На всех фотографиях старомодным почерком написаны имена.
На столе — тысячи бумажек с именами. Рядом со столом — спички и тазы для пепла и воды. Предназначение у этих предметов простое: сожги бумажку с именем и сделай добро неоплаканному мертвому.
Рядом стоит небольшой знак на английском языке: HELLO.
Каждый Пчум Бен эти имена разносят по всем храмам города. На каждую бумажку наносят золотую фольгу, потом к ней прикрепляют пакетик с рисом. В восемь часов утра монахам доставляют еду, горячий рис и рыбу, вместе с кипами новой одежды. В десять часов приносят еще еду, для калек и бедных.
И каждое утро прекрасная дочь Камбоджи прогуливается вдоль слияния рек Меконг и Тонлесап. Как и сама Камбоджа, она восхищается всем современным. Она одета по последней моде. В ее наушниках камбоджийский ар-энд-би. Она останавливается перед каждой новой постройкой на берегу, хоть сколоченной вручную из досок, хоть возведенной при помощи кранов. Она покупает лапшу у сварливых торговцев с крошечными плитками. Она носит с собой книгу или сидит на невысоком мраморном парапете, чтобы писать письма и смотреть на лодки и дождевые тучи. Она разговаривает с бликами света, отраженными от реки, и называет их «отец».
Глен Хиршберг
УЛЫБКА ДЬЯВОЛА
Последний сборник рассказов Глена Хиршберга «Американские недотепы» был выпущен в 2006 году издательством «Earthling». Его первый сборник «Два Сэма» получил премию Между народной гильдии ужасов и был признан журналами «Паблишерс уикли» и «Локус» одной из лучших книг 2003 года.
Кроме того, Хиршберг является автором таких романов, как «Дети снеговика» (издательство «Carroll & Graf», 2002) и «Сестры Байкала» (готовится к выходу). С Деннисом Этчисоном и Питером Аткинсом он основал «Роллинг даркнесс ревью». Эта труппа актеров гастролирует каждый октябрь по западному побережью США с представлениями о призраках.
Его произведения выходили во множестве журналов и антологий, включая такие издания, как «Антология лучших современных рассказов ужасов», «Лучшие за год рассказы в стиле фэнтези и хоррор», «Темные страхи 6», «Тьма», «Инферно», «Батут», «Кладбищенские танцы», «Летний холод» и «Темная сторона». Живет он в одном из пригородов Лос-Анджелеса с женой и детьми.
«Эта история родилась в один изумительный зимний вечер, когда я читал своим детям книгу Дональда Соболя „Настоящие морские приключения“, — вспоминает Хиршберг, — из которой мы узнали о захватывающей истории Чарльза Ф. Таллмана, о его судне „Кристина“ и о снежной буре 7 января 1866 года. Однако окончательную форму он принял во время моей поездки в Нью-Бедфорд, штат Массачусетс, город, который до сих пор кажется мрачным, пропитанным ворванью и странным, еще до того, как вы заглянете в Музей китобойного промысла и увидите развешанные на стенах орудия для убийства и расчленения китов, такие же жуткие и отвратительные, как гинекологические инструменты, использовавшиеся для работы над „женщинами-мутантами“ в фильме Дэвида Кроненберга „Связанные насмерть“, или фотографии лесов китового уса, сохнущего на доках».
В расщелинах текучих скал
(Голубые Горы — к хребту хребет)
Слух оглушен — он эха искал,
Но эха в морях нет,
Там жизни голос гаснет без следа,
С ним — сердца чаянье и разума мечта.[57]
Герман Мелвилл
Повернувшись в седле, Селкерк всмотрелся в летающие облака снега, пытаясь определить, какой из обломков поранил ногу его лошади. То, что некогда являлось проселочной дорогой, было усеяно обломками бревен, разбитыми кусками корабельного корпуса и гарпунами, разрозненными предметами домашней утвари: кастрюлями, подсвечниками, книгами с порванными обложками, пустыми фонарями… И по крайней мере один кусок длинной выбеленной челюсти торчал из песка. На челюсти все еще оставался китовый ус, и маленькие комки снега застревали в нем, отчего челюсть казалась не такой старой, какой должна была.
Селкерк обвел усталыми глазами панораму серого декабрьского утра и поежился, еще глубже прячась в несоразмерно длинное пальто, когда ветер со свистом слетел с белых вершин и заскользил между дюнами. Соломенная шляпа, которую он носил больше в силу привычки, нежели в надежде на то, что она защитит от холода, не грела, и разметавшиеся светлые пряди постоянно лезли в глаза. Спустившись с лошади, Селкерк упал на песок.
Все свои дела здесь ему нужно было переделать еще месяц назад.
Инспекционная поездка для еще не оперившейся Службы маяков Соединенных Штатов заставила его проехать пересекающейся петлей от крайней точки мыса до самого Мэна и обратно. Этой осенью он дважды проплывал в пятидесяти милях от маяка на мысе Роби и его удивительной смотрительницы, и каждый раз без остановки. Почему? Потому что Амалия рассказала ему историю смотрительницы в ту ночь, когда он вообразил себе, будто она любит его? Или же он просто не хотел возвращаться сюда даже сильнее, чем думал? Насколько он мог судить, смотрительница уже давно покинула это место, забрав с собой воспоминания. Она могла даже умереть, подобно столь многим вокруг нее. Сжав зубы, Селкерк взялся замерзшими пальцами за уздечку лошади и повел ее оставшиеся полторы мили идущей под уклон дороги в Винсетт.
Приближаясь с восточной стороны, он увидел россыпь прилепившихся к дюнам каменных и обшитых досками домов и постоялых дворов со ставнями на окнах. Ни один из них не казался знакомым. Подобно столь многим небольшим сообществам, промышляющим добычей китов, которые он посетил за время этой поездки, тот город, который он знал, просто не выдержал конкуренции с растущими центрами кровавой индустрии в Нью-Бедфорде и Нантакете.
Селкерк провел здесь одну жалкую осень и такую же жалкую зиму четырнадцать лет назад, когда вечно пьяный отец послал его сюда учиться искусству изготовления свечей у его вечно пьяного дяди. Ежевечерние побои он сносил без жалоб, а после тайком пробирался к таверне «Пика китобоя» и наблюдал за охотниками на китов. Португальцы громко кричали друг на друга и на остальных, а негры (там было очень много негров, в основном недавно освобожденных, но немало и беглых) сбивались в кучки за столами в самых темных уголках зала и бросали испуганные взгляды на каждого проходящего мимо, как будто ждали, что их в любую минуту могут похитить.
Конечно, была там еще его кузина Амалия, единственная, от кого он видел добро. Тогда ей как раз исполнилось восемнадцать, то есть она была на два года старше его. Несмотря на ее светлые волосы и удивительно дородную фигуру, винсеттские китобои уже знали, что ее лучше обходить стороной, но по какой-то причине Селкерк ей нравился. Во всяком случае, она любила дразнить его за большие уши, пушистые волосы и ломающийся голос, который он все никак не мог перерасти. Что бы ни было у нее на уме, несколько раз ей удавалось убедить его не пойти в паб, а посидеть с ней и поглазеть на луну.
А однажды в полночь, когда шел секущий дождь со снегом, она повела его на мыс Роби. Там, оставаясь все время в тревожной близости, но не прикасаясь к нему, стоя на камнях и устремив темные, как два ствола винтовки, глаза в дождь, она поведала ему историю смотрительницы маяка. В конце, ничего не объясняя, она развернулась, открыла пальто и притянула его к себе. Он понятия не имел, чего она от него ждала, и просто прижался ухом к ее скользкой коже, слыша, как глубоко внутри нее бьется сердце.
После этого она перестала с ним разговаривать. Он стучался в ее дверь; однажды утром чуть не поймал ее на выходе из магазина, но был остановлен дядей, вернее, его ударом по шее; оставлял записочки под ковром в коридоре на втором этаже, надеясь, что она заметит торчащий уголок. Она не ответила ни на одну его попытку и даже не удосужилась попрощаться, когда он уезжал. Больше десяти лет после того Селкерк сторонился женщин, если не считать очень редких оплаченных им встреч у доков, где он разгружал суда, пока у него не появилось неожиданное избавление в лице Службы маяков.
Теперь, таща за собой лошадь по пустынной главной улице, Селкерк обнаружил, что не помнит даже, в каком из грязных домов находилась «Пика китобоя». По дороге ему не встретился ни один прохожий, но на западной оконечности скованной трескучим морозом улицы, менее чем в квартале от того места, где держал свое заведение его дядя, он увидел конюшню для путешественников, куда и направился.
Просторное помещение освещалось настенными лампами в форме подковы (очевидно, свечам из китового жира здесь счета не знали), в глубине в железной печи горел уголь. Темноволосый парень, работник конюшни, с родимым пятном в виде раковины на всю левую щеку и часть лба, появился из-за одного из стойл, цокнул языком над раненым скакуном Селкерка и сказал, что пошлет за врачом, как только животное обсохнет, согреется и поест.
