нет.
– Тогда выбор за мной. Вас интересуют императоры? Французский колониальный период? Вы воевали во Вьетнаме?
– Да.
– В таком случае для вас должна представлять интерес битва при Хюэ.
Я уже начал подумывать, что мой гид – в самом деле гид, когда он, не отрывая взгляда от путеводителя, спросил:
– Мистер Пол, вы уверены, что за вами не следили?
– Уверен. А как насчет вас, мистер Анх?
– Вполне. Я чист.
– Почему вы не появились на первой встрече? – спросил я его.
– Из предосторожности.
Его ответ мне не понравился, и я решил уточнить:
– Считаете, что вы под наблюдением?
Он замялся.
– Если честно... сдали нервы.
– Но теперь все в порядке? – улыбнулся я. И не признался, что сам чуть не отказался от встречи номер два. – Вы в самом деле преподаете в университете?
– Да. Не стану обманывать, власти присматривают за мной. Я вьет-кьеу. Вы знаете, что это такое?
– Да.
– Прекрасно. Но кроме этого, у них нет другого повода за мной следить.
– Вы никогда прежде ничем таким не занимались?
– Однажды, примерно год назад. Я готов помочь чем могу. Я вернулся во Вьетнам четыре года назад и время от времени выполняю небольшие поручения. Давайте пройдемся.
Мы шли по дорожкам Запретного города, и он говорил:
– Коммунисты утверждают, что это они восстановили здесь все. Но на самом деле именно они допустили, чтобы развалины императорского комплекса совершенно разрушились. Коммунисты подозрительно относятся к истории и к тому, что делается сейчас. Однако западные организации настояли, чтобы они занялись восстановлением утраченного во время войны. И, естественно, предоставили деньги. А теперь власти пожинают доход от туризма.
Мы находились во внешней ограде подле двора, и вьетнамец увлек меня в разбитый на разрушенном фундаменте цветочный сад.
– Мой отец служил в армии Южного Вьетнама в чине капитана. Убит прямо здесь, на месте этого сада, где когда-то стоял императорский дворец. Его нашли после боя в развалинах вместе с другими пятнадцатью офицерами и солдатами. Руки связаны за спиной, раны в головах. Их явно расстреляли.
Теперь понятно, почему у мистера Анха такие антикоммунистические настроения. Но откуда мне знать, может, весь его рассказ – чистейшая выдумка?
– Я был маленький, когда это случилось, но отца помню, – продолжал мой гид. – Он служил здесь, и здесь же жила моя семья. В тот вечер, в канун Тета шестьдесят восьмого года, мы были дома – в Новом городе, по другую сторону реки. Внезапно отец вскочил со стула и закричал: "Орудийный обстрел!" А мать рассмеялась и ответила: "Что ты, это салют".
Я смотрел на мистера Анха, а он обводил глазами сад и вспоминал:
– Отец схватил винтовку и бросился к двери, прямо в сандалиях, сапоги так и остались у двери. Нам он крикнул, чтобы мы спустились в убежище за домом. Мы испугались, потому что на улице слышались крики, а салют оказался настоящим обстрелом.
Он помолчал и потупился, прямо как первоклашка, который разглядывает собственные носки, стараясь вспомнить урок.
– Отец задержался, вернулся, обнял мать, бабушку и всех пятерых детей. А потом подтолкнул к выходу на задний двор, где было вырыто убежище.
Анх сорвал цветок, растеребил пальцами и бросил на землю.
– Мы сидели в убежище с двумя другими семьями неделю, пока не пришли американские морские пехотинцы. Когда мы вернулись в дом, то обнаружили, что вся праздничная еда исчезла, а мы были очень голодны. Передняя дверь была сломана, недоставало многих вещей, но дом остался цел. Мы так и не узнали, где схватили отца – прямо в доме или в тот момент, когда он спешил к своим солдатам. Наступление оказалось полной неожиданностью – коммунисты вошли в город, не встретив ни малейшего сопротивления. Мы знали, что отец предпочел бы умереть со своими солдатами, и сначала считали, что так оно и вышло. Но в марте, когда горожане вместе с солдатами стали расчищать развалины, обнаружилось множество тел расстрелянных. Мой отец носил выданный американцами медальон, и по нему удалось идентифицировать его тело на месте, где стоял императорский дворец. Видимо, расстрелы производились в самом здании. Хорошо, что на нем был этот медальон – мы получили тело и смогли его похоронить. Многие семьи были лишены даже этого.
Вьетнамец постоял и пошел дальше. Я последовал за ним. Мы вышли из Цитадели на берег.
– Так вы здесь служили? – спросил он.
– Первая воздушно-кавалерийская дивизия. Шестьдесят восьмой год. В основном Куангчи.
– В таком случае вы знаете этот район.
– Кое-что помню.
– И каким вам показался Вьетнам?
– Мирным.
– В этой стране сломлен дух народа.
– Кем?
– Режимом.
– Зачем же вы вернулись?
– Это моя родина. Если бы в Америке была диктатура, вы бы жили там?
Интересный вопрос.
– Если бы американская диктатура была такой же беспомощной, как здешняя, наверное, жил бы.
Анх рассмеялся.
– Это вам так кажется, что она беспомощная. Власти планомерно уничтожают всякую оппозицию режиму.
– Но до вас-то не добрались. И до многих других, кто, как мне кажется, ненавидит режим.
– Наверное, следовало сказать, организованную оппозицию, – поправился вьетнамец. – Коммунисты завоевали не так много сердец и умов.
Мы миновали мост Фухуан, и Анх настоял, чтобы я дал ему фотоаппарат. Он снял меня сначала на фоне реки, а потом под другим ракурсом – на фоне крепостных стен. Разговаривая со мной, Анх не слишком волновался, однако в его глазах я заметил тревожный блеск. Пока он фотографировал, я заметил:
– Если нас хотят арестовать, то скорее всего выждут, не встретимся ли мы с кем-нибудь еще.
– Вы правы. – Анх возвратил мне аппарат.
– Вы боитесь?
– Не то слово, – улыбнулся вьетнамец. – Но вы же знаете, насколько мы непроницаемы.
Мы шли дальше вдоль реки. Все, что мне требовалось от мистера Анха, чтобы он сообщил мне точное название деревни, ее местонахождение и все остальное, что его просили мне передать. Но он не спешил – может быть, и к лучшему: пусть считают, что мы в самом деле турист и гид.
– Я посещал Калифорнийский университет в Беркли, – объявил Анх.
– А мне казалось, вы хотели удрать от коммунистов, – хмыкнул я.
Он тоже хихикнул.
– Я жил в основном в северной Калифорнии. Но потом взял год и объездил всю Америку. Потрясающая страна.
– А откуда у вас столько денег? – спросил я.
– От вашего правительства.
– Очень любезно с его стороны. И теперь вы возвращаете долг?
Он ответил не сразу.
– Ваше правительство разработало программу... как бы это выразиться... формирования агентов влияния. Вьетнамцев вроде меня, которые обязались вернуться на родину на срок не менее пяти лет.
– Никогда о таком не слышал.
– И не услышите. Но нас тысячи, таких же вьет-кьеу, чьи симпатии больше на стороне Вашингтона, чем Ханоя.
– Понятно. И что вы должны сделать? Устроить революцию?
Анх рассмеялся.
– Надеюсь, что нет. Просто жить и исподволь влиять на умы остальных. Большинство вьет-кьеу – предприниматели, есть, как я, преподаватели, некоторые даже поступили на государственную службу или в армию. Порознь мы ничто. Но благодаря нам всем Ханой не спешит вернуться к социализму и изоляции. Частное предпринимательство, торговля и туризм должны остаться. Понимаете?
– Думаю, что да. И вы вкладываете эти подрывные мысли в головы своих студентов?
– Естественно, не в аудитории. Но они знают, куда обратиться, если хотят услышать правду. Вы знаете, что коммунисты запретили упоминать, что они расстреляли в этом городе три тысячи человек. Все знают. В каждой семье кто-нибудь погиб, но в учебниках об этом ни слова.
