— Почему же, я тоже слышал! — взорвался Дир.
— Скажите, Морна, где были в это время вы? — хмуро осведомился Кейс.
— На кухне.
— Это безумие! — взвизгнула Фриборд, поднимая руки к небу.
— Что-то еще? — поинтересовалась Морна.
— Вы уверены, Морна? — настаивал Кейс.
— Абсолютно. Это все? Я могу идти?
В глазах Кейса блеснуло нечто таинственное… то ли желание, то ли грусть по несбыточному.
— Разумеется, вы можете идти. Спасибо. Я благодарен вам больше, чем могу выразить.
— Угу, я тоже. Ничего не скажешь, разодолжили, — буркнула Фриборд.
— В таком случае спокойной ночи, — пожелала Морна и, долгим взглядом посмотрев в глаза Кейсу, медленно поплыла к той двери, из которой вышла утром.
— Ничего себе добрая ночь! — пожаловалась Фриборд.
— Нет никакого сомнения в том, что мы видели и слышали, — доказывал Дир. — Ну, по крайней мере слышали.
— А видели? — удивленно поднял брови Кейс.
— Не совсем, — отступил Дир. — Боюсь, я оговорился.
— А, на хрен все это! Док, я хочу свалить отсюда, — заявила Фриборд. — Завтра же. Прямо с утра. И если для этого мне придется плыть на другой берег, так тому и быть!
— Именно, как любил повторять Джо Пендлтон, — поддакнул Дир.
— Джо Пендлтон? — удивился Кейс.
— Боксер в фильме «Вот идет мистер Джордан», — пояснил Дир.
— Именно, именно, — повторила Фриборд. — Нужно линять отсюда и поскорее.
— Конечно, — согласился Кейс, задумчиво теребя нижнюю губу. — Ну а пока мы очутились лицом к лицу с тайной, которую, думаю, нам по силам решить.
— Как это? — вскинулся Дир.
— Весь сеанс записывался на две камеры, установленные в гостиной и холле. Если что-то действительно присутствовало, оно непременно появится на пленке либо на звуковой дорожке. Сейчас мы это проверим, и мистер Дир, возможно, получит материал для захватывающей статьи. С другой стороны, если там нет ни изображения, ни звука, ни призраков…
Кейс пожал плечами и повернулся к Фриборд.
— Надеюсь, вам станет легче?
Фриборд презрительно скривила губы.
— Там окажется все.
— В нижнем правом углу экрана отмечается время, — напомнил Кейс. — Половина двенадцатого ночи.
Он стоял у телевизора в библиотеке. На экране возникла пустая гостиная. Троли, Дир и Фриборд наблюдали за происходившим с дивана, стоявшего совсем близко к камину.
— Как видите, — продолжал Кейс, — ничего, кроме комнаты. Ни звука. Никакого грохота. Камера ничего не зарегистрировала.
— Должно быть, микрофоны испорчены, — возразил Дир.
— Ничего подобного, — покачал головой Кейс. — Только не этот. Вот, послушайте.
На экране появились Кейс и Троли, входившие у гостиную. Шаги, скрип половиц, негромкий разговор… Слышно каждое слово. Фриборд тупо пялилась на экран.
— Конец света, — бормотала она. — Умереть, не встать.
— Ни грохота, ни призраков, — повторил Кейс.
— А я говорю, мы сами слышали! — вспылил Дир, заливаясь краской негодования. — И нечего нас уверять!
— Да, нелегкая загадка, — согласился Кейс и, нажав на кнопку, быстро перемотал ленту.
— Но вот это уже совершенно непонятно. Ума не приложу. Совершенная чушь. Взгляните. Тут должен быть записан наш сеанс.
Он снова нажал на кнопку. На экране снова показалась гостиная, тот угол, где стоял игровой столик с лежавшей на нем магической дощечкой. Время — десять тридцать.
— Постойте, а где же мы? — ахнула Фриборд. — Что происходит?
Планшетка бешено металась от буквы к букве, но за столом не было ни единой души, да и в комнате тоже, если не считать появления большого колли, вымахнувшего из коридора, но так же быстро улепетнувшего прочь. Побледневший Дир застонал, а Троли безмолвно тряхнула головой.
— Дата неверна, — пробормотала она, показывая на число, возникшее как раз под временем. — Тут написано «1997 год».
— Нас нет на пленке, — тупо повторила растерянная, ничего не соображающая Фриборд.
— Да это просто абсурд! — вскочил Дир. — Бред! Какая-то идиотская ошибка! Хоть ты скажи что-то, Джоанн!
Но Фриборд поморщилась от боли и поспешно отбежала от камина.
— Черт, я сейчас сгорю, — взвыла она. Троли и Дир последовали ее примеру.
— Откуда эта чертова жара? — пожаловался он, провожая Фриборд и Троли в гостиную. Из всех присутствующих один лишь Кейс оставался совершенно невозмутимым. Подступив к двери библиотеки, он с некоторым сочувствием наблюдал за остальными.
— Господи Боже! — изумленно вскрикнула Троли, пошатнувшись, как будто невидимый враг с силой толкнул ее в грудь. За первым толчком последовал второй, третий, и удивление быстро сменилось страхом. Троли пронзительно завизжала. Тут что-то гулко ударилось в стену особняка.
— Иисусе, — выдохнул в свою очередь Дир. — Иисусе милостивый!
— Я горю, Терри! — вопила Фриборд. — Горю!
Грохот продолжался, громовой, раздирающий уши, сверлящий мозг. Лампы и столы начали крениться, скользить по полу, ездить по комнате, огромные картины летали от стены к стене, словно сорванные чьей-то невидимой злобной рукой, безумие и ярость воцарились в доме, в этой комнате, опалив мукой агонии их несчастные измученные души.
— Кто-нибудь, скажите же, что происходит! — взвыла Фриборд, безуспешно пытаясь заткнуть уши. Троли внезапно отпрянула, вопя от боли: глубокая бескровная борозда, словно проведенная невидимым раскаленным стержнем, прорезала ее лицо. Где-то раздавалось ритуальное монотонное пение на латинском, кошмарно-зловещее, неприятно-звучное, словно поддержанное сотнями злорадных голосов. Неожиданно некая непонятная сила подняла завизжавшую Фриборд в воздух, швырнула через всю комнату и ударила о стену с тошнотворным тупым стуком и треском ломающихся костей. Но Троли и Дир уже ничего не видели. Их тоже закрутило могучим смерчем, понесло к потолку, беспомощных, в ужасе таращивших глаза, бессильно раскинувших ноги и руки, влепило в потолок и отбросило на пол, смятых, как растоптанные надежды.
Это не сон. Не сон! Не сон… Это явь. Невыносимая. Бесчеловечная.
Резная парадная дверь особняка, распахнувшись, ударилась о стену, словно под воздействием злого колдовства.
— Дьявол, ну и ураган! — воскликнула ввалившаяся в холл Фриборд, отряхиваясь, как собака, так что с блестящей желтой штормовки, одолженной капитаном катера, во все стороны полетели брызги.
За ней, сопровождаемый голодным воем ветра, вбежал Дир. Обернувшись, Фриборд увидела, как на крыльцо неспешно, словно прогуливаясь, взбирается Анна с сумкой в руке. За ее спиной виднелась монолитная серая стена дождя. Вся вода мира, казалось, обрушилась на путешественников.
— Вы в порядке, миссис Троли? — окликнула она, приложив руку ко рту.
— Да, дорогая, — отозвалась экстрасенс, — в полном. Последнее слово почти заглушил пушечный залп громового раската. Буря разразилась совершенно неожиданно, когда они мирно направлялись к острову, и несчастный катер начало швырять из стороны в сторону, а волны каждую минуту грозили опрокинуть суденышко. Правда, по радио и телевизору передали штормовое предупреждение, но заверили, что у берега сила ветра несколько уменьшится. Этого не случилось.
— Клянусь, я задолжал тебе хорошую трепку, Джоан, — буркнул Дир, бросив на пол легкую сумку. — Так и знал, что следовало гнать тебя из дома в три шеи.
— Отступать некуда, — сообщила Фриборд. — И придержи язык ради всего святого, особенно при этих людях! Я только что на коленях не стояла, чтобы их уговорить!
— Благодарение Богу, что меня не пришлось долго упрашивать!
Фриборд стащила непромокаемую шляпу и показала на открытую дверь, где все еще сражалась со ступеньками экстрасенс.
— Терри, помоги миссис Троли.
— Сейчас.
Дир свободной, несколько расслабленной походкой грациозного жирафа направился к женщине и потянулся к ее сумке.
— Могу я вам помочь?
— О нет, благодарю. Я всегда путешествую налегке.
— И то верно. Тамбурины почти ничего не весят.
— Терри!!
Троли наконец вошла, сняла шляпу и опустила на пол сумку.
— Ничего, — благосклонно бросила она Фриборд. — Считайте, что я не слышала.
По правде говоря, она достаточно наслышалась от Дира во время поездки в лимузине, включая требование сравнить методы ее и Вупи Голдберг в фильме «Призрак», а также настойчивые расспросы относительно содержания холестерина в эктоплазме. Но Троли на каждую шутку лишь кивала головой и слегка улыбалась, безмятежно глядя на расстилавшийся за окном машины пейзаж. Ее видимое равнодушие, очевидно, действовало на Дира, как красная тряпка — на быка. Его упражнения в остроумии становились все изощреннее, а рассуждения по поводу сверхъестественного и непознанного — все ехиднее.
