С немецким языком он так и не совладал, но вывел для себя первое правило жизни: делать не по правилам, привлечешь внимание, прослывешь умным человеком.
Само собой, такого умника не могла не усыновить коммунистическая партия.
— Дайте отдохнуть, — попросил президент.
Ему помогли идти. Взяли под руки и увели в опочивальню. Разули, раздели и уложили в постель. Официально это называлось — президент работает с документами. Лежать было его любимым занятием, после того как запретили выливать и закусывать. Протертые овощи, кашка, бульончик… Никакой радости.
Лежа он размышлял. Чадо задало непосильную задачу.
Силы у него не те, с Воливачом задираться опасно, и с Судских опасно, и откуда силы? Хочется на покой, а тормошат ежедневно, еженощно, его угасание заставляет прихлебателей торопиться урвать хоть еще кроху-другую.
«Меня земля не примет», — сказал он жене однажды, и та, жалеючи, успокаивала, уверяла в царской правоте: и необычный он, загадочный для всех, а это главное для политика — быть загадочным.
Загадка полудурка — в открытой глупости.
Ни земля не примет его, ни небеса. Из правителей такого ублюдка еще не знала российская земля, и дай Бог не увидеть такого никогда. Варвара, злодея, деспота, прощелыгу — только не полудурка. Англичане еще говорят «Solemn fool» — дурак с умным видом. Русские привыкли вздыхать: сколько стоим, таков и правитель. Два полудурка подряд — это уже круто, таких не осилить даже умным чукчам, а каково русским после бесконечных перестроек?
Сам он предполагал, что на вершине власти, ни за что конкретно не отвечая, станет крутым распорядителем, карая и милуя, недосягаемым для законов и подчиненных, а нижестоящие разделят меж собой ответственность. А дурных не оказалось, подчиненные поделили и власть, хотя именно на их глупость он надеялся. Были вначале умные и сильные, пришлось расстаться, больно шустро прибирали к рукам права, посягая на его креатуру, поучали. Ох уж эти поучения! Терпеть не может. Он, по советам жены, оградил себя от мелочей, оставил при себе глупых, но верных, а оглянулся — никого, одни масленые рожи, угодливые карлики, всякая рыжая дрянь. Они-то и не подпустили к нему умных. И не боятся ведь! Он их от коммуняк оберегает, они сук под собой пилят…
Обидели дочку. Только Воливач еще тот жук, обделал дельце, комар носу не подточит. Как с ним ругаться? Только что кое-как утряслось с премьер-министром. Отправить в отставку? Такого дерьма, понимаешь, на голову опорожнит, всей семьей не отмыться. Все тайны чеченской войны знает, предаст огласке…
«Ладно, — решил президент. — Вызову, поговорю».
Кое-как поднялся, шажками, держась за поясницу, добрался до пипки звонка. Подскочил услужливы помощник. Заглянул в его глаза, а там рвение, желание помочь. Выкажешь слабость — заездит просьбами.
— Я сам… Пусть вызовут ко мне на шесть часов Воливача и генерала Судских. Поспрошать надо, понимаешь…
Без пяти минут шесть ему скормили две таблетки гидазепама и вывели в ближний зал для узких встреч.
Оба генерала явились в форме, смотрелись орлами и поворачивались лицами к нему, пока он передвигался к креслу. Поздоровался с ними ото входа, руки не подал, сесть не предложил. Воливача он всегда недолюбливал, побаивался будто, не единожды хотел отправить на пенсию, и всякий раз находились такие заступники, а у них такие аргументы, что рука не подымалась подписать указ. И кто только не просил за Воливача, хотя союзниками их и не назовешь…
«Крепко он вас на крючке держит», — злорадно отмечал про себя президент. Сам за себя не боялся: за Эльцина не боялся, за необразованность не боялся, вокруг все такие, а лично его греха ни в чем нет, Воливач это знает.
Судских для президента оставался загадкой. Слыл умником, командовал каким-то Управлением прогнозов, компроматов на него не поступало, имя упоминалось очень редко. Так и закрепилось в памяти: любимчик Воливача, что-то там для него копает… Виделись вторично. Первый раз — когда вручал вторую генеральскую звездочку. Только тогда и узнал о существовании Управления стратегических исследований. Нашептывали: зачем дармоедов кормить? А Воливач неизменно приносил рапорт, где указывал заслуги управления. Узнал наконец и то, что у Судских под ружьем целая армия, и опять Воливач рассеял сомнения: мобильные части УСИ нужны для пожарных ситуаций в стране, а на ухо — для пресечения опасности мятежа воинских и частей МВД. Как не согласиться? Лояльность президенту УСИ соблюдало неукоснительно, и главное, чему президент был особо рад, — мобильные части УСИ подчинялись непосредственно ему. Хитрость Воливача: никто не подсказал президенту о чрезвычайности, когда части УСИ подчиняются ему, — в чрезвычайке все войска под его командой, а в обычных условиях УСИ являлось отделенным филиалом Воливача.
— Так как же вы, друзья-товарищи, дочь мою, понимаешь, обидели? — спросил президент.
— Позвольте прояснить вопрос, — первым подал голос Воливач.
— Знаю я, как вы проясняете, — махнул рукой президент. Сил на жесты пока хватало.
— Позвольте ответить. Деньги перечислялись в зарубежный банк на имя абсолютно другого владельца, — сразу брал быка за рога Воливач. — А по вашему указу такие операции запрещены.
— И надо было доводить до скандала?
— Какого скандала? — невозмутимо спросил Воливач. — Иностранные газеты, наоборот, пишут, что российские службы разведки предотвратили попытку распространить фальшивую валюту на сто миллионов долларов. В знак дружбы все сто миллионов переданы в Интерпол, — незаметно подмигнул он Судских. — Хуже другое, господин президент. Задержан респондент с фальшивыми долларами, который указал на подлинного владельца. Это ваша дочь. — Пока до президента доходила эта сногсшибательная новость, Воливач вбил последний гвоздь: — Ее имущество за рубежом арестовано.
— Шта вы мне тут рассказываете? — стукнул по столу кулаком президент. — Какое такое имущество, понимаешь?
— Мы понимаем, господин президент, — вмешался Судских, — что дочь Цезаря вне подозрений, но с Интерполом не поспоришь.
— А это как понимать? — с деревянным лицом уставился президент на генерала. — Учат они, понимаешь!
— Ни в коем случае, — поспешил на выручку Воливач. — У нас абсолютно другие задачи накануне акции протеста. Докладываем: к завтрашнему числу готовы.
— Шта? За дурачка держите? За мертвого льва считаете? А вот я вам хорошую взбучку дам! Вот тут, — он потыкал в папку с бумагами перед ним, — говорится, шта… около миллиарда долларов переведено из вашего фальшивого банка на счета подставных фирм. Деньги, честно заработанные россиянами. Считая одних дураками, другие под шумок обогащаются. Шта?
— Вам дали устаревшие сведения, господин президент, — негромко стал объяснять Воливач. — Прежде всего это деньги, украденные у россиян. Их происхождение доказано. — Судских тотчас выложил перед президентом папку с документами. Воливач продолжал: — Часть средств перечислена в Пенсионный фонд, как бесхозные, другая часть направлена семьям погибших в Афганистане и Чечне, третья часть зачислена на счета ФСБ.
— Кто позволил? — выкатил глаза президент. — Все деньги должны быть возвращены государству! А правительство само разберется, кому эти деньги давать. Робингуды, понимаешь, донкихоты! Я немедленно дам распоряжение Генеральному прокурору разобраться с вашим самоуправством. Под суд! — говорил он в повышенном тоне, пристукивая ладошкой по столу. С каждым ударом таял его порыв, и с последним он затих на целую минуту. Воливач и Судских дожидались продолжения по стойке «смирно». Не дождались. Президент сидел с деревянным лицом упорного мыслителя. Вбежал помощник, следом врач, и генералов попросили удалиться.
— Визит закончился? — спросил Воливач. — Еще три минуты.
— Забудьте вообще — отмахнулся помощник, подхватывая главу государства с одного боку. — Он и не вспомнит, о чем и с кем говорил. В следующий раз.
— Гарантируете? — нахально спросил помощника Воливач.
— Оставьте, Виктор Вилорович, — спешил разобраться с президентом помощник, врач суетился. — Работаете красиво, я ваш союзник, не забывайте об этом…
Воливач и Судских молча поблагодарили провидение.
Довольно мило обошлось, каждый провел свою игру. Только безгласный врач принажал на иглу, ему ничего больше не оставалось, как остаться один на один со своим долгом врача.
— Видишь, Игорь, — обратился Воливач к Судских в машине на выезде из кремлевских ворот, — претензий к нам нет, соляркой запаслись, себя в обиду не дали.
— А если дело передадут все же в прокуратуру? — спросил Судских. Оп на разборке присутствовал впервые. — Возлюбленное чадо не забудет напомнить папаше.
Не напомнит, — уверенно ответил Воливач. — Я же папочку оставил, а там документы с грифом «совершенно секретно». Дочка обязательно познакомится и не пожелает больше дергать Воливача за хвост. Семейке пора ноги уносить, за ней хвостов побольше набралось, этот по сравнению с остальными ящеркин. Обломился и славу Богу, задница цела. Я не марксист, догонять не стану.
