– Хью беспокоится по поводу их безопасности, – заметил Домье. – И я тоже. Если то, о чем мы думаем, верно…
– Тогда они попадут в такую трясину, что и подумать страшно!
– Не говоря уже о том, что в Париже довольно опасно, – подхватил Домье. – Это подтверждает недавняя история с бомбой.
– Кстати, как себя чувствует Мари Сен-Пьер?
– Несколько царапин, ушибы. Ее должны выписать из больницы завтра.
– Взрывотехники уже представили доклад?
– По их данным, это «семтекс», пластичная взрывчатка. Квартира сверху была полностью уничтожена. По счастливой случайности Мари как раз спустилась вниз незадолго до того, как бомба сработала.
– Кто-нибудь взял на себя ответственность за покушение?
– Вскоре после взрыва раздался телефонный звонок. Какой-то мужчина сообщил, что он принадлежит к некоей группировке под названием «Мировая солидарность». Они взяли на себя ответственность за произошедшее.
– «Мировая солидарность»? Никогда ни о чем подобном не слышал.
– Мы тоже, – заметил Домье. – Но ты же знаешь, как это бывает в наше время…
Увы, Ричард знал это слишком хорошо. Любой псих, обладающий нужными связями, мог купить несколько унций «семтекса», изготовить взрывчатку и присоединиться к революции – не важно какой. Неудивительно, что бизнес Вулфа развивался так быстро. В этом новом опасном мире терроризм стал правдой жизни. И клиенты отовсюду готовы были раскошелиться ради собственной безопасности.
– Так что, друг мой, ты сам понимаешь, – сказал Домье, – что дети Бернарда выбрали не самое лучшее время для визита в Париж. А если представить, ответы на какие вопросы они собираются искать…
– Разве ты не можешь присмотреть за ними?
– А с какой стати они должны мне доверять? Это ведь именно мой рапорт находится в деле их родителей. Нет, здесь им нужен иной друг, Ричард. Кто-то с острым, внимательным глазом и тонкой интуицией.
– Ты имеешь в виду кого-то конкретно?
– Птичка на хвосте принесла, что между тобой и мисс Тэвисток возникла определенная… симпатия.
– Эта женщина мне не по зубам, да и не по карману. А я слишком беден для нее.
– Я ведь обычно не прошу тебя об одолжениях, – тихо напомнил Домье. – Да и Хью тоже.
«И вы оба просите меня об одолжении теперь», – подумал Ричард и со вздохом произнес:
– Ну как я могу отказаться?
Повесив трубку, Ричард ненадолго застыл на месте, обдумывая поставленную задачу. По сути, ему предстояло на время превратиться в няньку – подобные задания он просто презирал! Но мысли о том, что он снова увидит Берил Тэвисток, и воспоминания о поцелуе, которым они обменялись в саду, было достаточно, чтобы озарить его лицо широкой улыбкой предвкушения. «Она мне не по зубам, – пронеслось в голове Ричарда. – Так и есть, но разве не может мужчина хоть немного помечтать? К тому же я просто обязан помочь – в память о Бернарде и Мэдлин».
Даже спустя все эти годы мысли об их смерти неотступно преследовали Ричарда. Должно быть, пришло время покончить с этой тайной, ответить на все вопросы, заданные Вулфом и Домье еще двадцать лет назад… Те же самые вопросы, которые так твердо пресекались МИ-6 и ЦРУ.
Теперь еще и Берил Тэвисток сунула в это грязное и опасное месиво свой аристократический нос. «Самый прекрасный нос на свете!» – невольно подумалось Ричарду. Оставалось только надеяться, что любопытство ее не погубит.
Вулф поднялся с кровати и отправился в душ. Так много нужно успеть сделать, сколько еще приготовлений ждет его перед тем, как поехать в аэропорт… Быть чьей-то нянькой – как же он ненавидел подобные просьбы! Но, по крайней мере, эта работенка будет в Париже.
* * *
Энтони Сазерленд пристально смотрел в стекло иллюминатора, страстно желая, чтобы этот полет наконец-то закончился. Вот незадача, и как только угораздило забронировать билеты на тот же самый рейс «Эйр Франс», что и Вэйны! И вдобавок к этому оказаться сидящим прямо напротив них, разделенным лишь проходом в салоне первого класса – по правде сказать, это было просто невыносимо!
Энтони считал Реджи Вэйна визгливым занудой, особенно в моменты опьянения, а сейчас он как раз был на пути к этому состоянию. Два коктейля «Виски сауэр» – и этот солидный господин принялся лепетать что-то о том, как он скучает по старой доброй Англии, где пища вареная, какой ей и следует быть, а не жаренная на этом отвратительном масле, где люди умеют спокойно стоять в очередях, где от толпы не исходит неприятный запах чеснока и лука…
Реджи слишком долго жил в Париже – возможно, пришло время оставить свой пост в банке и вернуться домой? В конце концов, он возглавлял парижское отделение Банка Лондона долгие годы. И теперь, когда так много молодых смышленых вице-президентов, готовых сесть в его кресло, не пора ли позволить им сделать это?
Леди Хелена, которая, казалось, как и Энтони, была сыта по горло нытьем супруга, просто приказала:
– Заткнись, Реджи! – и заказала ему третью порцию крепкого коктейля.
Энтони не питал теплых чувств и к Хелене. Она напоминала ему отвратительного грызуна – какой контраст с его матерью! Сейчас эти две женщины сидели друг против друга, разделенные лишь проходом: Хелена, неприметная и строгая, в юбке и пиджаке в мелкую ломаную клетку, и Нина, яркая, притягивающая взоры, в ослепительно-белом брючном костюме из шелка. Бесспорно, только поистине уверенная в себе женщина могла носить белый шелк, и мать Энтони имела на это полное право. Даже в свои пятьдесят три Нина выглядела сногсшибательно: ее темные, зачесанные наверх волосы почти не тронула седина, а фигуре могла позавидовать любая двадцатилетняя девушка. «Но, разумеется, – подумал Энтони, – прежде всего она – моя мать». И, как обычно, Нина не смогла упустить момент поддеть Хелену.
– Если вы с Реджи так ненавидите все в Париже, – фыркнула она, – почему же остаетесь там? Мне кажется, что люди, которые не обожают этот город, просто не заслуживают права жить в нем.
– А ты, конечно, в восторге от Парижа, – отозвалась Хелена.
– Все зависит от отношения к этому вопросу. Если бы вы не были столь предвзяты…
– О нет, мы слишком скучные и необъективные, – пробормотала Хелена.
– Я этого не говорила. Но есть определенная точка зрения британцев. Дескать, Бог – англичанин, и все такое…
– А ты считаешь, что это не так? – весело осведомился Реджи.
Но Хелене было не до смеха.
– Я лишь думаю, – изрекла она, – что определенное количество порядка и дисциплины необходимо миру, чтобы функционировать должным образом.
Нина красноречиво взглянула на Реджи, который с шумом прихлебывал виски:
– Да, как я посмотрю, вы оба верите в дисциплину. Неудивительно, что вечер обернулся таким бедствием.
– Правду выболтали не мы, – резко бросила Хелена.
– По крайней мере, я была достаточно трезва, чтобы отдавать отчет в своих словах! – парировала Нина. – Они в любом случае все бы узнали. После того как Реджи разболтал секрет, я всего-навсего решила, что настало время честно рассказать им о Бернарде и Мэдлин.
– И посмотри, к чему это привело! – простонала Хелена. – Хью сказал, что Берил и Джордан летят в Париж сегодня днем. Теперь они будут копаться в этом грязном белье.
Нина равнодушно пожала плечами:
– Ну, это ведь было давным-давно.
– Не понимаю, почему ты настолько беспечна. Если кто-то и может пострадать, так это ты, – проворчала Хелена.
Нина нахмурилась и посмотрела на нее:
– Что ты имеешь в виду?
– О, ничего.
– Нет, в самом деле! Что ты имеешь в виду, говоря это?
– Ничего, – резко отозвалась Хелена.
Беседа стала принимать нежелательное направление, превратившись в обмен грубостями. Но Энтони едва ли мог сказать, что его мать вышла из себя. Напротив, Нина сидела спокойно, ее руки были сложены на коленях. Она даже заказала второй бокал мартини. Когда мать поднялась с кресла и направилась вниз по проходу, чтобы немного размяться, Энтони пошел следом. Они уединились в хвостовой части самолета.
– Ты в порядке, мама? – спросил Энтони.
Нина бросила тревожный взгляд в сторону первого класса.
– Это все проклятый промах Реджи, – прошептала она. – И, знаешь ли, Хелена права. Я – единственная, кто действительно может пострадать.
– Но ведь прошло так много лет?
– Они снова будут задавать вопросы. Копаться в этом деле. Боже праведный, а что, если эти надоедливые дети Тэвистоков что-то узнают?
– Они не узнают, – тихо, со странным спокойствием произнес Энтони.
Мать и сын понимающе посмотрели друг на друга. В этом взгляде каждый увидел, прочитал по глазам другого то мучение, которое доставляли им оковы двадцатилетней давности. «Ты и я – против остального мира», – обычно пела Нина в уши сыну. Именно так это и ощущалось: они вместе, только вдвоем, в своей парижской квартире. Конечно, иногда там появлялись ее любовники, но эти мужчины ничего не значили, они едва ли стоили хоть капли внимания. Любовь матери и сына – ну что еще могло быть сильнее?
