— Я не учитель, — бросил американец куда-то в стену.
— Значит, вы не будете бить меня по пальцам.
Кандида продолжала мыть раненого. Раньше ей не приходилось видеть обнаженное мужское тело. Даже такое — раненое и беспомощное — оно создавало некую интимность. Впрочем, когда касаешься чужой плоти, то интимность почти всегда присутствует, как и нежность.
— Я любила ходить в школу. Но меня рано отправили работать на ферму. Вы счастливчик. Вы такой образованный.
Когда Кандида принялась отстегивать ремень Джозефа, он остановил ее.
— Не надо.
— Но я должна полностью вымыть вас.
— Нет.
Кандиде пришлось вступить в борьбу с американцем. Она была удивлена его поведением. Бесстрашный партизан, читающий поэзию и стесняющийся собственного тела.
— Просто расслабьтесь.
— Нет. Я вымою себя сам.
— В таком-то состоянии?
— Да. Дайте только губку.
Наверное, ему надо было дать большую дозу морфия. Кандида уступила и передала губку:
— Позвольте хотя бы помочь вам.
— Нет. Отвернитесь, — скомандовал раненый. Это задело Кандиду.
— Неужели вы думаете, что я фурия какая-нибудь, которая только и ждет подходящего момента, чтобы наброситься на свою жертву.
— Отвернитесь.
— С медсестрами в госпитале вы бы так себя не вели.
— Но это не госпиталь, а вы — не медсестра. Отвернитесь, пожалуйста.
Кандида повиновалась и села, уставившись в противоположную стену. Она прислушивалась к тем звукам, которые издавал Джозеф, пытаясь раздеться.
— Вы невозможный человек. Я ведь хотела только помочь вам.
Американец ничего не ответил. Кандида слышала только, как он с большим трудом совершал обряд омовения.
— Мне жаль вас. Вы, наверное, очень плохо думаете о женщинах, если так себя ведете.
Кандиду сжигали гнев и досада. Неожиданно Джозеф взревел от боли. Девушка обернулась. Его бедра были в мыле, а из раны текла черная кровь.
— Глупый человек, у вас же разойдутся швы. Ложитесь на спину.
Без дальнейших церемоний, девушка выхватила губку у больного и закончила омовение.
— Не знаю, что с вами? — не унималась задетая за живое Кандида. — У меня есть брат, и у вас нет ничего, чего бы не было у него.
Затем Кандида переодела американца в чистое белье. Может быть, там, у него в стране, все стесняются своего тела, кто знает?
— Ну вот и все, — примирительно произнесла девушка. — Теперь я должна вас оставить с миром.
Лицо американца не выражало ничего. Он избегал встречаться взглядом с Кандидой.
— Спасибо. Спасибо за все.
Кандида уже уходила, когда произнесла неожиданно для себя:
— Вы уже не просите меня поцеловать вас перед уходом?
Джозеф посмотрел на девушку. Улыбнулся. И вдруг лицо его совершенно изменилось, словно осветилось изнутри:
— Поцелуйте, если хотите.
Кандида почувствовала, будто вся тает внутри, и горячий воск капает прямо в сердце. Она наклонилась и быстро поцеловала американца не в щеку, а в губы.
— Вы очень смелый, — прошептала девушка при этом. Затем она встала и оставила Джозефа одного во тьме. Отец уже вернулся с работы. Он стоял у самого огня, пытаясь согреть руки. Вид у него был мрачный.
— Как там наш американец, девочка?
— Лучше, — тихо произнесла Кандида, чувствуя какую-то вину перед отцом.
— Схожу вниз. Надо поговорить с ним.
— Скажи ей, — вмешалась неожиданно Роза.
— Скажи что? — недоуменно переспросила Кандида.
— Что твои замечательные партизаны натворили. Скажи, скажи, Винченцо.
— Это были эсэсовцы. В отместку за смерть немецких солдат они вчера повесили в Сан-Вито около двадцати человек.
— Всех мужчин, — добавила Роза, — от подростков до стариков. На площади немцы соорудили настил и повесили всех на глазах у женщин. Никому нельзя было уйти с этого проклятого места, пока последний несчастный не перестал биться в судорогах.
Кандида опустилась на стул, чувствуя, что теряет сознание. Сан-Вито — маленькая деревушка, которая находилась неподалеку от места, где произошел взрыв. Даже для эсэсовцев это была слишком жестокая месть.
— Но почему? — прошептала девушка.
— Кто знает. Расскажи об этом своему американскому другу. Расскажи, скольких женщин он сделал вдовами, а детей сиротами своим дурацким взрывом.
— Роза, — спокойно вмешался Винченцо, — ты не можешь винить партизан в том, что сделали эсэсовцы.
— Я ненавижу их всех, — сказала женщина и вновь принялась за работу. — Тео был прав. Нам не нужна была эта война в 1940 году, и мы не хотим ее сейчас. Пусть убивают друг друга где-нибудь в другом месте.
— Другие места тоже заняты, — мрачно произнес Винченцо и направился к двери, ведущей в подвал. — Мы сами позволили Муссолини тащить нашу телегу в течение двадцати лет. А сбросить его оказалось делом не таким уж и легким. Значит, Роза, мы должны следовать своей судьбе.
Кандида сидела в заброшенном сарае уже с полчаса, прежде чем она услышала шаги Дэвида.
Он появился в дверном проеме, полностью закрыв его. Сначала он просунул голову, пытаясь привыкнуть к темноте.
— Вы пришли слишком рано. Леди себя так не ведут.
— Почему? Мне что, следовало опоздать? — переспросила, смущаясь, Кандида.
Она никому не сказала о своем свидании. Впервые мужчина назначал ей встречу, и это свидание казалось ей делом огромной важности. У нее не было ни косметики, ни духов, но она все равно тщательно готовилась и, расчесав свои красивые черные волосы, перевязала их сзади красной бархатной лентой. Кокетство было у Кандиды в крови.
Дэвид опустился прямо перед ней на землю. Он не брился с того последнего раза, и его щеки были покрыты сейчас золотистым пушком. Он улыбнулся Кандиде снизу:
— На свидания леди всегда должны опаздывать, Кандида, чтобы мужчина чувствовал, что он у нее не один.
— Но вы же один, — смущаясь, начала девушка. — Я специально постаралась, чтобы не опоздать.
— Что ж, я очень тронут. Но долго я не могу с вами оставаться. Всего несколько минут. Я очень рисковал, придя сюда.
— У вас все в порядке? Немцы как с ума посходили.
— Пока меня не схватили.
— Паоло сказал, что вы расстались.
— Джакомо вернулся в свою деревню в Венето. Мы слышали, что некоторые из англичан ушли в Валле-д'Аоста, в Швейцарию. Другие добрались до Доломитовых Альп, куда немцы не сунутся.
— А вы?
— Я не собираюсь замерзать в горах или проводить остаток войны где-нибудь в швейцарском отеле.
— Но вы же совсем один.
— Ничего. Присоединюсь к другому партизанскому отряду. А пока мне все помогают. Меня кормят, укрывают. Прекрасная жизнь.
— Вы уверены, что никуда не уйдете?
— Уверен, потому что знаю, что делаю. Не беспокойтесь обо мне, — лениво произнес англичанин.
— Вы слышали, — нерешительно начала Кандида, — что случилось в Сан-Вито?
— Да. Этого и следовало ожидать. — Англичанин прикрыл свои тяжелые веки.
— Я так беспокоилась о вас. Где вы спите, кто вас кормит? Возьмите. Я принесла это для вас.
— Что это? Хлеб, колбаса, сыр. Добрая девочка. Я умираю с голоду. — Англичанин начал раскладывать еду прямо на полу. — Как там Джозеф?
— Лучше. Завтра его осмотрит доктор. Он говорит, что Джозеф выжил только благодаря чуду.
— Паоло мне рассказал, что вы ухаживали за раненым как настоящая медсестра.
Кандида улыбнулась от удовольствия.
— Многому пришлось учиться па ходу. Сначала я была так напугана.
— Не принимайте все близко к сердцу.
— Почему?
— Потому что женщины всегда влюбляются в того, за кем ухаживают как медсестры.
Кандиды вспыхнула от этих слов:
— Я не стану влюбляться в Джозефа. Он хотел увидеть вас. Он настаивает на том, чтобы вы забрали его от нас.
— Мы слышали, что немцы были у вас в доме, что они жестоко избили вашего брата.
— Да. Они могли просто убить Тео.
— Если бы нацисты хотели это сделать, то, поверь, вы бы уже оплакивали брата.
Дэвид начал жадно есть, а Кандида внимательно следила за ним.
— А на что похожа ваша страна — Англия?
— Прекрасная страна зеленых лугов. Но в нашем краю довольно мрачно и сурово.
— А где это — в вашем краю?
— Нортамберленд. Последнее место, куда успели добраться ваши предки, пока варвары не остановили их.
— Предки? Мои?
— Римляне.
— А…
— Император Адриан построил стену через весь Нортамберленд. — продолжал объяснять Дэвид с набитым сыром ртом. — Здесь и закончилась цивилизация. Крайняя граница империи. Как бы там ни было, но мои предки — Годболды — именно там основали свое фамильное гнездо.
— Это что — замок?
— Не совсем. Просто большое имение. Очень много места для охоты и рыбной ловли.
