За невозможностью надеть темные очки я спряталась в меню. И там меня ждал очередной шок. Боже, мама милая! Что это за цены? Я аж наморщила лоб от такой наглости! Закуски начинались от двадцати-тридцати евро, горячие в среднем шли по пятьдесят-сто двадцать! Я совершенно комфортно себя чувствовала в Амстердаме в любом ресторане и никогда не смотрела на колоночку цен, выбирая, что заказать. Но тут я поймала себя на изучении того, что подешевле. Макс выбрал тем временем какое-то сухое белое вино. Спросил меня, не возражаю ли я. Я не возражала. Мне хотелось одного: чтобы его побыстрее принесли. Я, кажется, все-таки начинала нервничать.
— Я отменил тот грузинский ресторан, который забронировал вчера, — сказал Макс. — Подумал, что для такой жары, как сегодня, лучше подойдет что-нибудь легкое и французское. Ты согласна?
— Да? — я себя чувствовала слегка несфокусированно и рассеянно. — Отлично. Мне в принципе все равно…
— Тебе все равно?
Он опять посмотрел мне в глаза. Господи! Меня, кажется, уже накрыло Россией, и я тоже забываю улыбаться и очень напряжена. Он примет это за неблагодарность или холодность, а мне вовсе не хотелось его обидеть. Я улыбнулась ему и довольно быстро выбрала салат из руколы и краба, и рыбу на горячее. Они стоили как-то умеренно, на фоне медведей (ничего себе французская кухня!) и прочей экзотики в меню. Я не экономила деньги, я просто в принципе не люблю переплачивать. Мне всегда казалось, что некая умеренность в обращении с деньгами — это признак общей адекватности. Макс тоже выбрал что-то обычное, не экзотическое. Принесли наконец вино.
* * *
Через полчаса мне все-таки удалось расслабиться, и мы болтали и смеялись, как будто знали друг друга сто лет. С Максом было очень легко. Он рассказывал мне снова о своем бизнесе, причем выходило у него все это просто и с юмором, словно это норма жизни — в тридцать пять лет быть владельцем самой крупной в Москве сети аптек, энного числа больниц, раскиданных по всей стране, и даже завод он свой на днях купил, чтобы самому производить лекарства. «Заводишко», как он его называл, находился где-то в Подмосковье, и Макс ржал, что к такому подарку судьбы неплохо бы выдавать бесплатный внедорожник, потому что на его машине туда осенью будет не проехать. Ага, отметила я, чистый красивый Максовский город… Или Подмосковье — это как другая страна?
Начало наших биографий у нас почти полностью совпадало. Мы получались без малого ровесники, хотя меня не покидало чувство, что он намного меня старше. Оба коренные москвичи, оба выросли в хороших районах и ходили в приличные школы, оба из семей, где кто-то работал «там наверху». Только в моем случае это был дед, который, попав в Москву в военные годы, сумел честно пробить свой путь от летчика-испытателя в замминистра, а у Макса — его отец.
Мы заканчивали последние классы школы как раз под самое начало перестройки, в конце восьмидесятых. Забавно, мы сравнили наши воспоминания о том времени и обрадовались, что оба чувствовали одно и то же. Серая и запыленная страна, раскрашенная блеклыми красителями исключительно советского производства, вдруг загорелась неоновыми вывесками валютных ресторанов и магазинов, к которым подъезжали первые тогда предприимчивые молодые мальчики в голубых, наконец-то «родных» уже, «501 levis» и на своих первых иномарках — сильно подержанных, купленных у щедрых немцев, которым уже было западло ездить на таком старье. Продвинутые старшеклассники начали курить «Rothmans» и «Marlboro», а продвинутые девочки даже изыскивали возможность раздобыть зеленое «Marlboro» с ментолом или завораживающее взгляд своей роскошью разноцветное «Sobranie»! Все еще продавалось на доллары, но они уже не были такими недоступными, как раньше. Изголодавшаяся за семьдесят лет по ярким цветам и фирменным товарам страна жадно поглощала все, что ей могла предоставить перестройка. То тут, то там открывались все новые рестораны и кафе, в страну хлынули иностранные туристы, которые радостно меняли свои фирменные шмотки фарцовщикам на русские часы или матрешки, ввозя в страну долгожданную валюту. Вдруг стало понятно, зачем надо было учить иностранные языки. Немного поздновато, все школьные уроки мы уже к этому времени прогуляли, и пришлось идти на платные курсы!
Вместо уроков заучивались впервые появившиеся тогда новые слова: «каппучино», «пинта Гиннеса», нет-нет, не пол-литра, а именно пинта (нельзя ошибаться!), «антипаста», и не «буфет», а именно «салат-бар», а в сетевые итальянские едальни стояли двухчасовые очереди за чесночными гренками! Вот западный тогда еще менеджмент, наверное, балдел от такой массовой советской потребительской истерии!
Мы сравнивали, как оба научились проходить мимо очереди в первый тогда «Макдоналдс» на Пушкинской площади, где тоже надо было заучивать новые слова и не путать старорежимное «мороженое» со столь возбуждающим юношеское наше воображение «сандеем»! Для этого приходилось разыгрывать спектакль из двух человек, которые, извиняясь и мягко раздвигая огибающую всю площадь полукилометровую очередь, громко обсуждают, показывая пальцем куда-то вперед: «Да вон он, в зеленой шапке стоит, Вовка наш, вон, не туда смотришь, впереди в очереди… Товарищи, разрешите пройти, отходили позвонить, отстали от друга!» Проблемы обычно уже начинались у стеклянных дверей в рай фаст-фуда (тогда еще никто и не догадывался, что он смертельно вреден для здоровья), где простоявшая два с половиной часа и уже изрядно озверевшая очередь не хотела никого пропускать, и надо было применять все артистические таланты, убеждая, что «Вовка уже возле кассы стоит, вон он, товарищи, ну вон он, в зеленой шапке, не видите сами, что ли?! Пустите, мужчина! Что вы меня за локоть держите? Я тоже вас не помню!»
Надо ли повторять, что школьные уроки прогуливались нещадно, не уроками даже, а целыми днями! И если умолить школьных учителей поставить тебе тройку, вымыв в конце четверти все парты, — задача еще хоть как-то разрешимая, то вот поступить в приличный институт без репетиторов уже было совершенно невозможно. Все знания по химии и физике напрочь заместились внезапно появившимися и, как тогда казалось, гораздо более важными знаниями о новой жизни. Приличные родители, оказавшиеся морально устойчивее к происходящему в стране и полагавшие, что без высшего образования все равно не обойтись, давали нам денег на репетиторов. Но тех мы прогуливали не с меньшим энтузиазмом, покупая на эти деньги фирменные джинсы и импортное пиво, тогда еще только в жестяных банках. А мальчики еще должны были и одаривать девочек, для чего пытались уже в старших классах как-то зарабатывать. Макс, с детства ловкий и предприимчивый, пел и играл на гитаре на Арбате и подфарцовывал чем попало.
Понятно, что после школы мы оба с треском провалили вступительные экзамены в институт. Но почему-то совершенно не расстроились. В институт пошли те наши одноклассники, которые были начисто лишены амбиций и воображения. Нет, ну на самом деле, если задуматься… Своих мозгов в таком нежном возрасте ни у кого еще и быть не могло, и не отвлекались на эту разноцветную, блестящую всеми огнями новой жизни и новых возможностей перестройку только те, кто просто прозаически не сумел этого сделать. Лучше всех поступали в институты некрасивые девочки — они не то что не хотели попасть в ресторан, а просто их никто туда не приглашал, и они ходили к репетиторам, поскольку не знали, что еще делать после школы — и неловкие, угловатые мальчики, мечтающие раздобыть где-то долларов и пригласить куда-нибудь красивых девочек, но, к сожалению, не одаренные для этого ни воображением, ни энергией.
К тому же большая проблема возникла и с выбором — куда теперь поступать? Престижные в совет ские времена гуманитарные психологические, социологические, филологические и исторические факультеты больше не выглядели перспективными. Профессии учителей, врачей, инженеров и экономистов, то есть наших родителей, сидящих на зарплатах, больше не казались нам интересным будущим. Расцветали все виды торговли, кругом появлялись жуткие пластмассовые коммерческие палатки, где за день можно было заработать три родительских зарплаты. А объявления о найме на работу в западные компании в англоязычной «Moscow Times», распространявшейся исключительно по холлам таких заведений, куда без денег и не попадешь, предлагала колоссальную зарплату в долларах исключительно «молодым и предприимчивым, со знанием языка», без упоминания уровня образования вообще.
Не поступив в художественную академию и самозабвенно отпраздновав это, отгуляв сумасшедшее лето 1990 года, я, молниеносно выучившая за одно лето английский язык, нашла, сидя с сильного похмелья в гостинице «Славянская» за чашкой эспрессо (никогда не пытаться произносить эКспрессо, дело не в быстроте приготовления, хотя она тоже поражала, а в методе приготовления под прессом!) все в той же «Moscow Times» объявление и устроилась в «Carrefour» кем-то вроде стендиста на постоянно действующей выставке-продаже товаров народного потребления.
