— Абсолютно, — заверил генерал. — Я и сам иногда… когда не спится.
— Вы бы сняли мундир, подполковник, — сказал Асуров. — Маскарад окончен. Или жаль расставаться с большими звездами?
— Отчасти жаль, но больше лень. Утомили перевоплощения, знаете ли…
Евгений Николаевич, не вставая, принялся вылезать из мундира.
— Остаюсь при мнении, что затея ваша безнадежна, — решительно заявил Асуров. — Если вы полагаете, что Шеров его не раскусит с первого взгляда… Профукаем перспективного кадра — и все.
— Это не вам решать, майор, — оборвал его Евгений Николаевич. — И не мне. Начальству виднее, а нам исполнять. К тому же вы не посвящены в некоторые… нюансы. Полагаю, вашему новому приятелю ничего не угрожает, так что не надо бить копытом.
— Вы, подполковник, по-французски понимаете? — неожиданно спросил Асуров.
— Ну, не то, чтобы… На уровне «лямур-тужур».
— Этого вполне достаточно.
— Достаточно для чего?
— А вы послушайте.
Асуров раскрыл ящик полированного комода, достал оттуда кассетный японский диктофон, поставил на стол, нажал кнопку. Тихо зазвучал взволнованный женский голос.
— «Ах, Жанин, я здорова — и я больна. Больна сладким и мучительным недугом любви…» — начал переводить Асуров.
— Понятно. Дальше можете не крутить.
— Влюблена, как мартовская кошечка… Надеюсь, вас ознакомили с моей аналитической запиской, и мне нет надобности объяснять, в какие круги мы можем внедриться через эту Дерьян, — сказал Асуров, остановив пленку. — Вы, московские, к начальству ближе, попробовали бы все-таки объяснить им, что тут дела поважнее их аппаратных игр…
— В данный период важнее аппаратных игр нет ничего, — возразил Евгений Николаевич. — Вы же не обыватель с улицы, прекрасно знаете, что Глав-папа до конца года не дотянет. Именно сейчас решается — кто кого. И не исключено, что с помощью нашей пешки, — Евгений Николаевич кивнул в сторону стены, за которой спал Нил, — будет сожран не один король.
— Как бы нас с вами не сожрали… — с сомнением проговорил Асуров. — Заодно с вашим королем.
III
(Ленинград, 1982, май)
«Зигги, любимый мой!
Раз ты держишь это письмо в руках — значит, моя последняя гастроль завершена. Так что, поздравляю с обретенной свободой. Надеюсь, выстрел в сердце не сильно попортил мой портрет, и на нашем последнем свидании я была презентабельна. Досадно было бы уйти в вечность с перекошенной физиономией.
Поступить иначе я не могла. Весь год перед глазами неотступно стоит его лицо в тот последний миг, белое, с безумными глазами, с распяленным ртом, в ушах не умолкает его крик и грохот выстрела. Надеялась, что это как-то сгладится, приглохнет со временем — но нет. Не получается.
Мишу мы подцепили в Ростове. Приятель Ринго, мелкий катала, попросил помочь вправить мозги одному бестолковому студенту, не понимающему, что карточные долги надо возвращать. Разговор со студентом закончился тем, что Ринго перевел его долг на себя, расплатился и даже открыл этому чудаку долгосрочный кредит.
Миша был веселый, беззаботный херувимчик, привыкший ни в чем себе не отказывать и совершенно не способный думать о завтрашнем дне. Богатый дядя, министр химической промышленности Абхазии — представляешь, там есть химическая промышленность! — каждый месяц высылал ему по пятьсот рублей. Поначалу этого хватало, но скоро Миша освоился в городе и вошел во вкус. Кабаки, карты, девочки… Мы были щедры, он отвечал нам любовью и щенячьей преданностью. Идиллия длилась несколько месяцев, а потом Ринго объявил, что пришло время платить по счетам, и назвал сумму. С Мишей случилась истерика, и тогда пришлось вывезти нашего подопечного в укромное место и заняться лечением его нервишек. Строгая диета, интенсивная психотерапия, несколько сеансов «лечебной физкультуры» — и он у нас стал как новенький. Написал дорогому дяде, что жив-здоров, отъехал с друзьями в строительный отряд и в ближайшее время рассчитывает наведаться домой.
Сам Ринго в Сухуми появиться не мог, его там знали слишком многие и далеко не все вспоминали с любовью. Впрочем, нам в любом случае следовало разделиться — Миша должен был знать, что если он вздумает фокусничать и сдаст могущественному дяде и его ментовским корешам одного из нас, останется второй, который его из-под земли достанет. Поэтому в Сухуми поехала я. Имея рекомендательные письма от Ринго, я быстро устроилась, наладила кое-какие контакты, провела разведку на местности. К концу июля на Мише зажили все следы нашего лечения, и Ринго доставил его в Феодосию и передал с рук на руки мне. Мы должны были отплыть в Сухуми на том же теплоходе, на котором я приехала в Крым.
Тебя я заметила издалека в компании невидной из себя сопревшей барышни, тут же сделала круглые глаза, оттащила Мишу за кустики, велела срочно взять еще один билет и ждать нас на пароходе, но ни в коем случае к нам не приближаться и не подавать виду, что он меня знает. Пришлось шепнуть ему, что ты — «контролер» от Ринго и хладнокровно пришьешь обоих, если что-то пойдет не так. Он, бедный, рванул во все лопатки. Поверь, я не стремилась создать тебе такую рекламу, но очень уж не хотелось, чтобы он болтался у нас под ногами. Ведь я так истосковалась по тебе, единственному светлому лучику в моей непутевой жизни, и как чувствовала, что больше нам не дано будет свидеться…
Ладно, извини за лирику. Я вовсе не собиралась как-то использовать тебя, просто хотела провести с тобой те несколько дней, которые были в моем распоряжении. И спасибо тебе — они были незабываемы, жаль только, промчались слишком быстро. Пришлось срочно перекраивать весь план. Изначально предполагалось, что он дождется того дня, когда дядя со всем семейством уедет на свадьбу к родственникам, в последний момент скажется больным, останется в доме один, спустится в подвал, возьмет чемоданчик с деньгами и в условленном месте передаст мне. По Мишиным словам, этих чемоданчиков было так много, что никто и не заметит пропажи. Но за неделю до свадьбы отца жениха, торгового начальника средней руки, вызвали в Тбилиси и там неожиданно арестовали за какие-то махинации. Свадьбу пришлось отложить. Миша психовал, в любую минуту мог сорваться и завалить операцию, медлить было нельзя. Если бы я только знала, чем все это обернется!
Через Гиви я достала себе билет на самолет и билет на поезд для тебя, а вечером последнего дня устроила отвальную в нашем номере. Помню, тебя удивило, что я позвала гостей, но так было надо. В купленную мной чачу я вкачала ударную дозу фенобарбитала, а когда вы все вырубились, вытащила у Гиви ключи от его машины, тихо поехала по шоссе, потом свернула на темную улицу и остановилась, выключив фары. В два пятнадцать Миша должен был объявиться здесь, отдать мне деньги и быстро вернуться, чтобы никто из случайно проснувшихся домашних не хватился его. Вокруг было тихо, темно, только трещали цикады и на дальнем краю улицы горели огни, слышались песни, крики и пальба, там что-то праздновали. Дом Мишиного дяди стоял ближе. Я ждала долго, наконец Миша вынырнул из кустов возле самой машины — запыхавшийся, растрепанный, бледный как смерть, — швырнул на заднее сиденье чемоданчик и еще что-то. «Увези меня отсюда, — сказал он. — Я дядю убил».
Он был невменяем. Из его путаного рассказа я поняла только, что дядя выследил его в подвале, начал кричать на него, вырвал из рук чемодан, ударил по лицу. Я так и не разобрала, откуда у него в этот момент взялся пистолет, но он нажал на спуск, и дядя упал, убитый наповал — пуля попала в глаз. Должно быть, в тесном, захламленном помещении выстрел получился негромкий, или же все здешние жители привыкли к ночным канонадам, только никто в доме не проснулся, и Миша выбежал, никем не замеченный. Долго плутал по полям, не разбирая дороги, пока не вышел к назначенному месту… Мы тронулись, ехали, непонятно куда, лишь бы подальше. Он то причитал, то кричал на меня, то плакал, требовал везти его в Ростов, или к морю, чтобы вплавь добраться до Турции, или в ближайшее отделение милиции. Зигги, это было ужасно! Наконец, мне удалось уболтать его, внушить, что самое лучшее будет найти где-нибудь в горах укромное место, где он мог бы пересидеть несколько дней, пока я не изыщу надежный способ вытащить его. А уж там куплю ему дворец хрустальный и буду по гроб жизни купать в шампанском и кормить королевской кашкой с золотой ложечки. Он разнежился, разулыбался и заявил мне, что есть у него такое местечко, возле реки, и от дороги совсем недалеко, мол, в детстве там с мальчишками лазал и открыл потаенную пещерку, про которую никто во всем свете не знает. Доехали до реки, остановились. Он, как архар, сразу в гору рванул, тут же оступился, упал — хоть и луна светит, а все равно темень, южная ночь.
Хорошо, у Гиви в багажнике фонарик отыскался, а еще я из салона незаметно пистолет прихватила, который он на заднее сиденье бросил, заткнула за, пояс.
