Я не стала там задерживаться.
По дороге обратно на станцию я прошла мимо небольшой детской площадки. Ветерок чуть раскачивал качели в форме лошадки, и ржавые шарниры жалобно скрипели. Место, где Риу дожидался Чийоко…
Сэм, я была измождена, а впереди у меня был долгий день. Уже светает, но мне нужно рассказать еще об одном эпизоде. У меня не было времени расшифровать диктофонную запись моего разговора с Кендзи Янагида — я виделась с ним только вчера, — так что ты получишь его в отредактированном виде.
Без инструкций Дэниела я бы заблудилась уже через считаные секунды. Канда — лабиринт из хитросплетения улочек с массой маленьких ресторанчиков, крохотных книжных лавок и прокуренных кафе, забитых служащими в черных костюмах, — приводила в замешательство после относительно бездушной западной архитектуры района Роппонги. Следуя указаниям, я вышла на узкую аллею, переполненную людьми, лица которых были закрыты шарфами и медицинскими масками. Я остановилась перед дверью между двумя магазинчиками, в одном из которых продавались пластиковые корзинки с сушеной рыбой, а в другом было выставлено несколько детских рисунков в рамках, и сверила иероглифы на табличке с тем, что написал для меня Дэниел. С бьющимся под самым горлом сердцем я нажала кнопку домофона.
— Хай? — рявкнул в ответ мужской голос.
— Кендзи Янагида?
— Да?
— Меня зовут Элспет Мартинс. Вам говорил обо мне Паскаль де ла Круа.
Через мгновение щелкнул замок, и дверь открылась.
Я шагнула в коридор, пахнущий плесенью, и, поскольку больше идти было некуда, начала спускаться по короткой лестнице. В конце ее находилась полуоткрытая дверь без опознавательных знаков. Я толкнула ее и оказалась в большой мастерской, где царил беспорядок. В центре комнаты я заметила группку людей. А затем мозги у меня заклинило — не могу найти более точного слова, чтобы передать суть происшедшего! — потому что до меня вдруг дошло, что это не люди, а сурработы.
Я насчитала их шесть — три женщины, двое мужчин и (как это ни ужасно!) ребенок; они стояли на стендах, и свет галогеновых ламп отсвечивал от их восковой кожи и слишком блестящих глаз. Еще несколько сидели на стульях и потертых креслах в полутемном углу — один из них даже забросил ногу на ногу в совершенно естественной человеческой позе.
Кендзи вышел из-за большого рабочего стола, покрытого какими-то проводами и уставленного компьютерными мониторами и оборудованием для пайки. Он выглядел на десять лет старше и на двадцать килограммов легче, чем в роликах на YouTube, — кожа вокруг глаз была покрыта морщинами, высокие скулы выглядели слишком выпирающими, как на голом черепе.
Без каких-либо приветствий он сказал:
— Какая у вас есть для меня информация?
Я рассказала ему о признании Эйса и вручила копию расшифровки переговоров пилотов. Не меняя выражения лица, он быстро пробежал ее глазами, после чего сложил листок и сунул в карман.
— Зачем вы мне это принесли?
— Я подумала, что вы имеете право знать правду. Ваши жена и сын были в том самолете.
— Спасибо.
Несколько секунд он пристально смотрел на меня, и у меня сложилось впечатление, что он видит меня насквозь.
Я показала в сторону сурработов.
— Чем вы здесь занимаетесь? Они все для Культа Хиро?
Он скривился.
— Нет. Я изготовляю копии людей. В основном для корейцев. Копии людей, которых они потеряли.
Взгляд его скользнул в сторону стопки восковых масок, лежавших на скамейке. Посмертных масок.
— Как та, которую вы сделали с Хиро?
Его передернуло. (Кто станет винить его за это? Не очень-то деликатно с моей стороны было сказать такое.)
— Янагида-сан… ваш сын, Хиро… когда его убили, вы сами опознавали его?
Я внутренне приготовилась к потоку ругательств в свой адрес. Но вместо этого он просто сказал:
— Да.
— Простите, что задаю такие вопросы… просто ходит столько слухов, что, может быть, он не… может быть…
— Мой сын мертв. Я видел его тело. Вы это хотели у меня узнать?
— А Чийоко?
— Так вот почему вы приехали? Чтобы спросить меня о Хиро и Чийоко?
— Да. Но эта расшифровка — настоящая, тут все правда. Даю вам слово.
— А зачем вы хотели узнать о Чийоко?
Я решила говорить только правду. Подозревала, что любую ложь он раскусит сразу же.
— Я следую по цепочке зацепок, касающихся Троих. И она привела меня к вам.
— Ничем не могу вам помочь. Уходите, пожалуйста.
— Янагида-сан, я проделала очень длинный путь…
— Почему вы не можете оставить все так, как есть?
Я видела горе и боль в его глазах. Я зашла с ним слишком далеко и, честно говоря, была сама себе омерзительна. Я уже развернулась, чтобы уйти, но в этот момент заметила в темном углу сурработ, который наполовину спрятался за копией тучного мужчины. Это была женщина в белом кимоно, которая сидела в специально выделенной для нее зоне. Она казалась единственной из всех, кто дышал.
— Янагида-сан, это копия вашей жены? Хироми?
Последовала долгая пауза, потом он сказал:
— Да.
— Она была очень красива.
— Да.
— Янагида-сан, а она… она не оставила послания? Ну, ишо, как некоторые другие пассажиры?
Я уже не могла остановиться. Мне было необходимо это знать.
— Она там.
На секунду я подумала, что он имеет в виду жену. А потом в голове что-то щелкнуло.
— Она? Вы имеете в виду Чийоко?
— Хай.
— В лесу? Аокигахара?
Он едва заметно кивнул.
— А где в лесу?
— Этого я не знаю.
Я не собиралась больше испытывать свою удачу.
— Спасибо вам, Янагида-сан.
Когда я уже поднималась по лестнице к выходу, он сказал:
— Погодите.
Обернувшись, я оказалась с ним лицом к лицу. И выражение этого лица было таким же бесстрастным, как у стоявшего рядом с ним сурработа. Затем он сказал:
— Хироми… В своем послании она сказала: «Хиро умер».
Вот так. Это было все, чего я добилась. Я понятия не имею, почему Кендзи рассказал мне содержание ишо его жены. Может быть, он просто был благодарен за расшифровку переговоров пилотов. Может быть, он, как и Эйс, считает, что больше не имеет смысла держать все в себе.
А может быть, он соврал.
Лучше я отошлю тебе это прямо сейчас. Wi-Fi здесь дерьмовый — чтобы сделать это, придется спускаться в фойе. В лесу будет холодно — начал идти снег.
Сэм, я знаю, что шансы на то, что ты на самом деле прочтешь это, невелики, но просто чтобы ты знала: я решила, что после этого я возвращаюсь. Обратно в Нью-Йорк-сити — если губернатор не треплется насчет референдума о выходе из состава Штатов, я хочу быть там. Не собираюсь больше убегать. Надеюсь, что ты тоже будешь там.
Я люблю тебя,
Элли
Маскировка Элспет за темными очками и теперь уже немного влажной марлевой маской в пригороде работает так же эффективно, как и в городе, — до сих пор никто из пассажиров, едущих вместе с ней, ни разу даже не задержал на ней взгляд. Но когда она выходит на Отцуку — крошечной станции, выглядящей так, будто время для нее остановилось в пятидесятых годах прошлого века, — человек в униформе что-то рявкает.
Ее мгновенно охватывает паника, но потом она догадывается, что он всего лишь просит предъявить билет. Кивнув, она протягивает ему свой билет, и он жестом показывает ей на старинный локомотив, ожидающий на соседней платформе. Звучит свисток, и она вскарабкивается на поезд, испытывая большое облегчение оттого, что вагон пуст. Она опускается на скамейку и пытается расслабиться. Поезд дергается, содрогается и начинает набирать ход, а она смотрит через покрытые сажей окна на припорошенные снегом поля, деревянные домики с покатыми крышами и небольшие промерзшие огороды, совсем пустые, если не считать пропавшей от мороза капусты. Через щели вагона свистит ледяной воздух, в стекло тихо бьется легкий снегопад. Она напоминает себе, что до Кавагучико, конечной станции, еще четырнадцать остановок.
Она сосредотачивается на стуке колес и старается не задумываться о том, куда направляется. На третьей остановке в вагон поднимается мужчина с лицом таким же помятым, как его одежда, и она напрягается, потому что он выбирает место напротив нее. Она молится, чтобы он не попытался вовлечь ее в разговор. Он ворчит, роется в своей большой сумке для покупок и вытаскивает пакет с чем-то, напоминающим гигантские роллы, завернутые в листы нори. Один из них он сует в рот, а затем предлагает пакет ей. Решив, что отказаться будет невежливо, она бормочет: «Аригато» — и берет один. Но вместо риса, завернутого в лист морской водоросли, она кусает какую-то воздушную хрустящую сладость со вкусом заменителя сахара. Она не торопится есть это, чтобы он не вздумал предложить ей еще (ее уже и так мутит), а потом потихоньку роняет голову, делая вид, что дремлет. Это притворство лишь отчасти: после бессонной ночи она выдохлась.
