— Среда.
— Не может быть!
— Я тебе точно говорю.
— Ты абсолютно уверена?
— Абсолютно.
— В понедельник я, кажется, спала. Часа два, а то и три.
— Господи, тебе нужно немедленно ложиться в кровать. Зачем ты сюда притащилась?
— Как же мне было не прийти? Когда я услышала сообщение по автоответчику, я чуть не лопнула от любопытства. Ты, Энни, совершенно потрясающая. Всю жизнь мечтала, не сдавалась, занималась своим искусством, и вот твоя мечта осуществилась.
— Я не сдавалась, потому что я чокнутая.
— Слушай, а ты звонила своему Слайви? Сказала, что увольняешься?
— Я не могу уволиться.
— Это еще почему?
— Все эти воздушные замки могут рухнуть.
— Ничего они не рухнут! С завтрашнего дня будешь заниматься исключительно своими ящиками.
Энни смеется.
— Во всяком случае, не с завтрашнего. Мне нужно быть в суде.
— Ах да, я совсем забыла. Как у тебя там дела?
— Ничего, но очень уж скучно. Адвокаты задают мне кучу всяких вопросов. В общем, суд меня утвердил.
— А что за процесс?
— Так, ничего особенного. Я согласилась, потому что хотела немного развеяться. А теперь, сама понимаешь, все это мне совершенно некстати.
— Ну и плюнь на них.
— Уже поздно.
— Ничего не поздно.
— Джулиет, иди-ка ты спать.
— Нет, мы с Генри идем в кино.
— Ты совсем спятила.
— Если твой недоносок хочет, могу взять его с собой.
— Это будет зависеть от того, кто поведет машину.
— Ладно-ладно, Генри поведет. Но я тоже хотела тебе кое-что рассказать.
— Что?
— Знаешь, ты не единственная, с кем случаются чудесные происшествия.
— И что же с тобой случилось?
Джулиет облизывает губы и заговорщицки взмахивает ресницами. Сразу видно, что разговор пойдет о чем-то сексуальном.
— Где он? — шепотом спрашивает она.
— Оливер? У себя в комнате. Он нас не слышит. — Энни придвигается поближе. — Ну же, рассказывай.
— Значит так, это было вчера ночью. В два часа меня вызвали из ординаторской в травматологию. Привезли парня с огнестрельной раной. Там должен был дежурить ординатор четвертого года обучения, но его никак не могли разыскать — наверное, прикорнул где-нибудь. А звонить дежурному хирургу и вытаскивать его из дома мне не хотелось. Поэтому я отправилась в операционную сама. Привозят парня, черного, на вид лет двадцать. Он в полном сознании, сложен, как Аполлон. — Она отпивает чаю. — Кстати, знаешь, кто мне ассистировал?
— Неужели Генри?
— Да, нас последнее время часто назначают с ним в одну смену. Боятся, что без Генри я что-нибудь напортачу. Стало быть, мне ассистирует Генри и еще один медбрат. Я беру ножницы, разрезаю на парне штаны. Он ранен в бедро. Пуля вошла вот сюда, вышла вот отсюда. Ничего особенно серьезного, кость не задета. Пара пустяков. Но дело не в этом. Разрезаю я на нем штаны, и что я вижу — парень без трусов. Энни, такого красавца я в жизни не видывала. Ты понимаешь, о чем я говорю. Дело даже не в величине, а в фактуре. Он похож на этот… как его? Такой черный драгоценный камень.
— Оникс?
— Вот-вот, оникс. Две живописные жилки, и так слегка подрагивают. Очень похож на спящую кобру.
Подруги громко хихикают, потом Джулиет вспоминает про Оливера и шипит, приставив палец к губам.
Подруги хохочут еще громче.
— Не забывай, что рядом стоит Генри. Внимательно смотрит за моей реакцией. Я не подаю вида. Подхожу к парню, налаживаю капельницу. Он говорит: «Вы чего это? Эту штуковину присоединяют ко всяким старикам, которые сами не могут есть. А у меня зубов полон рот. Хотите, доктор, я вас съем? Кстати, как вас зовут? Меня зовут Ричард». У него совершенно потрясающие белоснежные зубы, и вообще он так хорош собой, что я просто таю. «Я должна это сделать, Ричард», — говорю я. «Пусть это сделает доктор», — требует он. «Я и есть доктор». Он вздыхает: «Вы доктор? О Господи, значит, я покойник». Я обрабатываю рану, а он спрашивает: «Ну и что вы про все это думаете?» Я говорю: «По-моему, Ричард, ты попал в скверную историю». Он говорит: «Это еще что. Вот когда я доберусь до сукина сына, который сделал во мне дырку, история будет действительно скверной. Вам привезут его сюда в мешке, высыпят на пол, и вы никогда его уже не соберете». Но я, сама понимаешь, его не слушаю, потому что занята обработкой раны. Мне начинает казаться, что у него там гематома, внутреннее кровоизлияние. Я начинаю щупать ему бедро, чтобы проверить мышечную реакцию. А должна тебе сказать, подружка Энни, что мускулы у этого парня как каменные. Для сравнения я начинаю щупать второе бедро. Он смотрит на меня и говорит: «Знаете, док, мне это начинает нравиться». А я и сама вижу, что ему это нравится. Потому что его штуковина вдруг начинает расти.
— Не может быть! — шепчет Энни.
— Честное слово! Представляешь, такая черная кобра, делающая стойку и раздувающая капюшон.
Подруги киснут от смеха.
— И вот мы все смотрим друг на друга: я на кобру, она на меня, Генри тоже на меня, и Ричард на меня. Причем этот нахальный негр закидывает руки за голову и лежит с таким видом, словно…
Джулиет заходится смехом и после небольшой передышки продолжает:
— Однако я, как-никак, доктор. Поэтому продолжаю делать свое дело. Щупаю ему ляжки, стараюсь не смотреть, куда не следует. Лицо у меня при этом заливается краской, а ты знаешь, как я умею краснеть. Скажу тебе честно, больше всего в этот момент мне хотелось сожрать эту штуковину без остатка. Потом Ричард вдруг берет меня пальцами за запястье и крепко пожимает. А я совершенно обессилела, уже ничего не соображаю. Он спрашивает: «Как вас зовут, док?» А я хлопаю глазами и бормочу: «Гематома». Он говорит: «Как-как? Гема Тома? Ну и имечко». Я беру себя в руки и отвечаю: «Все, Ричард, ты отправляешься в хирургическое отделение. Пока». Его увозят в хирургическое делать фасциотомию. Увы, больше я его никогда не увижу.
Оливер, разумеется, подслушивал. В деревянном полу его комнаты находилась очень удобная щель, через которую все было слышно, если лечь и прижаться к щели ухом. У мальчика в голове полный сумбур. Он сидит за столом, пытаясь решить задачу по математике, но мысли все время путаются.
«В балетной школе четырем балеринам больше шестнадцати лет, тридцати пяти процентам балерин от десяти до шестнадцати лет, а еще три будущие балерины в возрасте от семи до девяти лет. Одна из них негритянка, другая одноглазая кобра, а когда все балерины собираются вместе и хотят сожрать кобру целиком…»
Оливер встряхивает головой. Он так и видит перед собой Джулиет и этого типа с его членом. Как это она сказала — «раздутый капюшон»? Сердце у Оливера ноет.
Нет, она для меня слишком старая, думает он. У нее шуры-муры с взрослыми мужиками, зачем ей такой сопляк, как я?
Может быть, деньги помогут? Если мама станет очень богатой, можно будет купить дом по соседству с Джулиет. Буду каждый вечер закатывать вечеринки. Все знаменитости будут приходить в гости, потому что я сын великой Энни Лэйрд. Я куплю «харлей-дэвидсон», построю настоящий трек. Но катать буду одну только Джулиет, а прочих девчонок и близко не подпущу… Господи, какой я все-таки идиот. Лезет в голову всякая чушь…
— Оливер!
— Чего?
— Собирайся, доделаешь уроки у миссис Колодни.
По лестнице поднимается мама.
Это возвращает мальчика к реальности.
— Какая еще миссис Колодни? Ты же говорила, что я буду ночевать у Джесса?
— Увы, ничего не вышло. Мать Джесса отказалась от этой чести. Говорит, что от тебя слишком много шума. Поэтому ты отправляешься к миссис Колодни.
— Нет! Ни за что на свете!
Энни наклоняется над своим отпрыском и шипит:
— Я сказала, к миссис Колодни!
— Мама, перестань барабанить по моей голове.
Дело в том, что Энни для пущей убедительности шлепает его по затылку. Она всякий раз ведет себя несерьезно после того, как поболтает с Джулиет.
— Ты все понял? — говорит она. — Вот и молодец. На самом деле я пошутила. Сейчас Джулиет повезет вас с Джессом в кино, а потом, так и быть, можешь ночевать у своего Джесса. Ты доволен? Видишь, тебе предстоит свидание с Джулиет, твоей единственной любовью до гроба. Давай пошевеливайся. Мне тоже нужно на свидание.
— Ты же говорила, что это деловая встреча.
— Ну ладно, пусть будет деловая встреча. Только пошевеливайся.
Энни получает в подарок двенадцать красных с желтыми прожилками лилий. Плюс к тому ужин во французском ресторане. Вино, которое подавали к ужину, называлось «Домен-де-Конт-Лафон-Шардоннэ», но, если честно, шоколадный мусс понравился ей гораздо больше. Когда после ресторана они вдвоем шли к машине, дул благоуханный ветерок, а луна загадочно просвечивала сквозь облака. В ночной тиши мужественный смех Зака Лайда казался необычайно мелодичным, чарующе позвякивали многочисленные ключи на его брелке, когда он открывал дверцу машины. От льняного пиджака мецената пахло чем-то волшебным и упоительным.
