— Что?
— Кто при этом присутствовал?
— Так, сейчас посмотрю… Вот, у меня все записано: Константин Петрович Манцев, жена покойного Татьяна Иванова, Ольга Николаевна Минаева, Акимцева Наталья Андреевна, Глебов Борис Аркадьевич, Рыженкова Елизавета Валентиновна, Липатов Андрей Леонидович, Марина Сергеевна Лазаревич, Александр Витальевич Иванов…
— Так, почти вся компания. Ясно. Барышева не было?
— Нет, Сергей Сергеевич Барышев с женой ушел раньше, чем все это произошло.
— Очень интересно. А Ирина Сергеевна Серебрякова?
— Ее не было, но она подтверждает, что отношения между Сергеевым и Ивановым были очень напряженные. Они были врагами.
— Вы же утверждали, что с Сергеевым произошел несчастный случай?
— Ошибся. Знаете, как бывает. Несколько человек мне подробно рассказали, что Иванов и Сергеев пошли беседовать на балкон. А после случившегося двоюродный брат Иванова первым выбежал из этой комнаты и видел, как управляющий спустился вниз и нагнулся над телом.
— Да, но ведь Саша Иванов не один был в той комнате.
— Ну да, со своей невестой. Она тоже все подтвердила.
— Что?!
— Эльза Шеина ждет ребенка от Александра Иванова, они собираются пожениться. Эльза Карловна, услышав звук глухого удара, вышла вместе со своим женихом, и она полностью подтверждает его показания.
— Не может быть!
— Как это не может? У меня все записано. Вот. — Семеркин яростно зашуршал какими-то бумажками.
— Бред какой-то!
— Почему это бред? Очень даже не бред. Дело я оформлю, как положено, и закрою. — Вячеслав Олегович довольно облизал мясистые красные губы.
— А почему Иванов никакой записки не оставил?
— Слушайте, а что, так вот все самоубийцы и делают?
— Большинство.
— Ну, значит, он не большинство.
— А как же экспертиза? — А что экспертиза?
— На теле двойной удар на виске и синяк на шее.
— А это уже вы придумали. Коля мне так и сказал: приезжий капитан из МУРа велел написать. Слушайте, чего это вы лезете? У меня тут куча показаний, в которых все так ясно и понятно. Чего тут копать?
— Слушай, Семеркин, да ты сам-то веришь, что можно с такой точностью попасть на угол стола, спрыгнув с этого дурацкого балкона? Ну, в худшем случае будетперелом ноги. И то если здорово постараться. Можно и ушибами отделаться.
— А Сергеев, значит, мог попасть на этот угол?
— Да, случайно попал.
— Ну и Иванов случайно попал. Если можно один раз попасть, почему два нельзя?
— Потому что есть такая штука, как теория вероятности. Ты математику в школе изучал?
— Мало ли кто чего изучал.
— И почему такой странный способ покончить с собой? Петля на шее куда надежнее.
— Кому как нравится. Я тут психологией заниматься не собираюсь. Факты есть факты. Все. Кроме вас, мнение у всех единое. А вы спали.
— Вот это-то меня и пугает. Единственный свидетель, который нисколько не заинтересован в делах фирмы и мог бы дать наиболее объективные показания, оказывается без грамма спиртного в полном отрубе. А если мне в чай снотворное подмешали?
— Докажите. У кого есть снотворное?
— У одной девушки были таблетки, которыми можно слона свалить, но она отбыла с предыдущим мертвым телом.
— Вот именно, отбыла. Вместе с таблетками.
— Постойте, есть еще моя жена! Как я забыл! Саша! Она что говорит?
— Ничего. Спала, ничего не слышала.
— А удар? Такой грохот должен был ее разбудить, а она ничего не слышала. Значит, ничего не было! Ладно, я вам найду еще свидетелей.
— Слушайте, вам копать не надоело? Так все хорошо складывается. Ведь такое про этого Иванова рассказывают! Оставьте вы все как есть. А, капитан?
— И много дел вы уже таким образом подогнали?
— Я, между прочим, при исполнении. — Семеркин встал, расправил плечи. Поправил зачем-то брючный ремень. — У меня взысканий в деле нет, одни благодарности.
— Не сомневаюсь. Ладно, свободен.
— У меня, между прочим, есть свое начальство.
— Да все у тебя между прочим. — Леонидов отшвырнул хлипкий стул и вышел в коридор.
Последовала немая сцена, как в гоголевском «Ревизоре». Присутствующие замерли, разглядывая Алексея. Кто-то держал у рта недопитый стакан и не спешил из него отхлебывать, кто-то не донес до рта зажженную сигарету.
— Что, довольны? Поздравляю! Похоже, я здесь лишний. Счастливо насладиться плодами собственной гнусности!
— Эй, Леха! Леонидов! — дернулся было за ним Ба-рышев.
Алексей хлопнул дверью перед его носом и устало прислонился спиной к холодной стене.
Саша пришивала пуговицу к Сережкиной рубашке. Она подняла на вошедшего мужа печальные синие глаза.
— Что случилось?
— Нет, ты слышала? Все присутствующие, за редким исключением, заявили, что у них на, виду Иванов сам спрыгнул с балкона!
— Ну и что? — Саша зубами откусила нитку, отложила в сторону рубашку.
— Как что? Но ведь это же неправда!
— А ты знаешь правду?
— Узнаю! — Он упрямо мотнул головой.
— А кому, кроме тебя, эта правда нужна?
— Людям.
— Ой ли? Да им плевать и на твоего Иванова, и на то, кто будет впаривать покупателям очередные утюги и пылесосы. А те, кому не наплевать, свой выбор сделали. Так что успокойся.
— Но ведь управляющего убили? А кстати, ты же сказала, что ничего не слышала. Во сколько ты ушла спать?
— Около двенадцати.
— Вот! Пока косметику смыла, пока волосы расчесала. А ничего не было слышно в коридоре. Нн-че-го! Тишина. Это ты пойдешь и сейчас подтвердишь, а там посмотрим, как этот Семеркин завертится.
— Нет, — тихо сказала Саша.
— Не понял?
— Никуда я не пойду. Можешь сейчас кричать, ругаться, даже матом, разводом угрожать… Но если меня попросят еще раз дать показания, я скажу, что ошиблась.
— Как это — ошиблась?
— Я слышала звук глухого удара от падения Иванова.-
— Что ты сказала?
— То, что слышал. Поэтому если не хочешь, чтобы я врала, не мешай тому милиционеру. Пусть делает, что считает нужным. Пусть в деле останется тот скромный факт, что я просто спала и ничего не помню.
— Ты дура!
Сережка испуганно заревел. Леонидов схватил его в охапку^ быстро-быстро заговорил:
— Извини, извини, извини… Я не хотел. Чушь какая-то! Кто тебя попросил? Анька? Барышев?
— Никто.
— Ты врешь. Ты добрая, хорошая, честная. Я тебя полюбил за то, что ты была лучше, чем они все. Ты что, притворялась, что ли? Нарочно?
— Я человек. У м. еня тоже бывают подленькие мыслишки, и хочется сделать хорошо именно для себя, а не для дяди или тети. Только не сейчас. Ты не прав, Леша. Они хорошие.
Он рухнул на кровать, отвернулся к стене. Несколько минут прошло в напряженном молчании. Саша не выдержала:
— Леша! Поговори со мной.
— Слушай, да отстань ты от меня! Надоело!
Он вскочил, чувствуя, что не может больше оставаться здесь, в этой комнате, в этом доме, в этой стране. И вообще на этом земном шаре. Выскочил в коридор, на лестницу, потом из коттеджа. Тело Валерия Иванова грузили в машину. Окружающие, вяло переговариваясь, топтались в ожидании, когда же все кончится. Самое странное, что ни жена, ни любовница сопровождать Валерия Иванова в морг не собирались. Они стояли почему-то рядом, чуть ли не обнявшись, и лица у обеих были какие-то умиротворенные.
Леонидов решительно зашагал в сторону леса, спотыкаясь о твердые ледяные комья. Холода он не чувствовал, только странную пустоту внутри.
Почему никто не любил Иванова? Эльза говорит, что любила. Сама она не знает, что это у нее было, раз сгоряча захотела отмщения и в течение двух часов передумала. Жена открестилась, любовница предала, коллеги покрывают убийцу. Жил человек, в душу всем плевал. А я правды для него хочу. Правды! Почему хочу? Потому что я такой хороший? Нет! Просто доказать, что прав. Иногда человек рогом упирается не из-за материальных благ, а из чего-то непонятного, что называют принципами. Какие к черту принципы? Ослиное упрямство. Я не пойду против, никого не стану сажать и ничего не буду доказывать. Я просто сегодня все выясню и им всем скажу. Просто скажу. От этого мне станет хорошо. А накажут они себя сами. Вот так.
Алексей уходил все дальше в лес, чувствуя, что начинает замерзать. Сзади раздался какой-то топот. Он оглянулся и увидел Барышева с теплой курткой.
— Леха, постой!
— Чего тебе?
— Да так, переживаю.
— По поводу?
— Подумал, что ты пошел вешаться.
— Я бы лучше с балкона спрыгнул, как бедняга Иванов. Согласно, теории вероятности, все, что оттуда сваливается, точнехонько попадает виском прямо об угол стола.
— Ладно, брось.
— Слушай, я ведь было подумал, что ты мне друг.
— А что изменилось?
— Скажи честно: твоя работа?
