этой области. Большинство из них нацелены на разработку вакцин и противоядий, что не запрещено существующими конвенциями.
— Так вот почему профессор хотел, чтобы я связался с вами, — наконец понял Росток.
— Думаю, Альцчиллер увидел споры грибка на реликвии, — сказал Шерман. — Но, как я и сказал, он обыкновенный собиратель костей, а не биолог. Духовные аспекты якобы нетленной плоти слишком увлекли его: он забыл, что споры могут быть токсичной фузарией. Пока не узнал собственные симптомы.
— Вы до сих пор не объяснили, почему токсин не убил Даниловича. Он был рядом с реликвией дольше, чем кто-либо другой. Если токсин так опасен, как вы говорите, Иван должен был умереть пятьдесят лет назад в Австрии.
— Это классический пример работы теории Дарвина на практике, — объяснила Чандхари. — На протяжении веков сотни тысяч русских людей умерли от фузарии. Но постепенно у населения выработался иммунитет. Люди, заболевавшие АТА, умирали, а те, у кого был иммунитет, оставались в живых, пока вся нация не стала иммунной к определенным видам фузарии. Например, в эпидемии 1880 года уровень смертности составлял примерно 70 %. В 1920 году доля людей, умерших от заражения тем же видом грибка, упала до 10 %. Логично предположить, что русские выработали иммунитет к некоторым видам грибка. Так насекомые приобретают иммунитет к пестицидам, а бактерии — к пенициллину.
Ее рассказ прервал Шерман, который, похоже, решил, что раз уж все равно откроются все секреты, он расскажет самое главное:
— Видите ли, монахи Староконстантиновского монастыря знали о том, что существует уникальный вид грибка, к которому у русского народа выработался природный иммунитет. Вероятно, они прочитали о нем в трактате XIV века о пшенице, хранившемся в монастырской библиотеке. Эта информация не принесла им пользы, пока не появились мощи Распутина: тогда монахам пришлось искать способ защитить реликвию, ставшую для монастыря величайшим сокровищем. Этот давно забытый грибок оказался идеальным решением. Монахи поняли, что у иностранца грибок вызовет смертельное кровотечение, однако коренные русские смогут спокойно находиться рядом с ним. Покрыв мощи Распутина фузарией, монахи были уверены, что защитили свое сокровище от иностранных мародеров, оставив русским верующим возможность прикасаться к реликвии. И действительно: немцы, что разграбили монастырь и прикасались к мощам, умерли от АТА. Но кому было до них дело в военное время? Особенно при всех ужасах, что творились на русском фронте. Вот оно, ваше «проклятие» Распутина, — рассмеялся Шерман. — Сегодня оно известно как токсин Распутина. И в нем нет ничего мистического.
— Иван Данилович родился в России, — сказала Чандхари. — Он унаследовал природный иммунитет к токсину Распутина и вырос с ним. Но остальные — директор банка, налоговый агент, ваш патрульный и профессор Альцчиллер — не были русскими. Они не имели иммунитета, поэтому и умерли. Ваши же предки из России. Только потому вы до сих пор живы.
Пока она объясняла, как с поколениями ослабляется иммунитет, Росток осознал, что есть еще один человек, который тоже должен был умереть. Человек, тоже побывавший в хранилище. Все, кто заходили туда, включая Николь, были заражены или мертвы… кроме… кого? Росток не мог вспомнить. Он поморщился — его череп пронзила острая боль.
— У вас болит голова? — поинтересовался Шерман.
— Очередной симптом? — спросил Росток.
— Думаю, вам стоит прилечь, — предложила Чандхари.
— Нет, я… вроде в порядке, — солгал Росток.
— Мне бы хотелось, чтобы его симптомы снимали камеры, — сказал Шерман. — Комната должна просматриваться.
— Почему? Зачем нам это делать? — спросила Чандхари.
— Нам нужны пленки. Доказательства.
— Разве смерть — недостаточное доказательство? Он ведь человек, а не какое-то лабораторное животное.
— Сколько мне осталось? — спросил Росток. Становилось тяжелее говорить.
— От силы несколько часов, — ответил Шерман.
Мирным голосом Чандхари объяснила:
— Может быть, пять часов. Или шесть. Я принесу морфин, когда боль станет сильнее.
— Но почему… почему я умираю? — спросил Росток. — Мои предки были русскими. У меня должен быть иммунитет… разве не так?
— Родители вашего отца выросли в России. Поэтому у них действительно был иммунитет. Но внешние факторы ослабляют его. Ваши родители родились в США и выросли на американской пище. Вы американец во втором поколении. Как и у ваших родителей, у вас в еде не было фузарии, которая могла бы укрепить иммунитет. Вы прожили так долго только потому, что какую-то его долю унаследовали от коренных русских предков. Ваши гены продлили вам жизнь.
— Но эти гены ослабли, — добавил Шерман. — Какое-то время они боролись с токсином, однако они недостаточно сильны, чтобы спасти вас.
Кончик мизинца на левой руке Ростка онемел — первый палец на этой руке. Он упорно пытался вернуть пальцу чувствительность, использовать силу воли, чтобы бороться с онемением. Не помогало. Но внутренний голос продолжал твердить ему: не сдавайся, какой бы безнадежной ни казалась ситуация. Этот голос принадлежал его деду, который рассказывал, как он бежал по холодным степям после битвы при Воронеже. Этот голос утешал маленького мальчика, потерявшего родителей, заставлял его продолжать жить, дышать, думать. Собрав в кулак все упрямство, доставшееся ему от деда, Росток задал вопрос, на который так и не получил ответа:
— Если вы не убивали Ивана и других… тогда… кто?
— Мы точно не знаем, — уклончиво ответил Шерман.
Нам известно, что здесь замешаны русские, — быстро сказала Чандхари. — Как минимум, один, или двое, если верить Уинфилду.
— Но если реликвия заражена смертельным ядом, зачем кому-то убивать людей, чтобы достать ее?
— Вы так и не поняли, да? — разозлился Шерман. — Нам не нужна реликвия. Нам нет до нее никакого дела.
— Все охотятся не за реликвией, а за спорами на ней, — объяснила Чандхари. — Человек, убивший тех стариков, хотел увезти токсин обратно в Россию. Нам же необходимо предотвратить это и достать споры самим.
— Но… зачем?
— О Господи, ты вообще нас слушал? — Шерман почти кричал. — Токсин Распутина — все равно что философский камень в среде биохимических разработок. Забудь про звездные войны, управляемые бомбы, ядерный боезапас и прочие технологические чудеса последних лет. С точки зрения русских, токсин Распутина — важнейшее оружие в современном мире. Одна маленькая спора из украинского монастыря могла бы сделать Россию непобедимой.
Как обычно, Чандхари пришлось объяснять:
— Основная проблема биохимического оружия в том, что оно не различает своих и чужих, а убивает солдат обеих сторон. Из-за изменений ветра и погоды его вообще невозможно контролировать. Именно поэтому Ирак отказался от использования биохимического оружия во время войны в заливе, и поэтому ни одна другая страна не применяла его с Первой Мировой войны. Мораль тут ни причем. Все боятся нанести вред собственным войскам. К тому же
